- Не могу сказать, потому что не уверен. Кланяйтесь Елене Степановне.
Закрыв за ней дверь, Мазин вернулся к столу и сел. Ему пришла в голову одна мысль. Даже не одна. А две разные. Но чтобы свести их вместе, требовалась Диана Филина…
Между тем Сосновский пытался продвинуться в другом направлении. Он расхаживал по кабинету, заложив руки в карманы брюк, и хотя края его кителя некрасиво топорщились, Бобу казалось, что в самой этой небрежности есть нечто значительное, производящее впечатление. Маленькая Гаджиева, приткнувшись на стуле, выглядела по сравнению с ним еще меньше, и Борис, посматривая на нее сверху вниз, говорил внушительно, не прекращая движения из угла в угол:
- Не думал я, Фатима Ахметовна, что нам придется встретиться в официальной обстановке… Отношения наши развивались вроде бы нормально. И вдруг такой пассаж! А? Что скажете?
Фатима не говорила ничего. Во-первых, ей было непонятно слово "пассаж", а главное, она никак не могла сообразить, чего добивается этот энергичный молодой человек.
- Молчите?
- Не знаю даже, что сказать. Я правду говорила.
- Правду? - переспросил Боб весело, но без насмешки. - Неужели? А может, забыли что-нибудь, а?
Он остановился и посмотрел на Гаджиеву пристально, меняя выражение лица постепенно, пока оно не стало строгим.
- Нехорошо, Фатима Ахметовна. Мы не любим людей нечестных. О махинациях на скачках знаете?
- Какие махинации? Не знаю я махинации.
- Вот как? - Борис подошел к столу. - Значит, правду сказать не хотите? Тогда пеняйте на себя. Вам придется отвечать за соучастие в убийстве.
- Убийство? С ума сошел!
Гаджиева подскочила на стуле, будто ее подбросило пружиной.
- Сядьте, Фатима Ахметовна. Успокойтесь и расскажите все по порядку. Суд может учесть чистосердечное признание.
Фатима заплакала:
- Да что это, господи, не убивала я никого…
- Я не говорю, что вы убили. Зато ваш брат…
- Брат?
- Да, ваш брат. А сообщили ему, что деньги у Зайцева, вы!
Сосновский налил в стакан воды:
- Выпейте, приведите себя в порядок и расскажите.
Затихнув немного, она вытерла слезы желтой сухой рукой и спросила:
- Что говорить?
- Вот, это другое дело, - усмехнулся Боб. - Все говорите без утайки. Во-первых, откуда вам стало известно, что Зайцев похитил деньги из сейфа?
- Как - откуда? Сам сказал.
- Я?!
- Кто еще! Приходил и говорил, что деньги кто-то украл. Значит, Вадька, раз к нему приходил.
Сосновский немного смутился:
- Существа дела это не меняет. Не важно, откуда вы узнали, важно, как вы распорядились полученными сведениями. Вы сообщили о деньгах брату…
- Ну и что? Брат у меня один родственник на свете! Что же я, родному брату сказать ничего не могу?
- Не горячитесь, Гаджиева! Сказать вы, конечно, могли, но вот то, что вы сделали…
- Что ж мы, по-вашему, сделали?
- Вы решили завладеть деньгами и с этой целью убили Зайцева.
- Да как же?
- Это вы и должны рассказать!
- Все я вам сказала, все, понимаете?
- Нет, не все! Кое-что я могу напомнить, если хотите.
Боб снова прошелся по кабинету:
- Итак, вы, Гаджиева, утверждаете, что узнали о похищении денег от меня. Предположим. Хотя я лично подозреваю другое. А именно: вам сообщил о деньгах Живых, который делал Зайцеву ключ к сейфу.
- Ключ делал? Федор?
- Точно так. За эту работу он получил триста рублей.
Гаджиева напряглась на своем стуле. Видно было, что слова Сосновского произвели на нее впечатление.
- Живых говорил вам о деньгах, полученных от Зайцева?
- Про Вадьку не говорил. Но деньги были, были.
- А что говорил Живых? Как он объяснял появление денег?
