Я взял в руки рекламный проспект. Жители Брамме гордятся своим городом, одним из старейших между Бременом и голландской границей. Первые поселения на берегах Брамме относятся к 3000 году до нашей эры. В 15 году до нашей эры маленькое поселение было захвачено солдатами императора Тиберия . Не повезло Тиберию, что в 37 году нашей эры он не оказался снова в Брамме, тогда ему не пришлось бы погибнуть в тот год при Миссенах… В 780 году нашей эры крещение местного населения англосаксонским священником Виллихадом… В 820 году архиепископом Бремена сооружена деревянная базилика… В 1012 году император Генрих II даровал Брамме статус города с правом заключения торговых сделок. Право заключения торговых сделок…
Я выглянул на ярмарочную площадь, которая, к ужасу местных уроженцев, была во время второй мировой войны разрушена на целые тридцать пять процентов. Явная несправедливость, если учесть, что 5 марта 1933 года всего-навсего тридцать два и две десятых процента избирателей Брамме проголосовали за местных нацистов.
Только я хотел углубиться в тоненькую книжечку стихов местного гения всех времен Харма Клювера с многообещающим названием "Обзорины", когда увидел бегущего по исторической брусчатке ярмарочной площади Корцелиуса. Заметив меня за столиком кафе, он возбужденно замахал руками. Я понятия не имел, что стряслось.
Да, быстренько несколько слов о Корцелиусе: если разобраться, человек он достойный. Некий реликт из добрых старых времен внепарламентской оппозиции, все еще несколько восторженный и горячий. В застиранных джинсах и шикарной рубашке, с волосами до плеч, Корцелиус ощущал себя левым пророком и борцом против системы. О чем говорит и его личный девиз: "Ни дня без нового голоса для СДПГ!"
А вот и он: одинокий волк, интеллектуал с младых ногтей и до мозга костей.
- Разве вы не слышали сирены? Тут полицейские не проезжали?
- Нет. Вы сами говорили мне: в это время суток проезд по ярмарочной площади запрещен.
- Да-да, что это я… Взлетело на воздух надгробие бургомистра Бюссеншютта.
- Этот огромный памятник?
- Он самый, в конце Старого кладбища.
- Кто же взорвал? Уже выяснили? Во вкусе этому человеку не откажешь…
- Да, Плаггенмейер…
- Плаггенмейер?..
- Полукровка, о котором я вчера вечером рассказывал.
- A-а, это тот парень, который в последнее время никому не дает покоя, потому что уверен, будто его не-весту убил кто-то из отцов города. Ведь это он, не так ли?
- Да, Герберт Плаггенмейер. Сейчас он в гимназии имени Альберта Швейцера и грозится взорвать весь выпускной класс, если убийца не явится в полицию.
- Господи ты боже мой…
- А в доказательство того, что шутить он не намерен, Плаггенмейер с помощью дистанционного взрывателя для начала распотрошил усыпальницу бургомистра… Пойдемте же!
Пока мы торопливо спускались по узенькой Кнохемхауэргассе, Корцелиус еще раз коротко повторил то, о чем вчера рассказывал мне как бы между прочим.
- Примерно недели три назад, в начале июня, значит, невесту Плаггенмейера сбила машина, и вскоре она умерла от полученных ран. Он провожал ее к последнему автобусу, они, наверное, опаздывали, и она перебегала улицу, чтобы успеть. Несмотря на туман, водитель гнал машину со скоростью километров в сто и не остановился, сбив ее, хотя не заметить случившегося не мог. Свидетелей, которые сообщили бы что-либо существенное, нет - кроме самого Плаггенмейера. Он утверждает, будто видел темный "мерседес" с номером не то BE, не то ВА-С или О, первая цифра - сорок два, а последняя скорее всего единица.
Я чуть не сбил с ног ковылявшую впереди старушенцию. Похоже, весь Брамме торопился к гимназии. Когда играет "Герта" , на улице между станцией метро и Олимпийским стадионом народа не больше.
- BE - это Брамме, ясно, а что такое ВА? - Я покачал головой.
- Браке-Унтервезер, соседний городок, чуть ниже по реке за Бременом. В общем так: очевидно, это были буквы ВА или BE, Плаггенмейер с гарантией отвечает только за В. Не исключено, машина была из Брилона - В1, из Брюкенау - ВК, это между Вюрцбургом и Фульдой, В - Бланкенбург-Браунлаге в Гарце или В - Бремервёрде, что опять-таки совсем рядом.
