– Великую цель невозможно достичь сразу и без потерь, брат мой. И если б не такие бесстрашные воины как Кахлил, разве принял бы Меджлис закон о национализации нефтяной компании? Не это ли свидетельство нашей успешной деятельности? – Сафави хитро посмотрел на Абдуллу и спросил: – Может, ты испугался? Я думал, смерть брата озлобит тебя против кяфиров, а ты, наоборот, превратился из смелого воина в трусливого червя.
– Не смей со мной так разговаривать, Наваб, – вспыхнул Абдулла, резко встав на ноги. "Федаин" тяжело дышал, в глазах отражались небольшие огоньки керосиновых ламп.
– Сядь, брат мой, – спокойно и без эмоций попросил Сафави.
Его голос, его манера убеждения производили на подчиненных магическое действие. Одной фразой или плавным жестом Наваб мог охладить пыл своих последователей или, напротив, зажечь в них огонь страстной борьбы против недругов "великой идеи". Он продолжал спокойно взирать исподлобья на стоящего над его головой товарища. Абдулле пришлось повиноваться. Он снова занял свое место рядом с Сафави, сжав ладонями голову.
– Нам нужны будут новые люди, Наваб, – вступил в разговор другой "федаин".
– Пополнение есть, Бахайи, – ответил Сафави. – Я сам привлек к работе еще восемь ребят из разных регионов Ирана. Я проверял их несколько месяцев. Они оказались надежными воинами. Имена называть пока не буду, но скоро вы о них узнаете. Нельзя позволить, чтобы в наши ряды втесались предатели.
Сафави прошелся по лицам окруживших его молодых террористов, словно пытался показать взглядом, что он знает обо всех их потаенных мыслях. Его взгляд красноречиво говорил одно: если кого-нибудь заподозрят в отступничестве, то с ним поступят так же, как и с другими предателями: его найдут на следующий день в сточной канаве или на окраине города с перерезанным горлом или пробитой головой.
– Я доверяю каждому из вас, братья мои. Знаю, что в этот нелегкий час вы не разомкнете ряды, и вместе мы отстоим идеалы нашей великой веры. Все предавшие интересы иранского народа разделят участь генерала Размара и ему подобных.
Сафави знал, что имеет на своих слушателей гипнотическое влияние. И собрания подобного рода были для молодых членов группировки дополнительной зарядкой "святыми идеями Сафави". Чтобы те не забывали о своих обязанностях. Их удел – подчиняться приказам, а не обсуждать их. Идеологов не бывает много. Указывающих верный путь намного меньше, чем простых исполнителей, окропляющих путь своей и чужой кровью. Может, поэтому труп "федаина" Абдуллы, который осмелился перечить Навабу Сафави, нашли на одной из окраин Тегерана через три дня после этого собрания.
Никто из собравшихся так и не узнал, кто всадил пулю в сердце Абдуллы. Оставалось лишь догадываться, были ли это полицейские или сподручные основателя "Федаинов Ислама"? Так или иначе, дни на свободе Наваба Сафави постепенно подходили к концу. Огненное кольцо сжималось вокруг загнанного волка. Всякая "великая идея" когда-нибудь да надоедает, если не приносит блага.
* * *
Тегеран. Июнь 1951
Полицейские, солдаты, сыщики в штатском патрулировали проспект имени Реза-шаха Пехлеви. Из полученных донесений различных источников им стало известно о возможном появлении Наваба Сафави в этой части города. Патрулирующие всматривались в лица прохожих мужчин, пытаясь разглядеть в них замаскированного возмутителя спокойствия. Вся иранская верхушка была напугана постоянными угрозами и терактами последователей Сафави. В карманах полицейских и сыщиков лежали фотографии основателя "Федаинов Ислама" и его единомышленников, подозреваемых в участии в группировке. Точными списками они не владели.
– Да нет, это не он, – сказал один из сыщиков, заприметивших на противоположной стороне проспекта мужчину средних лет с бородой и в чалме.
Три часа беспрерывного наблюдения за проходящими мимо гражданами прошли впустую. В жаркий день лучше бы наслаждаться сладким шербетом или горячим кофе, а не глотать городскую пыль в надежде распознать преступника. Но всем чертовски хотелось достать этого самого Сафави, чтобы избавить наконец себя от угроз лидера "федаинов" и нареканий начальства в неумении обезвредить наглого террориста. Да уж, сумел он настроить против себя основную массу иранской элиты.
