- Что они, импотенты все, что ли, в тих, банках? - с раздражением процедил Молодя. И его можно было понять: "массажистки" давали основной доход фитнесс-центра. - Ладно, я у себя. - Он прошел в директорский кабинет. Каждый из трех совладельцев ежедневно подчеркивал, что этот кабинет - его, только его.
Максим проверил содержимое бара и холодильника. Удовлетворенно хмыкнул. Позвонил Кире - предупредить о заказах. Сбегал в ближайший магазин, где купил еще ящик пива на всякий случай. Аккуратно подклеил чек в журнал расходов. В этот момент одновременно загорелась лампочка вызова "интеркома" и раздался звонок в дверь.
- Слушаю, - бросил Максим в "интерком" и включил внешнюю камеру. Перед дверью стояли два толстяка, Костя и Петя, а за ними маячила невысокая фигура массажиста.
- Толстяки не звонили? - прорычал "интерком" голосом Кровеля.
- Прибыли явочным порядком, - ответил Максим и нажал кнопку электрозамка.
Коридор заполнился шумом, топотом и басовитым матом. Два толстяка никак не могли разом пройти в одну дверь, а уступать друг другу они не привыкли. Воспитание по позволяло. Максим вышел в коридор и предложил бросить монетку. Костя в задумчивости посмотрел на него. Петр же тем временем протиснулся в дверь.
- Бесполезно, - хмыкнул он, войдя в коридор. - У Константина все монетки - специальные. Он в "орла" и "решку" еще с колыбели натаскан.
- Тоже мне, образец честности, - огрызнулся Баргузов, заполняя собой дверной проем. Уж массажиста пропускать вперед он не собирался.
Толстяки скрылись за дверью директорского кабинета, и через десять секунд оттуда высунулась голова Кровеля.
- Макс! В течение получаса нас ни для кого нет!
- Ясно, - кивнул Максим и ушел в свой угол.
- Ну что, орел? - раздался из "интеркома" голос Баргузова. - Решил за наш счет помочь своему кенгу? А нас спросил?
- Тоном ниже, Бар, - прошипел Кровель. - Я тебе не мальчик, отчитываться перед тобой не намерен.
Максим протянул было руку, чтобы выключить "интерком", но отдернул ее. Толстяки наверняка услышат щелчок, а объясняться с ними не хотелось.
- Что значит - не намерен? - включился в разговор Генин. - Бабки-то общие. Ты можешь не брать свою долю процентов, но нашу, будь добр, верни.
- А я с тебя требую процент за твоего сапожника? Ну-ка, Петенька, скажи: я хоть раз упрекнул тебя этим кредитом?
- Заткнись! - рявкнул Костя. - Леха - наш общий кент, и мы обязаны ему помочь. Кроме того, мы с его бизнеса долю имеем, и ты это знаешь!
- А твоего козла мочить давно пора, - добавил Петр.
- За козла, Петенька, можно и ответить, - злобно прошипел Кровель. - За метлой следи чуток, базар-то фильтруй. - Послышалась какая-то возня, потом он продолжил: - Это - ваша доля. Хватит? И нечего козлить всех подряд.
- А мне сказали, ты ему без процентов дал, - с обидой протянул Баргузов. - Если так, то все заметано.
- Кто сказал-то, Бар?
С минуту все молчали. Потом Константин откашлялся и тихо произнес:
- Да есть тут один… Что скажешь, Петенька?
Генин молчал.
- А Леха-то когда отдаст? - вкрадчивым голосом спросил Костя.
- Неважно, - пробурчал Генин. - Я эти бабки сам в общак внесу.
- А ты не крутишь с нами, Петенька, а? Может, процентик с него все-таки дерешь?
- Гадом буду. Бар, - ни копейки! - обиделся Гении.
- Ладно, сухопарые мои, - снова заговорил Кровель. - У меня вот какой вопрос на обсуждение. Бабки мы вносили поровну, делим их - тоже поровну. Я тут немного прикинул. Вот листик. Посмотрите-ка, это любопытно. Эта цифра - то, что заработал вне бани Петр. Эта - моя. А вот этот круглый ноль - твой. Бар. Что получается? Мы бабки крутим - а ты жируешь. Занялся бы чем-нибудь, а? Девок здесь по ночам трахать занятие не очень для нас прибыльное.