Пока он все это перечислял, я пытался впитать в себя атмосферу Кнохенхауэргассе. Ее, очевидно, скоро будут перестраивать; здесь всего несколько современных зданий, а то сплошь - покосившиеся домишки мелких буржуа с обшарпанными серыми стенами. В основном двухэтажные, с надстройками-мансардами, взирающими на мир своими оконцами, напоминающими иллюминаторы. Полдюжины лавок и магазинчиков. Обувная лавка Доппа. Электротовары Брунса. Зоомагазин Вахмана. Один-единственный врач: уролог доктор Харьес. Маленькая гостиница "Городские весы". Пансион Мейердиркса. Влево спускается Кирхгассе, откуда хорошо видна сложенная из красного кирпича церковь Святого Матфея, Старое кладбище и двор гимназии имени Альберта Швейцера, на котором между бело-зелеными полицейскими и несколькими пожарными машинами сгрудились и снуют туда-сюда человек пятьдесят.
- Уголовная полиция пока на след не напала, - услышал я голос Корцелиуса.
- Неудивительно.
- Если Плаггенмейер не ошибся с номером "мерседеса", то подозрение падает на двоих: на жителя Браке Эрнста Георга Блеквеля, торговца автомобилями, и главного врача районной больницы Брамме Карпано, доктора Ральфа Карпано.
- Но в обоих случаях ничего доказать не удалось?
- Нет. У Блеквеля есть темно-серый "мерседес", причем номер у него ВА-О четыреста двадцать один, и вскоре после несчастного случая - или после убийства, если угодно, - сменили правое грязезащитное крыло. Сменили в его собственной мастерской. После чего оно пропало, словно сквозь землю провалилось.
- Какое любопытное совпадение!
- Никто его с тех пор не видел. А что в этом странного - оно такое маленькое.
- Послушайте, Корцелиус!.. Неужели одного этого факта недостаточно?
- Отнюдь! У Блеквеля полное алиби: его брат, жена и сосед показали, что во время происшествия они дома играли в скат .
- Тоже мне свидетели!.. Ну а этот доктор Карпано?
- А вот у него алиби нет. В двадцать три часа пятьдесят две минуты, когда все и произошло, он сидел дома в одиночестве. Зато у него-то машина в полном порядке, нигде ни вмятины, ни царапины. Люди Кемены проверили ее сразу же после случившегося. И ничего, абсолютно ничего не обнаружили.
- Какой у машины номер?
- В-С четыреста двадцать семь. С - сокращенное от Ральф Карпано.
- Гм… А Плаггенмейер считает, что они темнят?..
- И не он один.
Мы подошли к гимназии имени Альберта Швейцера, пятиэтажному храму науки, построенному в классическом стиле, со слегка облупившимися стенами из песчаника. Все вокруг уже успели оцепить, но Корцелиуса в городе каждая собака знала, служебное удостоверение тоже свою роль сыграло, так что пропустили нас без особых проволочек. Молчаливый патрульный полицейский провел нас через несколько затхлых подвальных помещений прямо во двор гимназии.
Корцелиус ненадолго оставил меня, подошел к группе полицейских и вернулся с двумя биноклями, один из которых протянул мне. Я направил окуляры на одно из окон в первом этаже - там сейчас 13-й "А" класс и Герберт Плаггенмейер.
В классе абсолютное спокойствие. Все словно оцепенели: и Плаггенмейер, и Ентчурек, и двадцать три выпускника. На светло-коричневом лице Плаггенмейера застыло выражение удовлетворения или чего-то очень близкого к нему.
Я испытывал страх, возбуждение и неимоверное напряжение. Подобные ощущения я испытал лишь однажды в жизни: полтора года назад, когда самолетом возвращался в Западный Берлин и узнал, что наша машина не в состоянии выпустить шасси и садиться - нам придется прямо на поле аэродрома, наскоро покрытое толстым "ковром" из пены.
- Виноват не Плаггенмейер, виноваты все эти скоты, - говорил Корцелиус, едва не дрожа от ярости и годами сдерживаемых эмоций. - Сначала доводят его до свинского существования, швыряют в тюрьму… А когда появляется девушка, которая вытаскивает его из всей этой грязи и унижений, они ее давят, убивают. И ни у кого не хватает мужества сознаться. Это, видите ли, может поставить под удар карьеру, от этого, видите ли, одни убытки в делах! Сейчас они трясутся от страха, потому что и их дети сидят в этом классе: там одни наследники хозяев города или наиболее состоятельных наших сограждан. Ну, может, кроме одного-двух. А перед ними - Плаггенмейер.
- Гм… Значит, предлагается такой заголовок: "Борьба в классе - классовая борьба в Брамме"?
Надо же как-то сохранять дистанцию. Корцелиус бросил на меня злобный взгляд.
- Я полагал, вы социалист?
- Безусловно. Но социалист ироничный.
- Какая к черту ирония, здесь все всерьез. Там сидят двадцать три юноши и девушки плюс один учитель плюс Плаггенмейер. И через какую-то секунду все они могут погибнуть. Боже мой!
