А может, просто строила глазки? Зачем ей нужно знать про Гришку Федорова? На милицию работает? Он бы сам не прочь понять, куда девался Гриф. Кваса бы об этом спросить. Вернувшись в столярку, Павел встал к циркулярной пиле, включил рубильник. И тут же допустил брак. Доска получилась неровной. Отключил рубильник. Надо успокоиться.
Нет, он не жалел, что отказался от заманчивого предложения. Ради свободы можно на многое пойти. Но только не на сотрудничество с ментами. Отвращение к милиции было у него в крови.
Толпы им не нравятся. Справиться хотят. Кишка тонка. Толпа ему не нравилась даже тогда, когда он ее возглавлял. Что-то мешало ему упиваться властью и творить жесть. Одно время он даже хотел уйти в сторону, уехать в другой город. Отчасти для этого и пошел на банк. Нужны были деньги. Это потом, уже здесь, в колонии, он понял, что толпы – термоядерный реактор без кнопки отключения. Пока топливо не выгорит, будут жить.
Лучше бы подумали, почему последнее время бакланы заканчиваются одинаково. Гибнут самые влиятельные пацаны. Те, которых толпа как раз должна беречь. Об этом его не спросили. Значит, не обратили внимания. За что им только деньги платят?
Вернулся к циркулярке. Рука снова обрела твердость. На этот раз глазомер не подвел. Доска получилась идеально ровной. Он снова в норме. Вот и хорошо. Но все равно что-то мешало. Он хотел о чем-то спросить Булыкина и забыл. Ах, да. Хотел спросить, как он мог со своими ментами приехать в банк? Откуда они узнали про налет? Кто-то позвонил?
Он задавал себе этот вопрос все семь лет. А когда представилась такая возможность, забыл.
Анна попросила у Нуркенова лагерное дело Радаева. Пошли в спецчасть. За первые три года – два выговора и две отсидки в штрафном изоляторе. За последние четыре года – ни одного замечания.
Нуркенов неожиданно заявил: будь его воля, он бы, не задумываясь, выпустил Радаева.
– А чего вы удивляетесь? Каждый приличный тюремщик хочет выпустить хотя бы одного приличного зэка.
– Вы считаете, что Радаев не вернется? – спросила Анна. – Что ж не освободите, если вам видней? Право такое у вас есть. Обратились бы с ходатайством о помиловании. За чем дело стало?
Пошли к начальнику колонии. Тот внимательно оглядел Ланцеву.
– Он вам кто?
В таких случаях Ланцева была циничной:
– Знаете, добродетель выгодна. Книгу напишу.
Объяснила ситуацию в городе. Сказала про идею полковника Шокина. Кто уведет табун от пропасти?
Радаев – единственная кандидатура.
Начальник скупо улыбнулся:
– Погодите, а сам-то он согласен?
– Согласится, – обтекаемо, чтобы не врать, ответила Анна.
– Поддержим, если с аналогичным ходатайством выступит администрация области, – сказал начальник колонии. – Но прежде я бы вам советовал еще раз встретиться с Радаевым. Нельзя так с бухты-барахты. Присмотритесь к нему.
– Хорошо, – согласилась Анна, удивляясь тонкости тюремщиков.
На обратном пути в Поволжск Булыкин размышлял, зачем ей это нужно. Внезапно вспыхнувшая симпатия? Нет, похоже, идея пришла Ланцевой в голову до приезда в колонию. Она с этой идеей ехала. Но она же реальная баба. Неужели не понимает, что один в поле не воин? Может, действительно создает ситуацию, чтобы потом ее описать?
Как ни старался Никита, не мог придумать ни одного позитивного объяснения. Вздохнул: "Благородства не хватает".
Анна размышляла о том же самом. "Куда меня тащит? Зачем мне это нужно?" И отвечала самой себе: "Это можно сделать. Администрация колонии – за. Сапрыгина и Лещева уговорю. А если можно сделать доброе дело, почему не сделать? Нет, лучше сформулировать так: если можно сделать, я должна сделать! Но прежде, тут начальник колонии прав, прежде надо еще раз встретиться с Радаевым".
– Никита, ты сейчас наверняка думаешь, зачем ей это надо, так? – сказала Анна. – А ведь это надо не только мне, но и тебе. Настоящий убийца остался на свободе. Он же, наверное, и организатор налета. Разве тебе не интересно узнать, кто он? Гуляет себе и радуется жизни, а невиновный парень сидит.