- Э-э-э… - угрожающе промычал Константин. - Ты что, в натуре, совсем охренел? А братва накатит - ты, что ли, разбираться с ней будешь? Или ко мне прибежишь?
- До сих пор мы эти вопросы вместе решали… Или ты хочешь сказать, что я плачу тебе за крышу? Самому-то не смешно? Авторитет, твою мать…
- Я тебе пасть-то твою поганую сейчас заткну!
- Стоп! - прокричал Генин. - Успокойтесь вы, оба! Вова, кончай бузить. А ты, Бар, подумай. Может, тебе лучше свалить от нас?
- Ты тоже считаешь, что я этих денег не заработал?
- А чем ты их заработал? Тем, что девок по углам терроризируешь?
Послышался грохот. Потом мат, крики. Максим под шумок выключил "интерком". Очень вовремя. Тотчас хлопнула входная дверь, и в коридор вплыла Кира, заполнив помещение запахом фиалок Монмартра.
- Привет, - весело бросил ей Максим, по привычке восхищенно закатив глаза и разведя руками. - Мадемуазель, сегодня вы выглядите даже лучше, чем вчера.
- Привет, Макс. - Кира попробовала его имя на вкус, сморщила носик и откровенно уставилась на него, стремясь произвести впечатление новым макияжем. Впечатление оказалось не совсем то, на какое она рассчитывала, но все же. Вчера вечером Кирочка, очевидно, переутомилась, а в ее возрасте трудно это скрыть даже под самым искусным макияжем. Два еле заметных лучика в уголках глаз говорили о небрежном отношении ко сну, а сеточка морщин возле губ - о непреодолимом желании решить свои семейные проблемы, которое с каждым годом лишь усиливалось.
Кира давно и всерьез собралась замуж и не скрывала этого. "Нерушимые" и "вечные" трехмесячные связи, красной нитью проходящие через всю ее жизнь, надоели ей окончательно. Об этом она плакалась Максиму в свободные от посетителей минуты. Плакалась, мило воркуя и закатывая глазки.
Сквозь женщин она смотрела, точно сквозь оконное стекло, видела в них только источник дохода. Мужчин подразделяла на три основные категории. Первая до двадцати пяти и после шестидесяти - совершенно бесперспективная. По разным причинам. Те, что победнее, были неинтересны ей. Тем, что побогаче, - неинтересна она. Вторая категория - средний возраст с набором кредитных карточек. Причина ее бессонницы. Будучи, впрочем, дамой отнюдь не глупой, она понимала, что в ее возрасте - ближе к сорока, чем к тридцати - рассчитывать здесь также не на что. Поэтому весь накопленный запас сил и энергии она обращала на третью категорию - средний возраст, не сумевший себя реализовать. Стоило Кире узнать о высшем юридическом образовании Максима, как он тотчас же попал в сферу ее жизненных интересов. Рассуждала она при этом весьма тривиально, но, как ей казалось, логично. Вот, дескать, женится он на мне - я из него такого адвоката сделаю, что Резник и Падва заплачут горючими слезами от зависти в ответ. Максим на ее откровенные намеки только усмехался; флиртовать же старался осторожно, чтобы ненароком не обидеть ее всерьез.
- Весело было? - как бы невзначай спросил он, улыбаясь.
- Где? - не поняла Кира и нахмурила лобик.
- Ну… - Максим неопределенно развел руками. - Вчера. Розы, шампанское, ужин при свечах?
- А пошел ты… - беззлобно отмахнулась Кира. - Кому нужна старая, больная, одинокая девушка? Тебе вот все намекаешь, намекаешь, а ты… Дубина ментовская…
- За мента ответишь, - сделал страшные глаза Максим.
- А против дубины, значит, не возражаешь? - Кира распахнула модный летний плащ - и оказалась в кожаных шортах, колготках в крупную сетку и высоких ботфортах. Глядя куда-то в потолок и лукаво улыбаясь, потерлась о Максима бедром и промурлыкала: - Мужчина, угостите даму сигаретой!
- Слушай, а похоже… - с преувеличенным восхищением протянул Максим и хохотнул: - Хоть сейчас на Тверскую!
- Дурень! - отрезала его Кира. - Там бабок берут кучу, а тебе здесь задарма может достаться! - Она прикурила и уже нормальным деловым тоном осведомилась:
- Генералиссимусы здесь?