Если уж атеисты начинают уповать на бога… Да, это ужасно, слов нет. Но мы оба не можем вмешаться, не в силах ничего изменить. Ни один из стоящих на земле не в состоянии ничего изменить, видя, как с неба на землю падает объятый огнем самолет. Ты можешь стоять безучастно, можешь содрогаться от страха, даже молиться или искать утешения в пустых, ничего не значащих словах. Но для тех, кто в самолете, в сущности, совершенно безразлично, что говорят или делают те, кто на земле.
Мне пришлось даже прикрикнуть на Корцелиуса, чтобы тот, чего доброго, не обалдел.
- А ну-ка расскажите мне по порядку, кто все эти люди!
И он сразу врубился, подавив свои эмоции: в конце концов, он репортер без всякого подмеса!
- Вон тот высокий, худощавый, который стоит у пожарной машины, это Гюнтер Бут…
- Бут, - повторил я. - Строительные конструкции и сборные дома, монтаж подземных и надземных коммуникаций, консервы, супермаркеты, бюро путешествий и мебельная фабрика. И рекламные щиты по всей автостраде: "Там, где Бут, там уют!"
- Вам уже все известно.
- Как же, прочел последние номера "Браммер тагеблатт".
- М-да, Бут, - это благодетель Брамме: капиталовложения, рабочие места.
Честно говоря, внешне он к себе располагает. Удлиненный череп - такими обычно изображают английских лордов, - впавшие щеки, узкие губы и ямочка на подбородке. Вьющиеся седые волосы, слегка поредевшие. Да, на расстоянии десяти метров он производит вполне приятное впечатление. Корцелиус возмущается его методами эксплуатации рабочих. Что ж, на сей раз враг отнюдь не напоминает привычные клише карикатуристов.
- А тот, что рядом с Бутом, это Ланкенау, - сказал Корцелиус, кивнув в сторону приземистого мужчины, несмотря на жару, нацепившего галстук и явившегося в строгом сером костюме. Прическа чиновника, золотые зубы, лицо хомячка, короткие ноги и огромных размеров живот, на котором как бы написано, сколько кружек пива этот человек выпивает каждую неделю в "партийных" пивных Брамме и других городков.
- Наш бургомистр, левый полусредний. Бодрячок. И всегда ушки на макушке. Далеко не так глуп, как кажется издали. Трюкач что надо. Вырос на пиве, как на дрожжах. На ножах с Бутом до такой степени, что в ближайшие десять лет их никому из седла не выбить. Отношения у них вроде как у Клея с Фрезером : поливают друг друга грязью, дерутся чуть не до крови, но денежки делят по-честному.
Ланкенау, Ланкенау, вот еще одно имя, которое стоит запомнить.
- Господин, который как раз беседует с нашим почтенным бургомистром, он из уголовной полиции, Кемена, обер-комиссар Кемена. Человек неслыханных деловых качеств - ни об одном мало-мальски серьезном деле он и слыхом не слыхивал.
- Вот уж не подумал бы, вид у него почтенный. Типаж что надо. Густые седые волосы, загорелое лицо, волевой подбородок - хоть сейчас сажай его перед телекамерой.
- О чем и речь, - криво усмехнулся Корцелиус, - держу пари, на следующей неделе мы все его увидим в телепрограмме "Обер-комиссар Кемена, шериф-спаситель Брамме".
- Послушайте, перестаньте вы наконец изображать Брамме каким-то паноптикумом! Чего вам не хватает? Хорошо функционирующее городское хозяйство, городок на подъеме, расцветает, тут можно жить в свое удовольствие…
- Что и доказывает случай с Плаггенмейером!
- Это могло произойти везде!
- Тут вы правы…
Я указал на класс, где, судя по всему, первая критическая фаза осталась уже позади и всем удалось со своими нервами совладать. Стройная девушка, похожая на Джейн Фонду, с пышной гривой светло-золотистых волос, ниспадавших на нарядную лиловую кофточку, начала, судя по всему, о чем-то договариваться с Плаггенмейером.
- А это еще кто? - спросил я Корцелиуса.
- Гунхильд Гёльмиц. Гун - староста 13-го "А".
Неожиданно смутившись, Корцелиус уставился на серый гравий под ногами.
- Я собирался сегодня вечером съездить с ней в Бремен, в театр. Она подруга Коринны… Я должен что-то сделать для нее! Доктор, дружище, помоги мне!
- Вы никак влюблены?
- Не знаю, но если с ней что случится, я его убью! И Карпано с Блеквелем заодно, если…
- Ну так отправляйтесь к ней в класс!
