– Порядочек! Я сам все сделал… Мы на даче у их шефа. Я тут дамочку одну освободил – они ее убить хотели. Так она все про шефа знает. Панин его фамилия, зовут – Владимир Викторович.
– Аркадий, где ты?! Адрес диктуй! – чуть не закричала Варвара. – Мы срочно едем!
– Да, хорошо бы поскорее. Мы тут одного скрутили, а вдруг еще понаедут, – с торжествующей усмешкой произнес Аркадий.
– Кого скрутили?
– Охранника.
Савенков привлек внимание Варвары, показал на свое лицо и сделал рукой круг. Она мгновенно поняла:
– Как он выглядит? Опиши его, Аркадий.
– Здоровый мужик. Лет сорока пяти. Залысины. Очки у него большие с толстенными стеклами.
– Адрес, Аркадий! Диктуй!
– Записывай, Варвара! Валентиновка – это по Ярославке. Улочка Сиреневая, дом 15… На доме железный петух.
– Ждите нас. Максимум через час мы будем. И осторожно, Аркадий.
– Не боись, Варвара! Мы в случае чего в овраге спрячемся. Я тут все ходы-выходы разведал. До встречи.
Варя положила трубку и задумчиво произнесла:
– Дамочка – это видимо, та, что звонила Рогову и исчезла. Охранник – это Слесарь… Умница Аркадий!.. Хотя и дурак.
– По коням, Варя. Некогда рассуждать, – поторопил ее Савенков. – Все обсудим в машине! И с Роговым попытаемся связаться.
Они быстро закрыли офис и стали спускаться. У подъезда стояла их "Волга", за рулем в напряженной позе сидел Олег.
Они уже подъезжали к Валентиновке, когда заверещал сотовый телефон.
– Это я, Марфин. Я здесь в офисе, и никого нет. А у меня, Игорь Михайлович, срочное сообщение.
– Говори, Миша, но коротко.
– Я только что свою программу прогнал. Помните, я обещал их поискать. Двоих нашел. Фирма "Филин" и фирма "Янус", Панин Владимир…
– Как ты сказал?! Повтори последнего.
– Панин Владимир Викторович.
– Ты молодец, Марфин! Ты не представляешь, как это здорово. Вычислил!.. Раньше бы. Мы сами о нем час назад узнали. – Савенков вдруг осекся и перешел с восторженного тона на суровый, начальственный. – Хорошо-то, хорошо. Но нам с тобой по выговору. За болтливость в эфире… Но это так, без занесения в личное дело.
Игорь закрыл телефон и обратился к Олегу и Варваре:
– Представьте – вычислил. Расскажу Павленко и Дибичу – не поверят… Поверят! Куда они денутся?.. Работает, значит, система. Мы их всех вычислим. Компьютеризация – это вам не фунт изюма.
* * *
Рано утром Панин и Лобачев отвезли Елизавету в Шереметьево.
Ей нельзя было оставаться в Москве. Вчера вечером она была "убита" Корноуховым, и случайная встреча с ним могла все испортить.
Ей и незачем было оставаться в Москве: квартира, дача и офис были пусты. Саша Караваев получил от Панина доверенности и завтра займется их продажей.
А сегодня он должен решить все вопросы с Дроздовым.
Всю дорогу Елизавета без умолку щебетала. Она вспоминала отдельные эпизоды вчерашнего вечера.
Особенно ей понравился момент, когда она чуть было не чихнула, лежа в могиле… Три мужика стоят на краю ямы, бросают в нее горсти земли, а она стискивает зубы и пытается потереть переносицу о складки своего савана.
А если бы не сдержалась – вот была бы умора.
"Да, – подумал Лобачев, – была бы умора и миллион убытку. Странная женщина".
Он первый раз видел ее в таком возбужденном состоянии… Раньше он считал ее "классной дамой, синим чулком, программисткой"… Она изменилась для него за последние две недели.
Особенно – за вчерашний день… Он не ожидал от нее такого азарта в этой игре, такой покорности.
… Вчера, когда Лобачев проводил Сашу Караваева и отвел измученную и озябшую Елизавету в баньку, он устало опустился на стоявшую рядом колоду для рубки дров.
Он вздрогнул, когда через пять минут скрипнула и приоткрылась дверь бани… Елизавета мягко и неожиданно робко попросила помочь ей – она так перенервничала так, что даже мочалка в руках не держится…
И было-то это всего десять часов назад.