Максим молча кивнул, и Кира с испуганными глазами на цыпочках прокралась к себе в кабинет.
- Стоп, радость моя! - остановил ее на пороге окрик Кровеля. - Как жизнь? - Он многозначительно посмотрел на часы, - Кира опоздала на сорок минут.
- Володенька, - захныкала Кира, - у меня же первый заказ только через полчаса.
- Ладно. Проехали. Пойдем-ка - запишешь мне двух фемин на завтра. Хорошие, только пальчики толстые, от бриллиантов опухли.
Следом за Кровелем в коридор вывалился красный, как вареная креветка, Костя Баргузов и проревел:
- Кира, ты мне тетку обещала! Где она?
- Будет, Костенька, будет, - промурлыкала из своего кабинета Кира. - Раз я обещала, значит, будет.
- Смотри у меня, девушка, повнимательнее со мной. А то тебя подпрягу, - ухмыльнулся Баргузов.
- А не боишься, что я у тебя жить останусь? - парировала Кира.
- Макс, - прохрипел селектор голосом Генина. - Если меня будут спрашивать - я здесь до двух, потом пусть звонят на мобильный.
- Ладно, начальник, чего уж… - сиплым голосом старого зека ответил Макс.
- А пошел ты, - тихо буркнул Петр. - Рожа ментовская…
К девяти утра Максим уже заканчивал уборку, - вымыл финским пихтовым составом сауну, поставил терморегулятор на просушку. И тут в дверь неожиданно позвонили. Максим включил внешнюю камеру и с удивлением обнаружил Костю Баргузова, который, по его расчетам, должен был еще крепко спать.
- Привет, Макс, - слабым голосом пробурчал тот. - Ты один? Я попарюсь часок-полтора. Тяжко что-то. Перебрал вчера.
- Твоя воля, начальник, - пожал плечами Максим. - Я тебе нужен?
- Не-а, - еле слышно ответил Костя. - Покой мне нужен, а не ты.
- Или гильотина, - с невозмутимым видом предположил Максим. - Говорят, помогает. От головной боли.
Костя "мазнул" по нему мутным глазом, пробурчал что-то о профессиональной ментовской доброте и скрылся за дверью банного отделения. Вскоре раздался шелест душа. Минут через пять хлопнула дверь сауны. Костя забормотал что-то по телефону, а Максим принялся дозваниваться в соседний мини-маркет. Минут через десять ему по удалось, и он долго и во всех подробностях начал обсуждать с директором заказ на завтра. Торговался он по каждому пункту и с удовольствием, прекрасно зная, что такие клиенты, как фитнесс-центр, у небольшого магазина - на вес золота, и директор часто готов идти на значительные уступки, чтобы их не потерять.
- Пойми, Максим, - проникновенным голосом убеждал его директор-армянин. - Раки - они севанские! Это тебе не вонючие перемороженные креветки, выловленные в европейской канализации! Это вкусно, как… - Он замолчал, мучительно подыскивая самое убедительное сравнение.
- Как Синди Кроуфорд, - закончил за него Максим.
- Да, наверное, - неуверенно согласился директор. - Я не знаю, что это такое, но верю тебе. А ты мне - не веришь. Почему?
Подобные беседы случались у них раз в неделю. Оба понимали, что это просто игра, поэтому относились к ней соответственно. Через полчасика тема была исчерпана, и они с удовольствием перешли к обсуждению футбольных новостей.
Затем Максим, мурлыча себе под нос какой-то "советский марш", продолжил уборку. Причем текст марша сочинял тут же, не выпуская из рук швабры. Во время пауз он слышал, как Константин с кем-то разговаривает по телефону - бесконечный ими разговор. Денег не жалко, подумал Максим, часами болтать по мобильному… Ладно, был бы разговор важный, а то: "Да, конечно… Ну, хорошо… увидимся… привет жене… не понял… ладно… не важно… успеется… как дела?.. Ничего, ничего… нормально… привет жене… да, конечно… Ну, хорошо…" - и так далее.
Максим вспомнил опухшую, пожелтевшую физиономию Константина, хмыкнул, достал из холодильника бутылку "Хейнекена" и толкнул дверь банного отделения. Закрыто. Из-за двери неслись бесконечные "привет жене" и "увидимся". "Ну и черт с тобой! - решил Максим и поставил бутылку на место. - Пить меньше надо!"