- Совсем не объяснял ничего. Я сама видела. Он же бедный был совсем. Голодный ходил. Кормила я его. А тут появился - прямо барин. Я спросила: "Где деньги взял, Федя?" А он смеется: "Там взял, где много. Скоро еще будут".
Слова "еще будут" вернули Борису надежду, ибо то, что говорила Гаджиева, мало вязалось с фактами: деньги-то нашли у Живых непотраченными! Но теперь становилось ясно: деньги эти не были первыми!
- Я вам не верю. Живых сказал, конечно, откуда он рассчитывает получить деньги. Он собирался шантажировать Зайцева. Ему это не удалось. Тогда попробовали вы.
- Что пробовали? Не понимаю я, что спрашиваешь.
Борис сдержал себя и укоризненно покачал головой:
- Значит, это не ваш брат уехал с Зайцевым утром на машине, и не он сбросил его в карьер?
- Брат мой? Сбросил в карьер?
- Да. Он! Не отпирайтесь. Вы сказали брату, что у Зайцева находятся похищенные деньги. Тогда он потребовал, чтобы Зайцев отдал деньги. Зайцев не согласился, и ваш брат убил его!
- Это вы все знаете?
- Знаем!
Гаджиева отреагировала неожиданно:
- Если все знаешь, зачем спрашивать?
Сосновский сел за стол.
- Хорошо, - сказал он, придав голосу зловещий оттенок. - Я скажу, зачем спрашиваю. Нас интересует, где деньги, которые вы с братом забрали у Зайцева. Отвечайте! Я даю вам последнюю возможность чистосердечным признанием облегчить свою участь.
- Никого мы не убивали, денег в глаза не видали.
- Это ваше последнее слово?
- Самое последнее.
Боб сделал вид, что не слышал. Все-таки одолеть его было нелегко.
- И еще вы мстили Зайцеву за смерть Живых.
- Зачем путаете?
- Ничего я не путаю, Фатима Ахметовна. Ведь Федора-то Зайцев убил.
- Вадька?
- Он самый.
- Сволочь какой!
Черные глаза Гаджиевой сверкнули так, что даже плечистому Сосновскому стало не по себе.
- Вот, значит, как, говоришь? Он ему ключ сделал, а они его…
- Кто - они?
- Да Вадька с дружком. С доктором этим белобрысым…
- Гаджиева! Говорите яснее! Вы имеете в виду Васина?
- Они, они, сволочи… Они его травили. Кто ж ему отраву, дурь эту, добывал?
- Васин доставал для Живых морфий?
- Марафет проклятый. Яд этот. Все доставал. И рецепт писал и так давал. Ампулы давал. Через Вадьку передавал.
- Вы хотите сказать - продавал?
- Продавал? Так давал.
- За красивые глаза, что ли?
И тут Гаджиева заплакала навзрыд.
- Я, начальник, я виновата.
Борис наполнил стакан:
- Выпейте, Фатима Ахметовна, выпейте! Успокойтесь и расскажите по порядку. Все, что знаете.
Признаться, версия с братом Гаджиевой не вызывала в нем внутренней убежденности. Жокей - человек случайный. Иное дело Васин. Здесь есть и связь, и логика.
Гаджиева пила воду, бросая на Сосновского испуганные взгляды.
- Пейте, пейте, - подбодрил Борис. - Хорошо, что вы начали говорить правду. Только правда может выручить вашего брата. Зачем ему чужую вину на себя брать? А он и так не без греха, а?
- Не виноват брат, товарищ начальник. Я один…
- Одна, - поправил Боб.
- Брат совсем не виноват. Это они его, бандиты, Вадька с дружком своим, нехорошим человеком… Федя несчастный был, больной. Без отравы совсем жить не мог. С войны у него. От раны… А потом совсем плохо. А где его взять?
- Морфий?
- Его, проклятого.
Про морфий спросил Скворцов. Он вошел в кабинет и, не прерывая допроса, присел в угол.
Сосновский был рад продемонстрировать свои достижения начальству. Кроме того, он понимал, что шеф сможет узнать у Гаджиевой и что-нибудь новое.
- Мы обсуждаем с Фатимой Ахметовной последнюю, так сказать, версию. Она считает доктора Васина замешанным в преступлении.
- Васина? С какой же целью он доставал для Живых морфий?