Лобачев мельком взглянул на Панина. Тот был в приподнятом настроении и напевал какую-то бравурную, торжественную мелодию…
"Классика! Кажется, это называется "Ода к радости", – подумал Лобачев. – Какая уж тут мужику радость? Он, конечно, тюфяк, но с гонором и самомнением. Такие никогда не догадываются… Он и представить себе не может, что его жена может ЕМУ изменить.
Панин – лопух! Он до сих пор считает себя в нашей группе главным …
Ну и пусть считает… Один я тоже ничего не смог бы сделать… Да, в ближайшее время наши отношения осложняться, запутаются и, не дай Бог, обострятся. Это совершенно ни к чему в момент дележки денег…
Но какова Елизавета! Она была просто великолепна. И в начале игры, и в бане… Не ожидал".
В Шереметьеве, в последний момент перед уходом в зону спецконтроля, Елизавета расцеловала обоих и вдруг потребовала от Лобачева вернуть ей негатив той пленки, что снимал вчера Караваев: "Твой сержант, Федор, очень долго снимал и, как я почувствовала, крупные планы делал. А я в таком оригинальном виде лежала. Ну, ты понимаешь. Обязательно пусть негативы отдаст, а то я стесняюсь".
На обратном пути они долго молчали, завидуя Елизавете и строя свои планы на будущее. Им очень хотелось так же вот улететь, но осталось несколько важных дел. Их можно завершить за два, ну три дня.
И тогда… "Прощай, немытая Россия".
– Сейчас едем к тебе, – начал Лобачев сухим, деловым тоном. – Ты заверши всё в квартире и завези чемоданы в офис. Завтра Караваев первых покупателей привезет… Мы сейчас у него отпечатки и пленку возьмем – и к Елагиной. Она сегодня же должна деньги на наш счет перевести. Сделает – куда денется! Я ей пригрожу, что мы можем перед этим Борисом Петровичем открыться, и тогда получит она вместо покорного слуги крепкого врага…
– Да уж, Федя. Ты ее крепко припугни. Пусть как можно больше денег пересылает…
– Любезная дама – спасибо за подсказку, – весело, с лучезарной улыбкой откликнулся Лобачев, который в этот же момент с неожиданной злостью подумал: "Индюк ты, Вова. Неужели ты серьезно думаешь, что лучше меня знаешь, как разговаривать с Елагиной. Или я не понимаю, что иметь больше денег – лучше, чем иметь их меньше. Впрочем, сегодня это тебе прощается, сегодня у тебя в головке сумбур должен быть – рога пробиваются, думать мешают".
– Ты, конечно, прав, Володя. Я очень серьезно продумаю разговор с Елагиной, – примиренчески, как бы извиняясь за свою неуместную шутку, произнес Лобачев. – Елагина – тертый калач, с ней очень осторожно надо. Но ведь все козыри у нас в руках… После Елагиной поеду на твою дачу. Здесь надо быстро и наверняка с этой Галаевой решить. Пусть выбирает: деньги и молчание или… И после этого надо будет Слесаря отпустить.
* * *
Лобачев ожидал, что разговор с Елагиной будет сложным, но ошибся. Удивительная женщина – миллионный вопрос она решила за пять минут.
Быстро просмотрев фотографии и документы, написанные Корноуховым, она только уточнила "место захоронения" и отдала необходимые распоряжения главному бухгалтеру. После этого она неожиданно заботливо обратилась к Лобачеву:
– Все в порядке, Николай Николаевич. Можете не беспокоиться. Завтра в одиннадцать звоните в Будапешт – деньги будут на вашем счету. – Она хитровато улыбнулась и продолжила: – Есть у меня уверенность, Николай, что вы не Николай. И еще, есть такое чувство, что наш новый общий друг может понадобиться вам несколько раньше, чем мне… Если что, мы с Корноуховым всегда готовы вам услужить… Не пропадайте. У меня, кстати, есть еще пара главных героев для ваших спектаклей. Только уж теперь не у меня на даче – вы мне весь участок так перепашете… Через две недельки появляйтесь, и о дальнейших планах поговорим. Всего доброго… Николай!
Лобачев не мог не радоваться ходу событий. И только где-то в глубине затаилась холодная, жестокая и ехидная мысль: если несколько дел подряд проведено очень успешно, значит, впереди ждет очень крупная неприятность.
Лобачев твердо знал это правило… Оно называлось "Закон подлости"…
Но из любых правил есть исключение. А он любил работать не по правилам, а лихо проскакивать в эти самые исключения из правил.
Осталось только с Галаевой вопрос решить, и можно хвататься за чемоданы.
С этой дамочкой тактика разговора проста: или-или… Лобачев осторожно свернул с основного шоссе и начал медленно пробираться по улочкам Валентиновки.