– Радаев – активный участник налета, – возразил Булыкин.
– Но он не убийца. Он не убивал охранника. Просто не мог. Физически не мог. Я консультировалась с хирургами. Человек со сквозным ранением в грудь может найти в себе силы выстрелить, но не прицельно. То, что он мог попасть в голову охраннику, практически нереально. И ты это понимаешь. И с этим сомнением живешь. Ты же не уверен, что охранника убил именно Радаев. И уж тем более не уверен, что он куда-то девал двенадцать миллионов. Ты тоже считаешь, что был третий. Так давай найдем его, Никита.
24 апреля 2006 года, понедельник, утро
Нуркенов снова предоставил для беседы свой кабинет, а сам вышел. Женщина опытная, Анна знала, что будет минута неловкости. Достала из сумки маленький термос с крепким кофе, пирожные "Мокко", хорошие сигареты. Невелика роскошь, но Павел, судя по выражению глаз, был доволен.
На этот раз Анна лучше подготовилась к разговору. Побеседовала с начальником отряда, в котором находился Радаев, другими сотрудниками. Короче, собрала недостающую информацию.
С первых дней пребывания в колонии Павел получил кличку Студент. Так обычно на зоне называют тех немногих, кто читает серьезные книги, занимается самообразованием.
Друзей у него нет, но есть "семья" – Алексей Барминов, полная противоположность. Что может их связывать? Оба из Поволжска. Оба возглавляли банды. Враждовавшие банды, если точнее. Но на зоне вдруг скентовались. Отчасти это понятно: надо с кем-то кушать. Неловко на зоне кушать одному. Хотя каждый мог бы найти для себя другую "семью". В колонии полно ребят из Поволжска.
Нарушения режима, которые раньше допускал Радаев, были незначительными: опоздал на развод, не снял шапку перед начальником, замечен в курилке после отбоя. Исключение – драка с тремя заключенными кавказской национальности. Драка произошла в санчасти. Из-за чего – стало известно оперативным путем, через свидетелей инцидента. Джигиты оскорбили молодую медсестру, за что Радаев обидел джигитов. Против троих устоял. Уже в штрафном изоляторе получил от противников пачку сигарет. Кавказцы признали, что были не правы.
– Его могли зарезать во время драки? – спросила Анна. – Ведь, насколько мне известно, у заключенных есть заточки.
– Легко, – коротко ответил Нуркенов. – Но это своеобразный парень. Если бы он не вступился за медсестру, он бы перестал себя уважать.
– Почему вы, будь ваша воля, освободили бы именно его?
– Потому что его наказание страшнее его преступления, – отвечал Нуркенов. – Вы понимаете, о чем я говорю? Первые три года срока сделали свое дело. Он стал совершенно нормальным человеком. Его надо было выпустить еще четыре года назад, а может, даже раньше. Но он сидит, и еще будет сидеть. Наказание уже не исправляет, а только калечит, и потому лишено всякого смысла.
"И это говорит тюремщик!" – в который раз удивилась Анна.
– Хозяин кабинета очень высокого мнения о тебе, – сказала она Павлу, наливая кофе.
– Редкий мент, – согласился Радаев.
– Он только недоволен, что ты ни разу не захотел поговорить с ним по душам.
Павел пожал плечами:
– Мне этот разговор ни к чему.
– Для тебя главное то, что ты сам о себе думаешь, так?
– Ну, почему? Не учитывать мнения окружающих тоже нельзя. Я вас прошу, не надо ничего придумывать. Я ничем не лучше других. На моей совести не только банк. Я очень сильно бил людей.
– Хочешь сказать, что после этого кто-то мог умереть?
– В групповой драке трудно понять, чей удар оказался смертельным, – нехотя отвечал Радаев. – Давайте о чем-нибудь другом, а? Вы, как я понимаю, хотите, чтобы я согласился? Зря. Освободить меня вам все равно не удастся. Но даже если освободите, я не оправдаю ваших надежд. То, что вы предлагаете, мне просто не интересно. Получится, что старались вы зря.
Рассуждал Радаев логично, наверное, все уже продумал. Возражать ему было трудно. Анна поникла, ее главная надежда рушилась. Она нервно закурила.