- Федя про скачки говорил. Кто первый прийти может.
Сосновский и полковник переглянулись.
- Васин играл на скачках? - спросил Дед.
- Сам не играл. Вадька играл. Каждое воскресенье на ипподром бегал.
- Понятно, - подытожил Сосновский. - Значит, механика такая. Живых нуждался в морфии, который мог доставать в больнице Васин. И доставал. А в обмен Федор снабжал Зайцева и Васина сведениями о намеченных на скачках махинациях?
- Зачем махинации? - живо возразила Гаджиева. - Просто разговор слушал. Брат говорил. Приятели его говорили, какой лошадь, какой жокей лучше, какой раньше прийти может.
- Ну, это положим… - махнул Боб рукой.
Но полковник остановил его:
- Нельзя все видеть в худшем свете, Борис Михайлович. Живых часто бывал в обществе жокеев, слышал их предположения, прогнозы. Не обязательно подозревать махинации.
- Вот правильно, товарищ начальник. Вот правильно. Придет к брату - там разговор: Сувенир - хорошая форма, резво идет. И жокей кто. Жокей разный бывает. Они много знают…
Говорила она быстро, сбиваясь в русском языке, а полковник слушал внимательно, кивая время от времени, так что Сосновский никак не мог понять, верит он Фатиме или нет.
- Об этих разговорах и вы сообщали Зайцеву?
- Да, сообщала. Разве нельзя? Разве это преступление, товарищ начальник?
- Однако Живых передавал Зайцеву как факты?
- Не знаю как.
- Ладно, это тема особая. В общем-то связь между Живых и Зайцевым понятна. Вы слышали, как Васин приходил утром к Зайцеву в день, когда тот погиб?
- Он приходил, приходил. Я слышала через стенку, слышала: пришел человек…
- И узнали голос Васина?
Скворцов смотрел на Гаджиеву внимательно и доброжелательно.
"Сейчас подтвердит", - решил Сосновский, сомневаясь, впрочем, что Скворцов поставил вопрос правильно.
- Узнали, значит?
Фатима скрестила тонкие пальцы. Она мучилась:
- Нет, товарищ начальник.
Полковник не стал настаивать:
- Наверно, вы устали, Фатима Ахметовна. Пора и отдохнуть. Как вы смотрите, Борис Михайлович?
Боб удивился:
- Мы не так уж долго беседуем.
- Зато содержательно. Для непривычного человека, пожалуй, и хватит. Пойдите отдохните, - повернулся Скворцов к Гаджиевой.
Фатима вышла пятясь.
- Петр Данилович! - воскликнул Сосновский.
Дед собирался пояснить, почему он отпустил Гаджиеву, "о на пороге появился Мазин.
- Хорошо, что вы зашли, Игорь Николаевич. Гаджиева дала интересные показания. Введите его в курс, Борис Михайлович.
Сосновский рассказал подробно.
- Значит, Васин? И у меня он прорисовался. Лена Хохлова сообщила, что Васин - владелец мотороллера и, следовательно, мог быть за рулем.
- Не было бабе хлопот, так купила порося!
- Да, хлопот прибавилось. Тем более, что Гаджиева не узнала его голос.
- Рано ее отпустили, Петр Данилович! - вернулся к своему Борис.
- Думаю, что вовремя. Вы так поднажали, что она могла наговорить черт-те что. А выдумок и без того хватает.
- Гаджиева не выдумывала, а сообщила важные вещи, - обиделся Сосновский.
- Отставить пререкания. Я, по-вашему, важное от чепухи не отличаю? - И он повернулся к Мазину - У тебя, Игорь Николаевич, все?
Игорь понимал их обоих: и рвущегося напролом Бориса, и осторожного Скворцова. "Чепуху от важного он отличит без ошибки - это факт. Но догадывается ли шеф, кто настоящий преступник? впрочем, Дед и догадки, как гений и злодейство, - вещи несовместимые. Ему нужно знать наверняка. А если догадаюсь я? - подумал Мазин дерзко. - Тогда он первым определит, бред это или истина".
- Мне кажется, Петр Данилович, можно найти Диану Филину. Я говорил по телефону с ее матерью. Мать по-прежнему уверяет, что понятия не имеет, где обретается беглая профессорша, но, я уверен, темнит. Тон у нее изменился. Так спокойно говорить об исчезнувшей дочери невозможно. Стоит съездить в Куйбышев!