Внимание сыщиков привлекла подозрительная особа в черной чадре, идущая в ряд с другими женщинами по внутреннему краю тротуара. Походка тяжелая, грубоватая, очень неуклюжая, да и спина, надо сказать, широковата для дамы. Было очевидно, что проходящая рядом с офицерами полиции "женщина" не привыкла надевать мусульманскую одежду. Между тем как во времена Пехлеви уже не существовало закона обязательного ношения религиозной одежды вне дома. Скорее наоборот, поощрялось ношение европейской одежды.
– Видишь ту высокую, в парандже? Давай за ней, – скомандовал сыщик, приспустив темные очки.
И в самом деле, местные женщины, как правило, не обладали высоким ростом. Да и походка показалась сыщику странноватой – "она" шла, обернувшись в чадру с ног до головы, не семеня мелкими шагами, как это делали другие, а широким шагом. Фигура явно выделялась из общей массы тегеранских женщин.
Подойти к женщине и попросить открыть лицо было не в традициях Востока. Однако выхода не было. Пока странная незнакомка не свернула за угол и не исчезла, как пустынный мираж, надо было действовать. "Женщина" заметила, как ней быстрым шагом приближаются двое мужчин в штатском. Она попыталась ускорить шаг, пока один из сыщиков не преградил ей дорогу, а другой встал с боку, продемонстрировав револьвер. "Незнакомка" прижалась к стене.
– Это не праздное любопытство, – обратился один из сыщиков. – Мы представляем охрану Его Величества и ищем опасного преступника. Вам придется показать лицо. Если вы не тот человек, за которого мы вас приняли, мы вас не задержим и вы спокойно продолжите свой путь. Откройте лицо, пожалуйста.
"Женщина" отшатнулась. Но молчала.
– Не испытывайте наше терпение, – сказал стоящий сбоку офицер, раздосадованный нежеланием "незнакомки" подчиниться приказу. – Покажите ваше лицо.
Офицер, стоящий лицом к "подозреваемой", вспомнил, как сдирали чадру с женщин во время Реза-шаха, и, более не дожидаясь разрешения, сам сорвал с ее головы черный платок.
– Все-таки мы тебя нашли! – радостно воскликнул сыщик, смотря на испуганное лицо мужчины, напялившего на себя чадру. – Женская одежда не к твоей бороде, Наваб Сафави.
Поимка лидера террористической группировки вызвала такую же бурю протеста, как и арест Кахлила Тахмасиби. Но над головами митингующих уже не парил "Голубь" Пикассо, хотя лозунги еще слышны были уходящим эхом. На этот раз заинтересованных в освобождении Сафави было гораздо меньше, чем в освобождении его сподвижника, убившего премьера Али Размара. Многие из тех, кого Сафави считал своими союзниками и сподвижниками, вздохнули с облегчением. Из мест заключения ему сложнее будет посылать "черную метку" тем, в ком он разочаровался. Не внимая требованиям протестующих, через четыре года после поимки на проспекте Реза-шаха Пехлеви основатель и идейный руководитель "Федаинов Ислама" был расстрелян.
Последователи "великой идеи Сафави", однако, еще долгое время держали в напряжении высших иранских чиновников.
Глава 8
Баку. Июнь 1937
Автобус стоял возле университета, дожидаясь студентов и лектора. Предстояла экскурсия в загород Баку, в поселок Сураханы. Шофер в белой летней кепке с папироской во рту усиленно вытирал лобовое стекло автобуса, временами отмахиваясь от назойливой мошкары. Он поглядывал то на часы, то в сторону здания университета, нервно дожидаясь группу Рустама Керими. Было жарковато, отчего ожидание казалось еще более утомительным и нудным.
В самом начале недели Рустам предупредил студентов, что пятничный урок древнего восточного искусства пройдет, что называется, в естественных условиях, рядом с наглядным историческим экспонатом – сураханским храмом огнепоклонников "Атешгях". Последние дни перед экзаменами Керими решил посвятить частым экскурсиям по местам древнего зодчества. На примере многочисленных памятников культуры, рассыпанных по всему апшеронскому полуострову, лектор объяснял студентам историю религий Востока, систему архитектуры, планирование древних городов, демонстрировал работы ремесленников и мастеров, оставивших в наследство потомкам огромное количество бесценных предметов, по которым бесконечно долго можно было изучать технику и смысл древневосточного искусства. Студенты любили предмет, который так искусно и профессионально преподавал им молодой лектор.