Он выкурил сигарету, добил вчерашний кроссворд, погладил так и не пропаренную сегодня ногу, потянулся и, тяжело вздохнув, направился ремонтировать сливной бачок в мужском туалете, рядом с тренажерным залом. Целую неделю он оттягивал этот момент, надеясь в глубине души на напарника. Тот оставался глух и слеп, придирчиво следуя железному правилу: в твою смену сломали, ты и ремонтируй. Максим провозился с ремонтом около получаса, а когда вернулся на рабочее место, то увидел, что дверь сауны открыта - оттуда раздавались "охи" и "ахи" Константина.
Минут через пять его красная физиономия появилась в дверном проеме.
- Ты где бродишь? - Глаза воспаленные, голос хриплый. Похоже, и впрямь сегодня утром господин Баргузов сам себе противен.
- Толчок ремонтировал. Может, тебе пивка? - предложил Максим, видя, что начальник чувствует себя не лучше, чем до сауны.
- Хорошо бы… - мечтательно протянул Костя. - Только очень холодного, ага? И бутербродик, с семгой.
- Сделаем, - кивнул Максим и принялся конструировать огромный - по Костиным габаритам - сандвич, на который ушла целая рыбная упаковка.
Глава 3
Щелкнул замок, и прихожая наполнилась пыхтеньем и голосами:
- Мамуль, завтрак готов?
Татьяна тщательно смазала мармеладом последний тостик и положила его на блюдо.
- Готов, спортсмены, готов. Бегом под душ - и за стол. - Она включила под кофеваркой огонь, расставила на стол тарелки, поставила сахарницу и масленку. Взгляд упал на пустую солонку. - Папочка! Ты можешь пока не разуваться. Соли нет абсолютно. Пока ты весь такой спортивный, сгоняй-ка в гастроном. Две пачки - домой, одну - на дачу.
- Чур, я с папой! - Илюшка уселся прямо на пол и начал надевать кроссовки.
- Ты бы лучше пока принял душ и почистил зубы. Папа вернется через пять минут.
- Ну, мам… - заныл Илюшка. - Папа как раз закончит про племя вако. А то я их от сиу не отличаю…
- Тогда, конечно… Просто не представляю, как ты мог жить до сих пор, не отличая вако от сиу. Только быстренько, а то кофе остынет.
Татьяна вышла на балкон. Сергей с Илюшкой - в спортивных костюмах одного цвета - пересекали двор и весело о чем-то болтали. Она проводила их взглядом до самого угла, еще раз удивившись: как вырос Илюшка за последний год… Высокий и очень ладно скроенный, он выглядел значительно старше своих восьми лет. Она подумала о том, что лучше быть толстой и бедной, но счастливой, чем такой, как Кира - богатой, но одинокой. И лучше за малые деньги заниматься любимым делом, чем за большие - тем, от чего тебя тошнит.
День выдался солнечным и теплым, и настроение было соответствующим. Темные подтеки на стенах соседней пятиэтажки еще напоминали о прошедших апрельских дождях, а дворники в оранжево-зеленой униформе уже суетливо готовились к грядущим майским грозам.
Татьяна с детства любила эти две чудесные недели, обозначая их в старорежимном стиле - от ленинского субботника до Дня Победы. Раньше Москва в эти дни поражала чистотой. Сейчас, после отмены субботников, чистоты поубавилось, зато она, чистота, стала величиной почти постоянной. "Не все плохо в моем Отечестве", - с улыбкой подумала Татьяна. Еще бы Илюшку устроить на лето в какой-нибудь лагерь… Дорого, конечно, но - что сейчас дешево? И что может быть дороже здоровья единственного сына?
- Здрасьте, теть Тань! А Илья дома?
Татьяна посмотрела вниз и увидела Димку. Низенький карапуз, стриженный ежиком, хитро щурился на нее, покачивая висящими через плечо роликовыми коньками.
- Он в магазине. Но гулять сегодня не пойдет. Они с папой на дачу сейчас едут.
- Понятно, - разочарованно протянул карапуз. - До свидания, теть Тань. - Он медленно побрел через двор.