По тем самым улочкам, по которым час назад проехала светлая "Волга" Савенкова.
* * *
Борис Петрович вернулся домой около часа ночи. Он предстал перед женой в жалком и одновременно очень комичном виде: взъерошенный, в чужом спортивном костюме и с дорогим черным кейсом в руках.
Он быстро рассказал жене довольно правдоподобную историю о том, как он присутствовал на очень важном следственном эксперименте в подмосковном лесу и как, пытаясь задержать подследственного, соскользнул в болото. Этот рассказ объяснял все – и его нервозность, и усталость, и испачканные в земле руки.
Корноухов отказался от ужина и бросился спать, подсознательно надеясь, что завтра утром все встанет на свои места. В шкафу его будет ждать вчерашний костюм и любимый галстук, а тот сон со зверским убийством на даче забудется… Как это и положено кошмарному сну.
Видно, эта мысль не оставляла его всю ночь, потому что утром он быстро бросился к шкафу, но сразу остановился, увидев на стуле смятый спортивный костюм, который дал ему вчера майор.
Значит, его вещи со следами крови остались там, на даче, или перекочевали в другое, более надежное, место… И будут долго там лежать как возможные вещественные доказательства.
Именно так!
Борис Петрович вдруг вспомнил, как майор, повертев в руках его маленькую записную книжку, обмакнул ее в лужицу крови и запихнул в карман его брюк. Теперь понятно, зачем. Все должно быть скреплено: брюки, ее кровь, его блокнот…
Да причем здесь брюки! Он вчера собственноручно такие признания написал…
А бумажник в могиле, а фотографии, а отпечатки, а водитель, который его привез, а таксист, который домой отвозил… Не зря майор вчера номер машины записал.
Да, доказательств на десять убийств хватит… А тут еще "с особой жестокостью и цинизмом".
Крепко они его заарканили… А может быть, это его Елагина просто спасает. Она могла этим ментам такую сумму предложить – никто не устоит. Вот они и расстарались.
Елагина… Корноухов неожиданно понял, что она единственная, кого он знает наверняка в этой истории.
Елизавета была ее подругой – он даже фамилию не спросил. И милиционеры… Кто они: местные, областные или из МУРа…
Странно, но он даже удостоверения у них не спросил… Непростительная оплошность для его должности.
Но что теперь после убийства кулаками махать. Надо ехать к Елагиной и каяться. Ее-то он знает близко, даже очень близко. После всего, что было, она не может его предать…
Они договорились встретиться в три часа дня в ресторане "Англетер" на Лубянке, напротив центрального клуба ФСБ.
Очень удачное место – настраивало на серьезный разговор.
– Да, дорогой, влипла я с тобой. Ой, как влипла. – Елагина говорила шепотом, вкрадчивым, гипнотизирующим голосом. – Я теперь все детали знаю. Ты хоть понимаешь, что под "вышку" попал?
– Я, Женя, не помню ничего. Провал какой-то.
– Ты юрист?
– Юрист…
– Ты себе представить можешь, как ты на суде объясняешь: как нож появился – помню, как он потом у меня в руке был – помню. А вот как я ножом и другой частью тела в дамочку тыкал – не помню… Ты бы сам такому поверил?
– Все понимаю, Евгения. – Корноухов даже не пытался вывернуться. – Все против меня… Спасибо тебе, Женя.
– Спасибо! – с сарказмом передразнила его Елагина. – Ты так говоришь, как будто я тебе галстук подарила. Я жизнь тебе подарила. И весь риск на себя взяла… Труп-то на моей даче зарыт. И кровь на моих вещах: как ни вытирай – твои ребята где-нибудь в щелях найдут. Найдут?
– Найдут…
– Хорошо хоть Елизавета не москвичка. Случайно заехала. У меня ее искать не будут… Вот тебе копии твоих признаний, и вот тебе фотки. Нет, ты смотри, смотри. Такая женщина была и что ты с ней сделал. Копии даю – но лучше уничтожь, от греха. А подлинники у меня будут.
– А дальше как? – робко пролепетал Корноухов.
– Дальше будем жить в любви и согласии. И работать вместе будем… Отрабатывать будешь… Ты знаешь, сколько я этим поганцам за твою жизнь выложила?
– Представляю…
– Черта лысого ты представляешь, – с внезапной злостью прошептала Елагина. – Ты таких денег в жизни в руках не держал. Даже на своих поганых обысках… Понимает он! Все отрабатывать придется, Борис. И деньги эти, и мой риск. А впрочем, какой у меня-то риск. Почитай, почитай, что ты пишешь: сделал все сам до моего приезда. И следы все замел. Я и знать ничего не знаю.