– Как ты, наверное, уже понял, у меня к этой проблеме личное отношение. Я очень боюсь за сына, Павел. Раньше Максим таскал у меня из кошелька десятки, сейчас перешел на сотенные. Что будет дальше, когда подрастет, предугадать нетрудно. Тут, по-моему, два варианта. Либо будет воровать, либо ему будут платить. Поместить Максима в безвоздушное пространство я не могу. Значит, выход только один – попытаться изменить среду. Не думаю, что это невозможно. Люди, которым не нравятся банды, должны объединиться. И тогда банды, как говорит Ваня Томилин, зашатаются. Кстати, Ваня – это третий вариант. Он не захотел платить и не захотел мотаться. Он прямо сказал, что будет сам по себе. И – устоял.
По лицу Радаева было видно, что он одобряет поведение Вани Томилина.
– Ладно, – согласилась Анна. – Нет – значит, нет. Ты мне просто интересен. Немногие тут меняются в лучшую сторону. Как тебе это удалось? Или это разговор по душам?
Павел улыбнулся:
– Я сам во всем виноват. Только не надо думать, что я тут один такой. Все или почти все понимают, что сами были не правы. Просто об этом не принято говорить, каяться при всех.
– Но эти "почти все" потом выходят отсюда и снова совершают, – возразила Анна.
– Так люди вели себя всегда – грешили, каялись и снова грешили, – ответил Радаев.
– Погоди, по этой логике ты тоже можешь снова совершить.
– Все может быть. У меня неустойчивая психика. Я живу и, наверное, жить буду по понятиям зоны. Здесь, например, нельзя безнаказанно оскорбить человека. Если тебя оскорбляют, нужно ответить очень жестко, иначе в тебе не будут видеть человека. А оскорбить на воле – два пальца… Я должен буду ответить. Значит, почти наверняка снова сяду. Или, например, нельзя доносить. А по вашим законам недоносительство – преступление. Ну и так далее. Мы как бы в разных измерениях.
– Как же ты собираешься жить, когда выйдешь? – тихо спросила Анна.
– Мне надо уехать.
"Ну, правильно, – подумала Ланцева, – для того, чтобы стать таким, как все, ему надо быть подальше от той среды, в которой он вращался. А я, дура, что делаю?"
– Хорошо, – согласилась она. – Но позволь мне все-таки сделать это. Хватит, насиделся.
– Вкусные пирожные, – отметил Павел.
24 апреля 2006 года, понедельник, утро
Ланцева подошла к Сапрыгину после пресс-конференции. Губернатор пространно отвечал на вопросы, давал возможность толковать его слова на все лады и потом никогда не обижался на дилетантские комментарии журналистов. К тому же Анна чувствовала, что он выделяет ее из общей массы.
Губернатор пригласил ее к себе в кабинет. Ему давно хотелось поближе познакомиться с этой женщиной, но проявлять инициативу было не в его правилах. Он только банально пошутил:
– Жаль. Когда-то я был красив и молод, а теперь только красив.
Ланцева решила расставить все по своим местам:
– К людям власти я испытываю только возвышенные чувства, – предупредила она.
Ей бросился в глаза портрет Путина. Очень уж маленький. И не над столом висит, а на другой стене.
– Вообще-то, портрет президента не должен превышать размер почтовой марки, – весело сказал Сапрыгин.
Он открыл бутылку французского вина, плеснул в бокалы, усадил Анну в мягкое кресло, погрузился напротив. И продолжал балагурить:
– Люди, которым доверена большая власть, должны с первого взгляда угадывать человека. Любого, будь он ниже или выше их. И с первого взгляда определять, как с ним разговаривать. Что значит "руководить"? Это значит – знать слабости души человеческой. Кто сказал?
Он был, конечно, мастером намека и подтекста, этот Сапрыгин.
– Пушкин сказал. Поэтому я не предлагаю вам должность своего пресс-секретаря и никогда не предложу. Ладно, зачем я вам понадобился?
Ланцева в двух словах объяснила суть дела.
– Знаете, Анна, о чем чаще всего думает губернатор? Что делать? Вот и я сейчас думаю. Что делать с вашей идеей? Вы, однако, фанатичка. Ну да, без фанатизма разве чего добьешься? Вам мало банд? Хотите еще с этим зэком провалиться?
– Хуже того, что уже есть, не будет, – ответила Анна.
– Конечно, вами движет не корысть. Тщеславие?
– Это надо для самоуважения, Валерий Дмитриевич.
Сапрыгин пригладил красивыми пальцами белоснежные волосы и согласился:
– Это правильно, только понимают это немногие. А Лещев в курсе?
– Он еще не знает.
– Ну, так не делается.