– Рустам, нам еще семьдесят километров пахать туда и обратно, если не больше. Побыстрей бы, – развел руками водитель, когда группа молодых ребят во главе с Керими приблизилась, наконец, к автобусу.
– Мы как раз вовремя. Все как договаривались – без четверти двенадцать.
– Мне к четырем обратно в город надо.
– Если будешь болтать, тогда точно не успеешь, – рассердился наглости водителя Рустам. – Залезайте в автобус, ребята.
Шофер что-то недовольно буркнул в ответ, выбросил окурок, снял кепку, вытерев ею вспотевшее лицо, и завел мотор.
Автобус рванул с места, и мысли Рустама поплыли в обратном направлении, вызывая в памяти первые годы в бакинской школе, когда он, совсем ребенком, не зная русского языка, с упорством, заложенным в его генах, постигал азы русской грамматики и литературы. Самое сложное было понять, о чем говорят учителя. Знай он русский язык, он схватывал бы все налету. Но это случилось не раньше потраченного, как ему казалось, лишнего года дополнительных занятий…
* * *
Баку. Сентябрь 1921
Елизавета Мальшевска была учителем истории в классе Рустама Керими. Так сложилось, что после вынужденного побега из Ирана несколько месяцев тому назад отцу Рустама, Шафи Керими предстояло решить проблему дальнейшего образования десятилетнего мальчика. Было очень трудно привыкать к новой обстановке, к одноклассникам, учителям, иной системе взаимоотношений между людьми. Ведь в Иране он учился на фарси, а здесь школьное образование можно было получить только на тюркском* или русском. Отдельные горожане из числа имущих, пока еще не спрессованных советской властью, давали своим чадам образование за пределами Азербайджана либо отдавали их под попечительство немецких, французских гувернанток, вызывая учителей на дом. Данная форма образования отживала свои последние годы. Стальная хватка диктатуры пролетариата очень скоро задушит большинство купеческих и дворянских сословий республики. Тех, кто не сможет эмигрировать во Францию, Англию или Турцию, расстреляют или сошлют в Сибирь.
Одиннадцатая Красная Армия уже больше года как свергла законное демократическое правительство. Первое демократическое правительство мусульманского Востока. Большевизм шагал каменой поступью по городам и селам Азербайджана. По всему пространству огромной российской империи шла смертельная борьба между усиливающейся день ото дня кровавой идеологией большевиков и угасающими очагами сопротивления. А в 1922 году Азербайджан вошел в состав Советского Союза.
– Почему вы не хотите отдать мальчика в тюркскую школу? – немного удивилась Елизавета Мальшевска, узнав, что Шафи Керими настаивает на продолжении учебы сына исключительно на русском языке. – Здесь рядом прекрасное учебное заведение, где преподавание ведется на тюркском языке. Вам порекомендуют самый подходящий для вашего сына график учебы, чтобы он смог безболезненно привыкнуть к новой для него системе образования.
Мальшевска знала тюркский. Несмотря на то, что она говорила с сильным акцентом, мысли свои излагала вполне доходчиво и четко. Отец Рустама говорил с южно-азербайджанским акцентом выходцев из Ирана. Но собеседники с каждым новым словом понимали друг друга все лучше, осознавая степень ответственности перед десятилетним мальчиком.
– Нет, ханум. Рустам в совершенстве владеет тюркским и фарси. К сожалению, сам я не говорю по-русски, и мне будет сложно прививать ему этот язык. Только в постоянном общении он сможет выучить русский. Это очень важно, чтобы он выучил этот язык.
– Вы так считаете?
– Когда у человека есть выбор всего самого лучшего из различных культур и этносов, это обогащает его внутренний мир, расширяет рамки восприятия всего остального. Это лишь поначалу может показаться ему чуждым и неприемлемым. После он уже сам начнет проявлять интерес к новой культуре. Только вглядываясь в чужую душу и мысли, легко понять, кем на самом деле являешься ты сам.