Елагина с пренебрежительной усмешкой откинулась в кресле и, стараясь не говорить громко, продолжала:
– Майор наш – просто умница. Видишь, на копиях серые пятна – это кровь. Уже после твоего текста появились. А внизу эти размывы заметил? Правильно, это твои отпечатки – помнишь, майор тебе тряпочку жирную дал, руки от крови протереть?.. Эти отпечатки теперь десять лет не сойдут. А моих на подлиннике нет, и майорских нет… Хватит о делах. Давай вкушать пищу. Потом ко мне домой поедем.
– Но я, знаешь, сегодня несколько занят…
– Здрасьте, приехали, – с притворной обидой фыркнула Елагина. – Первая моя просьба – и уже отказ. Не надо мне возражать, Боря!.. Непременно поедем ко мне. Раз у нас вчера встреча так глупо сорвалась – сегодня все будет ощущаться обостренно… С изюминкой.
* * *
Лобачев припарковал машину за два дома до дачи Панина… Он не ожидал здесь никакой опасности. Вокруг было безлюдно, а железный петух на крыше спокойно сидел и не кукарекал…
Просто для Лобачева это была привычка. Привычка профессионала… Машинально он делал такие вещи, которые не вызывались необходимостью: на трассе постоянно проверялся, запоминал номера и приметы следовавших за ним машин. Иногда пропускал их вперед, а потом разворачивался. Или, например, дома, во время серьезных разговоров, увеличивал громкость телевизора… Главное, что это делалось автоматически.
Он иногда с улыбкой вспоминал, как однажды, когда сын был еще маленький, удалось достать два красивых игрушечных пистолета… Лобачев так и не смог играть "в войну". Он направлял свое пластиковое оружие в потолок или в верхнюю часть стены. Руки просто не опускались ниже – нельзя направлять ствол в человека!.. Глупо, но это тоже была привычка, вошедшая в подсознание.
Лобачев неторопливо прошел вперед и, не открывая глухой калитки в заборе, заглянул в узкую щель. На площадке стояла светлая "Волга".
В этот момент из дома вышли трое: две женщины и парень, который возбужденно размахивал руками и что-то торжественно объяснял одной из женщин… Было плохо видно, но Лобачев узнал парня… Это Липкин!
Они встречались пять-шесть раз. Кроме того, Федор хорошо запомнил его по видеокассетам, когда актер в кабинете Павленко изображал Шама…
Через минуту из дома вышли еще трое, вернее, двое мужчин волокли третьего, связанного по рукам и ногам. И это было еще хуже!
Это был тот, кого Лобачев называл Слесарем. Кроме убийства телефониста Гены на нем висело много других ярких дел. И поэтому пленник упирался, вырывался и говорил что-то грубое и невнятное…
Лобачев уже несколько минут стоял в довольно глупой позе, не решаясь оторваться от щели в заборе… Вот женщина и Артист сели на заднее сиденье; вот мужчины запихнули брыкавшегося Слесаря в багажник "Волги"; вот один из мужчин, тот, что помоложе, направился к воротам…
Лобачев отпрянул от щели и бросился назад к своей машине… Он успел узнать этого парня! Он видел его на Якиманке, выходящим из дома, где была квартира "Паука"… Там, где случился их первый прокол.
Он достал блокнот и дрожащей рукой записал номер проехавшей мимо "Волги".
Сопровождать их не имело смысла. Вернее, был смысл, но еще большей была опасность – в "Волге", очевидно, сидели тоже не лопухи. Федор вдруг вспомнил фразу из какого-то фильма: "Приятно иметь дело с профессионалами…"
Да, ничего не скажешь – очень приятно!
Лобачев видел, что парень с Якиманки запер калитку ключом. Скорее всего – дача пуста. Но там можно нарваться на что угодно: от засады до автоматической фотокамеры.
Очень важно – предупредить Панина. Из всего, что знает Галаева, самое главное – адрес офиса.
Она, должно быть, уже его выложила… И фамилии! А это значит, что уже сейчас в Москве могут установить его домашний адрес, определить номер машины… Это значит, что уже сейчас могли взять Панина…
Лобачев резким движением вынул сотовый телефон. Как удачно, что они успели с Паниным договориться об условных сигналах провала. Володя не должен был забыть!..
Сигнал тревоги элементарен!.. Очень простое слово: "голубчик"!.. В любой разговор вставить можно.
Федор вытащил сотовый телефон и начал набирать знакомый номер.