Анна часто видела, какими глазами губернатор смотрит на Лещева. И поэтому смело спросила:
– А вам так важно его согласие?
Сапрыгин насмешливо посмотрел на нее. Еще не хватало, чтобы кто-то играл на его отношениях с подчиненными.
– Вам трудно отказать, Анна. Вы вызываете безотчетное ощущение, что вы правы и все равно добьетесь своего, даже если будете действовать без поддержки. Я желаю вам успеха. Но вопрос решайте с Лещевым, только без оговорки, что были у меня.
24 апреля 2006 года, понедельник, после обеда
Выслушав Анну, Лещев беззвучно матюгнулся, хотя был в хорошем настроении.
– У тебя что, крыша поехала? Зэка на молодежь поставить! Над нами вся страна будет смеяться. Как ты могла до такого додуматься?
– Николай Федорович, ситуация у нас нестандартная, значит, и методы должны быть нестандартными.
Они спорили, когда зашел Царьков. Помощник быстро сообразил, о чем речь, и принял сторону мэра. Привел самый неотразимый довод – Рогов будет против освобождения Радаева.
Ни одно серьезное дело не делалось в городе без одобрения банкира Рогова. А Радаев ограбил его банк. Какие дела могут быть с этим негодяем?
Анна молчала. Действительно, куда она ломится? Эту стену не прошибешь.
– Слушай, – неожиданно спросил Царьков, – неужели это сам Радаев предложил?
– Ты его знаешь? – спросила Анна.
– Знал. У нас, как в деревне, все знают друг друга.
Мэр смотрел на Анну сочувственно. Другим уличные банды до лампочки, а она переживает. Но ссориться с Роговым ему ни к чему.
– Я все же поговорю с Роговым, – туманно пообещал Лещев. – Может, он как раз не держит на этого Радаева зла. Но что-либо обещать, сама понимаешь, не могу.
– Знаете, Николай Федорович, – сказала Ланцева, – женщины, как известно, живут чувствами. Так вот, интуиция подсказывает мне, что Радаев очень нам поможет. А какая у нас альтернатива?
– "Спарта", – сказал Царьков. – Ремонт помещения идет полным ходом, штат подбирается. Я обещал тишину в городе – я это сделаю безо всякого Радаева.
25 апреля 2006 года, вторник, после обеда
Макаров шел на встречу с Ваней Томилиным. Накануне паренек сообщил по телефону, что оперативно-разыскное мероприятие "Наблюдение" закончено, фотографии и видеоматериалы собраны и перекачаны на флэшку.
– Это целая организация, – с гордостью в голосе сказал Ваня.
– С чего ты взял? – спросил Макаров.
– Сами увидите.
Вся организация Рулевого была предупреждена, что на нее собирается фото– и видеоматериал. И все в организации знали Ваню и Олега в лицо. И, тем не менее, ребятам удалось заснять, как одни закладывают тайники с наркотой, а другие их изымают. В объективы попала как минимум треть организации. Правда, в основном шелупонь, но через эту шелупонь серьезный сыск мог без труда выйти на более серьезные фигуры.
Ваня боялся, как бы рисковая работа не пропала даром, и предлагал переслать материалы на E-mail Наркоконтроля. Но Макаров отказался: после скандального случая с цыганами он совершенно не доверял своим коллегам.
Договорились встретиться там, где они пару раз уже встречались. На заднем дворе школы, где учился Ваня, в зарослях шиповника. Место во всех отношениях удобное. Зайти в заросли можно через проем в заборе. И точно так же выйти. Забор выходил на малолюдную улицу.
Макаров не знал, что уже допустил непростительную ошибку. Осматривая в первый раз будущее место встреч с "источником", он не углубился в заросли шиповника. Если бы он это сделал, он бы увидел, что это притон на свежем воздухе. Об этом говорили валявшиеся шприцы, закопченные ложки и пакетики, в которых раньше хранился порошок героина. Ничего не знал об этом притоне и Ваня…
Короче, более опасного места для явки трудно было найти.
Рулевой, против кого они работали, был прав: тот, кто ведет слежку или даже простое наблюдение, увлекшись этим делом, в какой-то момент теряет бдительность. Это происходит даже с профессионалами. Что же говорить о семнадцатилетнем пареньке.
Макаров должен был подстраховать Ваню, прийти на место встречи хотя бы на полчаса раньше. Тогда бы он увидел "хвост" и засаду в зарослях шиповника. Но он этого не сделал…