ГЛАВА IX
Куйбышев Мазину не понравился. День стоял слякотный, противоположный берег Волги едва темнел за пеленой дождя. Только памятник чапаевцам - устремленные вперед железные люди и лошади - задержал его внимание. Игорь прошел мимо конструктивистских, построенных перед войной зданий, пересек трамвайную линию и зашагал по старому самарскому булыжнику мимо непривычных южанину деревянных домов с резными наличниками. В одном из них жила мать Дианы Филиной. Мазин поднялся по скрипучей лесенке на второй этаж.
- Кто здесь? - спросил молодой голос из-за двери.
- Я хотел бы повидать Ангелину Гавриловну.
- Мамы нет дома. Вы по какому делу?
Дверь приотворилась. За ней в темной прихожей стояла женщина лет тридцати в домашнем халатике. Волосы ее были повязаны косынкой.
"Сестра, наверно", - подумал Мазин.
- Я из милиции.
Женщина отступила от порога:
- Заходите, Игорь Николаевич.
Мазину захотелось протереть глаза. Слишком уж отличалась супруга профессора от этой простушки в халате.
Она заметила его изумление и усмехнулась невесело:
- Что, непохожа?
Игорь не стал скрывать:
- Удивили вы меня, Диана Тимофеевна.
- Вы меня тоже. Быстро разыскали. Ну, да все равно не нашли. Вы Диану ищите, а я - Дуня, по паспорту Евдокия.
Мазин вспомнил Филину, какой видел в институте, и ее снимки: за рулем машины, на пляже в купальнике, в горах в брюках и куртке с капюшоном… А тут Дуня в косынке!
Он оглядел комнату, обыкновенную городскую комнату, в каких живут люди скромного достатка и не очень высокого культурного уровня - с никелированной кроватью, взбитыми подушками, картинками в багетных рамках, цветным шелковым абажуром.
Евдокия достала из кармана халата пачку сигарет и привычно, умелым и красивым движением зажгла спичку. "Все-таки она!" - мелькнуло у Мазина с невольным облегчением.
- Так вы не скрываетесь?
- А зачем?
- Мы звонили… Ваша мама сказала, что вас нет.
- Меня и не было. У подружки сначала остановилась. Как-то неудобно сразу… из грязи в князи… то есть, наоборот. А потом думаю, чего уж стесняться в своем отечестве. Да и подружка матери разболтала. Вот и вернулась домой. Да вы присаживайтесь. Пальто снимайте.
Не стоила труда заметить, что, несмотря на бодрый тон, она волнуется.
- Вы приехали про Вадима расспросить или и меня подозреваете? - и отрезала категорично: - Если меня - зря! Вины перед законом у меня нет. А вообще-то вины много. И перед Валентином Викентьевичем, и перед Вадимом. Но за это я перед своей совестью отвечать буду.
Профессора она назвала по имени-отчеству и сказала о нем, как о чужом, далеком.
- Кое-что мне нужно у вас узнать.
- Мне скрывать нечего.
- Вы знали, что Зайцев собирается украсть деньги?
- Шутите! Да разве б я допустила!
- А вы могли не допустить?
- Могла, - сказала Диана уверенно.
Мазин оглядел ее внимательно - сочные губы, высокая грудь, крепкие полные ноги, - она, конечно, знала себе цену.
- У нас с Вадимом старая любовь была. Сначала я за ним бегала, а потом он ко мне присох, как банный лист. Целая история. Мы с ним познакомились задолго до Валентина Викентьевича. А вы выпить не хотите? - прервалась она вдруг. - На душе тошно.
Диана достала из буфета бутылку "Московской". На дне плавали лимонные корочки.
- Берите помидор малосольный. От балыков отвыкать приходится.
И налила стопки до краев.