Навстречу ему шла соседка, тетя Даша. Шла, понуро опустив плечи. Татьяна дождалась, когда она поднимет голову, и приветливо помахала ей. Тетя Даша, не ответив, опять съежилась и медленно вошла в подъезд. "Странно, - отметила про себя Татьяна. - Кажется, я ее ничем не обидели. А сумка у нее - точь-в-точь наша, наверное, тоже на Черкизовском купила. Интересно, зачем тете Даше пляжная сумка?"
Мысли Татьяны переключились на пляжную тему. Было бы здорово втроем съездить летом на море. У Сережи есть в Голубицкой приятель. Если бы удалось уговорить Сережу с ним связаться, им бы пришлось потратиться только на дорогу. Ну, еще на питание, но летом в Краснодарском крае все дешево, денег понадобится немного. Если бы еще Сережин гранд - все вопросы отпали бы. Но и без гранда есть о чем поговорить.
Цель-то какая - две-три недели на берегу моря, на свежих овощах и фруктах, на парном молоке и живой рыбке! Илюшке радости - на весь следующий год. И Сергею польза. "Да и мне", - заключила Татьяна, похлопав себя по крутым бедрам.
Звонок в дверь отвлек ее от летних грез. На пороге стояла тетя Даша и молча рассматривала половик. "Ну и видок у нее, - подумала Татьяна, здороваясь. - Прямо чаша, полная скорби".
- Тетя Даша, что случилось? Чем вы так опечалены?
Тетя Даша подняла полные слез глаза и протянула ей сумку.
- Что это? - с недоумением спросила Татьяна.
- Соль… - с трудом выдавила соседка, и из глаз ее брызнули слезы.
- Ну-ка, ну-ка, заходите, тетя Даша, заходите, - засуетилась Татьяна. Расскажите, что у вас произошло.
- Ничего, Танюша… - Соседка топталась у порога, настойчиво протягивая ей сумку. - У меня - ничего. - И сквозь всхлипывания добавила: - Твоя соль…
- Да нет, тетя Даша. - Татьяна погладила соседку по плечу, пытаясь успокоить. - Спасибо, мне сейчас мои мальчишки принесут.
- Не принесут, Танюша… - Соседка бросила сумку на пол и уткнулась своим птичьим личиком в грудь женщины.
И тут до Татьяны стало доходить… Сквозь причитания соседки она с трудом разбирала: Илюшенька… Машина… "Скорая помощь"…
Мир потемнел - и исчез. Машинально продолжая поглаживать соседку по плечу, Татьяна медленно сползла по дверному косяку. Перед глазами вспыхивали разноцветные огни, дышать стало невозможно - да и не хотелось. Сквозь густую черноту пробивались чьи-то голоса, но она совершенно не улавливала слов. Резкий запах нашатыря вывел ее из оцепенения. Звуки вокруг начали складываться в слова. Чьи-то тоненькие пальцы затолкали под язык таблетку. Она попробовала подняться, но ватные ноги не слушались.
- Где они? Что с ними?
- Ага, приходит в себя, - раздался откуда-то сверху голос тети Даши. - Володя, беги в гараж, подгоняй машину. Надо ехать и больницу.
- Что с ними?!
- Успокойся, милая, успокойся… С Сережей - ничего. А вот с Илюшкой - плохо. Под машину попал. Но "Скорая" приехала сразу. Сережа с ним поехал. И мы сейчас - туда же. Там все и узнаем. - Соседка помогла ей подняться, подвела к креслу. - Ты только держись, девонька. Тебе теперь много сил потребуется.
В приемном отделении Института Склифосовского царило оживление. На все просьбы тети Даши отвечали коротко: "Извините, придет врач - все расскажет. Майские праздники - бытовухи много". То и дело подъезжали реанимобили, и кровати на колесиках увозили в разные стороны накрытых простынями людей.
Татьяна сидела и неудобном кресле и не шевелилась. Не было ни мыслей, ни слез. Сначала она попыталась было выяснить, где Сергей, по потом и это перестало ее интересовать. Хотелось закрыть глаза и загнуть, а проснуться вчера вечером. Или - совсем не просыпаться… Тяжелое, темное, вязкое предчувствие беды сковывало все ее существо, жестко ограничивая движения, мысли, эмоции. Словно защитный барьер отгородил ее от реальности, не позволяя расходовать нервную энергию.