Если бы Шафи Керими знал наставника полковника Мухтадира Икрами, то повторил бы его слова: "Если хочешь добиться чего-то в жизни, ты должен смотреть не только на забор своего дома, но далеко за его пределы".
– Понимаю вас, – голубые глаза Елизаветы Мальшевска с неподдельным уважением взирали на мудрого собеседника, но, повинуясь долгу учителя – предупредить о трудностях, с которым предстоит столкнуться его сыну, она продолжила: – Вы представляете, как будет сложно самому мальчику? Он потеряет минимум год, прежде чем его зачислят в один из классов. Элементарно, он не сможет понять новую программу без начального курса русского языка. Он не сможет читать кириллицу после арабского алфавита.
– Мы никуда не торопимся, Елизавета ханум, – не отступал Шафи Керими. – Тем более Рустам еще ребенок, и его мозг впитает все очень быстро. Не хочу хвалить собственного ребенка, но он весьма смышленый мальчик. К тому же он сызмальства должен знать, что успех в знаниях приходит только через труд.
Елизавета Мальшевска была представителем довольно многочисленной польской диаспоры, проживающей в Баку до прихода одиннадцатой Красной Армии. Они поддерживали свой язык, посещали католический костел св. Марии, построенный в 1909 году в Баку польским архитектором Плошко, сохраняли свои традиции, обогащая их традициями местными. Это было похоже на изысканное европейское блюдо, приправленное ароматными восточными специями.
– А почему вы хотите, чтобы Рустам попал именно в мой класс?
– Вас порекомендовали мне как прекрасного учителя и доброго человека.
– Ну, насчет доброты!.. – учитель истории сдержанно улыбнулась. – Сами ученики от меня плачут.
Женщина сомкнула ладони, раздумывая перед окончательным ответом. В ней сочеталась природная добросердечность, врожденное дворянское благородство и приобретенная тяжелыми жизненными условиями жесткость. Муж ее погиб во время Первой мировой войны, будучи офицером армии в царской России. Возможно, что гибель на полях сражений против германских войск оказалась для ее мужа достойным избавлением от унизительных большевистских репрессий и офицерских чисток в тридцатые годы двадцатого века. Она понимала, через какие трудности пришлось пройти этому сидящему напротив мужчине, а также его малолетнему сыну. Волею судьбы, пятилетним ребенком, выходцем из польского дворянского рода, она так же попала в необычный для нее восточный город. Может, этот факт сыграл не последнюю роль в принятии ею решения в пользу Рустама Керими. Мальчик был принят в класс Елизаветы Мальшевска.
Начинались суровые школьные будни малолетнего эмигранта из Ирана. Ему было страшно, ведь он не понимал по-русски ни слова. Правописание, спряжения, мнемоника, посредством которой учителя пытались объяснить Рустаму падежи русского языка, кружили юную, не по годам светлую голову.
– Кто, что? Дорога, – зазубривал Рустам. – Кого, чего? Дороги. Кому, чему? Дороги…
– Это дательный падеж, Рустам, – поправлял учитель русского языка и литературы. – Не "дороги", а "дороге".
"Какой трудный язык! – возмущался про себя мальчик. – Какая разница, "и" или "е". Все равно поймут… Дорога, дорога, дорога, – повторял он про себя вновь и вновь. – В конце "а" женского рода. Если будет "о", то получится "дорого". Совсем другое слово. Какой трудный язык, какая замысловатая грамматика! А еще ударения. "Дорога" – ударение на второй слог. А если ударение на последний слог, то получится "дорога". Как, например, в поговорке: "Дорога ложка к обеду". Какой сложный язык! – но тут же оговаривался: – Какой красивый язык! Он такой же красивый, как фарси и тюркский".
Лет через десять с половиной тюркский язык волевым решением "отца народов" Иосифа Сталина переименуют в азербайджанский, так же, как и название самого народа.
Через год усиленных занятий Рустам все понимал, мог спокойно изъясняться на новом ему языке, практически безошибочно писать диктанты и изложения. Еще через год его речь уже не отличалась от речи одноклассников, разве что явным акцентом, который постепенно сходил на нет, а к концу школы исчез полностью, выныривая в момент сильного эмоционального всплеска в виде слегка растянутых словесных окончаний.