Он непонимающе уставился на меня и вдруг резко качнулся вперед, словно бегун на восьмисотметровке, угадавший выстрел стартера. Может быть, он просто отвернулся от меня, чтобы я не понял по его виду, насколько он испуган собственным порывом, а может быть, он действительно решил через открытое окно впрыгнуть в класс, чтобы прийти на помощь Гунхильд; на всякий случай я крепко схватил его за руку.
- Вы в своем уме? Стоит вам впрыгнуть в окно, Плаггенмейер черт знает что натворит!
Корцелиус с облегчением перевел дыхание.
- А что у них там за учитель в классе? - быстро спросил я, чтобы помочь ему поскорее овладеть собой..
- Доктор филологии Иоганн Ентчурек. Когда я еще был в "Соколах" , он написал на меня донос директору гимназии: я, мол, обозвал его Гётцем фон Берлихингеном . Теперь ребята помягче, и у него кличка Иоанн Безземельный . Это его любимый исторический герой, если не считать Гитлера и Гинденбурга.
- Что это у него с правой рукой? Протез?
- Гм… В тридцать девятом году он опубликовал в "Браммер тагеблатт" стихотворение "Моему фюреру". В сорок восьмом был денацифирован и сейчас в той же газете добивается принятия закона против радикалов. "О родина моя! Ни о чем не тревожься!"
- Кто знает, что написали бы вы, приведись вам жить в условиях фашистской диктатуры.
- Мы тут языками мелем, а они там вот-вот погибнут!
- Перестаньте вы наконец причитать! Сделали бы лучше что-нибудь для Плаггенмейера, пока было время! Подумаешь, напечатали несколько жалких строк в своей газетенке… Вы тоже не собирались разворошить осиное гнездо! - зашипел я. А потом, помолчав, добавил: - Как быть?
Он беспомощно пожал плечами.
9 часов 07 минут - 9 часов 15 минут
Нижеследующие события я наблюдал издали, через окно, и все, что я видел, это были двадцать пять человек, застывших на своих местах. Я прошу снисхождения за то, что ради напряженности сюжета прибегаю к запрещенному, в общем-то, приему, изображая происходившее так, будто я не только переживал его, но и мог отгадать мысли действующих лиц.
Ханс Хеннинг Хакбарт, всегда занимавший место за столом в последнем ряду, чтобы не подвергнуться неожиданной атаке сотоварищей, Ханс Хеннинг Хакбарт; по кличке Ха-ха-ха, откладывал свои бесконечные планы самоубийства на неопределенное время только по той причине, что постоянно внушал себе другую мысль: он-де избран судьбой, чтобы сыграть на сцене этого мира роль необыкновенную. Когда-нибудь, убеждал он себя, он совершит нечто такое, что сразу выделит его из толпы, и тогда все прожекторы направят свои лучи на него - это и будет великим поворотом в его жизни.
Юноша невыразительной внешности, уже расплывшийся, он видел свое спасение только в мечтах о будущем. Будь у него хотя бы хорошо подвешенный язык, это как-то компенсировало бы его внешность в глазах девушек; нарочитая мировая скорбь и заемный цинизм с гарниром из эстрадных острот и шуток, направленных против учителей, родителей и политиков, могли бы вызвать к нему кое-какой интерес, но и в этом отношении он ничем себя не проявил, не было в нем ничего похожего на врожденное высокомерие и нахальство. Даже доктор Ентчурек позволил себе высказаться по его поводу в том смысле, что Хакбарт говорит мало, зато все, что он говорит, - несусветная чушь. (Правда, говорил он только о своем предмете, истории.) Социологическое анкетирование, которое провели в этом году в гимназии студенты педагогического института из Бремена, показало, что он стоит в самом низу шкалы "уважения и любви" и может быть отнесен к категории "пребывающих в психологической изоляции". Причем эта "изоляция", полное безразличие к нему одноклассников, вовсе не объяснялась чисто социальными причинами: в классе, где учились дети людей состоятельных, он тоже, несомненно, принадлежал к числу имущих, его отец был почитаемым и высокооплачиваемым зубным врачом, имевшим обширную практику в респектабельном районе Брамме - Остервердере.
Как знать, может быть, положение Ханса Хеннинга Хакбарта оказалось бы не столь плачевным, если бы все не усугублялось тем, что его угораздило влюбиться не в кого-нибудь, а именно в Гунхильд Гёльмиц - в Гун, как она называла себя из любви к шведскому. И Гун, казавшаяся ему чем-то вроде шведской богини света Лусии и Аниты Экберг , воплощением всех женских добродетелей и прелестей в одном лице, эта
Гун, выражаясь старинным словом, владела всеми его помыслами, переполняла все его естество, как он выразился в одном из своих стихотворений: "Ты во мне, я гляжу сквозь тебя, когда мечтаю у моря, Ты во мне, мои мечты проходят сквозь тебя, когда я гляжу на море".