- В общем, история моя такая. Отца на фронте убили, школу не кончила, пошла в кооперативный техникум. Мать меня к сытному куску пристроить хотела, потому что жили не густо. Но мне торговля не по душе пришлась. Вот машины люблю, хотя дело, строго говоря, не для женского здоровья. Ну, я-то здоровая, и тогда кровь с молоком была. Многие мужчины заглядывались, хотя после войны баб и избыток получился. А я не жаловалась. В восемнадцать лет замуж в первый раз вышла. Жили, правда, недолго. К мирной жизни мой супруг никак не мог приловчиться. Все геройствовал. То в милицию попадет, то в вытрезвитель. Впрочем, это к вашему делу касательства ни малейшего не имеет. Разошлись мы с ним, как в море корабли. Бросила я и мужа и торговлю, переехала в ваш город. К теплу поближе. Не люблю мерзнуть…
Говорила Евдокия вроде полушутя, поглядывая на Мазина почти насмешливо. А он смотрел на нее и, смущаясь, понимал, что мучается она, а может, и опасается его.
Евдокия выпила стопку и налила снова:
- Не пьете? Ну, дело ваше… А мне что терять? Семь бед - один ответ! Мне бы, дуре, в вуз тянуть. А меня понесло в автошколу. Захотела такси гонять - и точка. Блажь пришла. И обошлась дорого. Обоих я их через эту технику узнала. С Вадимом учились вместе. Он все жаловался на свой финансовый. Но для него машина так - очередное увлечение. Руки тонкие, пальцы длинные, интеллигентные. Короче, влюбилась я. Ну, а он на меня свысока в то время поглядывал. За стильными девочками ухаживал. Назло ему и замуж вышла.
Она выпила:
- Вы меня не осуждайте. Поймите. Конечно, Валентина Викентьевича по-настоящему я не любила. Двадцать восемь лет разницы - не шуточка. А главное, из другого круга он. Познакомились мы случайно. Везла его по вызову. Говорили, как водится. Вопросы у всех одни и те же. Трудно ли женщине на машине? Потом попросил подождать его, долго ездили… Потом нашел меня. Ну, и все остальное. Когда он мне предложение сделал, я испугалась. Потом думаю: года-то идут! А тут возможность жизнь устроить. На машине-то женщине в самом деле не мед. И мужики пристают, особенно пьяные. А пьяных на такси, знаете, сколько раскатывает! Короче, решилась. Думаю, тянуться к культуре буду, постараюсь соответствовать. И получалось. Нельзя сказать, чтобы я его позорила. С дочкой подружилась. Юлька - славная. Мужа бы ей хорошего. Все ничего шло. Да Вадька остервенел. Как увидел меня принаряженной да подкрашенной, будто подменили ему меня. Проходу не давал. Звонит по телефону, на улице караулит…
- Он уже был женат?
Евдокия махнула рукой пренебрежительно:
- С женой они плохо жили.
- А вы?
Она ответила серьезно:
- Как вам сказать? По части тряпок и вообще материального уровня не каждой так удается. Но тяжело. Я, конечно, уважала Валентина Викентьевича. Да этого ж мало. Никогда мне с ним весело не было, не смешно. Все думаю, как бы дурой при гостях не показаться. Я себя дурой не считаю, но у него интересы, дело в руках, уважение… А у меня, - она провела руками по бокам сверху вниз, - фигура одна. Вот я соответствую, соответствую, а потом не выдержу - и к Вадьке, а он простой был и веселый.
- Мне он показался невеселым, желчным.
- Это тоже правда. Повеселится-повеселится и загрустит. "Паршивая у меня жизнь, говорит, Диночка. Работа нелюбимая, жена нелюбимая, с тобой только мне хорошо. Был бы я в жизни лучше устроен, увел бы тебя от костоправа". А я всерьез над его словами не думала. Ну какой он муж! Хорошо мне с ним было - и все. Подло жила, - отрубила она резко. - Но за все нам наказание полагается. Видите, что сочинил, ненормальный! Украл деньги. Да как!
- Он один это сделал?
- Один. Всем доказать хотел.
Лена Хохлова тоже говорила это слово "доказать".
- Да вы что ж считаете, я его научила? Деньги-то мне зачем?
- Но вывезли их из института вы!
- Я! - Она даже хлопнула ладонью по столу с досады. - Я! Если б не это, может, Вадим живой бы сейчас был.
- Когда вы узнали, что Зайцев украл деньги?
Евдокия выпила еще немножко: