- Сколько? - спросил Фил без обиняков.
Рома многозначительно посмотрел ему в глаза.
- По двойному тарифу.
- Идет, - легко согласился Фил.
Честно говоря, он думал, что Рома запросит втрое против обычной таксы.
- Так вот. Я знаю, кто играл. И вычислить проигравшую пару довольно просто. Но нужно время, хотя бы неделю?
- А как вычислишь-то? - удивился Фил.
- Элементарно, Ватсон. Они же в "Пенефис" - как на работу ходят. У них там каждый день что-то вроде планерки. Так вот: кто не будет из игравших появляться - у того и рыло в крови. Плюс побольше пошевелю ушами.
Рома и впрямь пошевелил ушами-локаторами, это у него ловко получалось. Они были у него большие, оттопыренные - выразительные, короче говоря.
- Силен, - восхитился Фил. - Тебе где тормознуть, Ромик? А то мне еще за женой надо заехать.
- Да где-нибудь здесь, на Маяковке кинь, пройдусь, - Рома внимательно смотрел в окно. - Вот, давай туточки.
- Угу, - Фил ловко перестроился в правый ряд, на ходу вытащив из бардачка пачку зеленых. - Это аванс, - бросил он деньги Роме на колени.
Прежде чем заехать за Томой, Фил вызвал по мобильнику Сухаря, своего заместителя - не ехать же в самом деле за Томкой на этом драндулете.
Сухой подъехал к Кудринской площади на филовом БМВ, и они прямо на глазах изумленного гаишника обменялись машинами.
Филу надо было заскочить за Томой на Ленинский, а потом двигать на самый Юго-Запад - в Институт матери и ребенка, к Кате, тетке Белова, которая обещала им устроить консультации на самом высшем уровне.
Две недели, как проклятая, Томка сдавала анализы. Какие-то бесконечные баночки, скляночки, по утрам голодная мчалась сдавать кровь. Филу тоже пришлось помаяться, но совсем немного. У него все оказалось в норме. И теперь Томка нервничала жутко, чувствовала себя виноватой. Хотя в чем она виновата? Разве в том, что родилась женщиной.
В институт приехали вовремя, хотя на улице Волгина и пришлось нарушить, проскочить по тротуару. Но Фил нарушал не один - идиотская бетономешалка, на самом повороте с Обручева перегородила дорогу намертво. Интересно, какой идиот придумал в жилом районе построить бетонный заводик? Тамара, казалось, ничего не заметила, сидела тихо и прямо-прямо. Будто перед казнью, честное слово!
Фил попытался рассказать ей анекдот про обезьяну и крокодила, но как назло забыл, чем там кончалось. То есть последнюю фразу помнил: "Аза кого за-муж-то выходить - кругом одни крокодилы!", но середина вылетела из головы напрочь. Плохой из него массовик-затейник, н-да...
- Ни пуха, - успел шепнуть Фил жене, она в ответ легонько сжала его руку.
Фил остался в холле, разглядывать устрашающие плакаты про венерические заболевания, которыми зачем-то были оклеены стены такого мирного на первый взгляд учреждения. "Осторожно: СПИД!" - предупреждал оскаленный череп. Фил достал из кармана золотой "Паркер" - его забыл у него Пчела, а отдать все было как-то недосуг, - и пририсовал черепу дымящуюся сигарету.
После этого он с чувством выполненного долга уселся в кресло. Ждать наверняка предстояло не один час. Дел было много, но оставить Тому одну здесь он не мог...
- Одевайтесь, - ласково сказал Тамаре профессор.
Осмотр он уже провел, а теперь задумчиво перебирал бланки анализов. Профессор был совсем старенький и говорил тихо-тихо, будто шелестел.
Тамара села на самый краешек стула. Она уже не волновалась, шепот профессора, который все время что-то говорил Катерине по латыни, вселял в нее спокойствие и уверенность. Она не сразу поняла почему, а когда поняла, не могла не улыбнуться. Профессор был похож на Санта-Клауса. Именно на аккуратного рождественского дедулю, а не на лохматого и разбитного отечественного Мороза. Точно-точно. Ему бы полосатые чулочки, да котомку за спину - один к одному картинка с заграничной открытки! Такую им в прошлом году прислал из Амстердама Пчела: там Санта Клаус за столом собирает подарки и пишет поздравления. Ну, точно как сейчас этот милейший Сергей Михайлович.
Сергей Михайлович оторвался от бумажек и прошелестел:
- Собственно, картина ясна, псе как я и предполагал. После спиральки, соответственно, не предохранялись...
Тамара кивнула.
- И, как следствие, внематочная .беременность.
- Я не знала, - попыталась оправдываться Тамара. 1
Санта Михайлович мелко закивал и сказал, обращаясь к Катерине:
- Советская медицина - лучшая медицина в мире. Лечат у нас кардинально, соответственно. Лучшее средство от головной боли - гильотина.
Катя что-то мрачно буркнула, видимо, соглашаясь.
Так-с... А после, соответственно, И м г маточной, естественно, не долечились и получили спайку труб, - констатировал профессор. - Случай, можно сказать, классический, не так ли?
Катерина согласилась вновь, успокаивающе подмигнув Томе. Та сжала вспотевшие ладони.
- Ну что же, выпишу вам, пожалуй но г это...
Профессор что-то застрочил на необычном, размером в тетрадный лист, рецепте.
- Учтите, лекарство очень дорогое... - шептал он, будто убаюкивал.
- Это неважно, - вставила Тамара, по он остановил ее жестом:
- И купить его можно только в Швейцарии или Франции, потому что еще пару месяцев назад его не производили. Очень современное лекарство. Схему применения я вам, соответственно, тут отдельно нарисую. Сможете достать-то?
- Сможем, - ответила за Тому Катя.
- А... - замялась Тома, - если не поможет?
Профессор поднял на нее усталые серые глаза, снял очки и протер их бумажной салфеткой.
- Если не поможет, пойдем, другим путем. Клеточки в пробирке оплодотворять, а уж там пытаться вынашивать. Ну да, про это после, соответственно... Катюша, у нас что сегодня еще?
- Сегодня только Полякову в третьей палате посмотреть, и все.
- Вот и ладненько, - Сергей Михайлович встал, прощаясь.
Тома неловко вручила ему конвертик с гонораром.
- Ну что вы, зачем, - лукаво улыбнулся Санта Клаус, но конвертик в момент исчез в складках его белого халата.
Катя за спиной профессора делала Томе знак, что все в порядке. Большой палец у нее был испачкан зеленкой.
Сияющая Тамара, прижимая рецепт к груди, вышла из кабинета и увидела мужа: уставший от ожидания Фил стоял у плаката в позе "художник за мольбертом" и пририсовывал черепу круглые уши. Почти такие же огромные, как у метрдотеля Ромы Воронина.
V
Силуэт Белого в освещенном окне был идеальной мишенью. И расстояние до его окна было каких-то там тридцать метров. Плевое дело.
Но перед Володей Кавериным стоял мучительный выбор. Сидя в кресле перед распахнутым окном, Каверин переводил горящий взгляд от фигуры Белого-к правой стене. Там, как в оружейной комнате, рядком стояло оружие. Чистенькое, новое, готовое к бою. Снайперская винтовка с цейсовским оптическим прицелом, "Калашников", ручной пулемет и гранатомет.
Бывший опер все никак не мог выбрать оружие. Ведь он не просто хотел убить Белого, это-то дело нескольких минут - он должен был доставить себе максимальное удовольствие. Кайф словить. И каждое из решений было по-своему соблазнительно...
Можно близко-близко через окуляр прицела увидеть ненавистную физиономию, рассмотреть лицо Белого от макушки до кончика подбородка, а потом перевести оптику ниже и увидеть, что он делает руками... Как он берет перьевую - почему-то - ручку и что-то черкает на листе бумаги. А потом проследить, Как Белый берет телефонную трубку и подносит ее к уху.
И вновь сосредоточиться на лице, на глазах, будто бы непосредственно встретившись с ним взглядом. Подмигнуть гаденышу. И, поймав в перекрестье прицела переносицу, нажать спусковой крючок. Пуля войдет, оставив маленькую круглую дырочку, но зато выйдет, разнеся череп, словно перезревший арбуз. Но это был слишком интеллигентный способ.
Любовно поглядывая на "Калашников", Каверин представлял, как переводит флажок в режим автоматического огня и прямо от бедра, как немец из "Шмайсера", начинает поливать окно Белого длинными очередями. Звенят стекла и падают плавно-плавно, как при замедленной съемке, а Белый кричит, словно смертельно раненный зверь. О, как сладко слышать Этот крик! А тем временем пули прошивают Белого крест-накрест, крест-накрест! Славно! Но в этом способе недоставало пафоса.
Вот оно! Взгляд Каверина падает на пулемет. Это машинка посерьезнее "калаша". Тут уж не только начнут крошиться в щепки, в пыль телефоны, оргтехника, мебель, но и толстые стены, а Белому, если повезет, просто оторвет башку. Может, хоть это сотрет наглую ухмылочку с его рожи!?
И все же Володя остановил свой выбор на гранатомете. Это надежная штука. Солидное оружие для солидных людей. Стирает сопливых щенков в порошок. Вернее, раздирает в клочья!
Белый все сидел и все черкал свои бесконечные бумаги. Каверин взялся рукой за холодный металл гранатомета, приподнял его, ощутив полноценную тяжесть благородного оружия - орудия мести.
Пристроив гранатомет на плечо, Каверин в последний раз посмотрел на Белого через прицел. И сейчас его враг, его антипод был для него уже не мишенью, а просто ничтожной мелкой тварью, которую он сейчас сотрет с лица земли.
Граната летела медленно, как во сне. Каверин даже видел в воздухе след от летящей маленькой ракеты. Вот она прошла через стекло, как сквозь масло, вот влетела в комнату и зависла на мгновение в воздухе.
- Давай, давай, - крикнул Каверин и махнул правой рукой, словно поторапливая. Рука болела так, будто ее жег изнутри адов огонь.
Вся чудовищная смертоносная сила гранаты, казалось, сжалась до размеров микроскопического ядра, чтобы потом с чудовищной мощью расшириться и уничтожить все вокруг. Почти белый шар огня возник в полной тишине. И только спустя чуть ли не минуту до слуха Каверина донесся грохот взрыва.
Всепожирающий огонь, которому было тесно в замкнутом пространстве помещения, вырвался на свободу и осветил все пространство вокруг. Каверин всей кожей лица почувствовал его жар.
Запахло гарью. Хотя нет, не гарью. Почему-то невыносимо воняло какой-то дрянью... Этот неистребимый и въедливый запах в последнее время прямо-таки преследовал Каверина, доводя до исступления. Но к черту запахи! Дело сделано, господа. Каверин удовлетворенно потер ладони и сказал, обращаясь к невидимым зрителям:
- Не стоит благодарности, мне и самому было приятно,- но правая рука опять отозвалась несусветной болью.
И все-таки прикончить вражину - что может быть лучше? Прислонив гранатомет к стенке, Каверин сложил руки на груди и с видом Наполеона после Аустерлица стал наблюдать, как дым медленно начинает рассеиваться. В комнате Белого все черно, как в преисподней. Но только за чудом сохранившимся письменным столом продолжал как ни в чем не бывало сидеть Володин заклятый враг, по-прежнему что-то черкая на листе абсолютно черной бумаги. При этом Белый ухмылялся той самой улыбочкой, за которую Каверин его больше всего ненавидел.
- Не-е-ет! - заорал Каверин что было сил, надрывая голосовые связки.
- Успокойся, успокойся! Все хорошо. Тебе просто что-то приснилось, - услышал Володя голос и открыл глаза.
На его потный лоб легла маленькая нежная женская рука. Сначала он увидел расплывчатый силуэт и лишь спустя какое-то время этот силуэт приобрел вполне миловидные черты сестрички в белом халате. - Вот видишь, все хорошо, - повторяла та, ласково поглаживая его лоб.
Сильно пахло лекарствами. К этому тошнотворному духу присоединялись и прочие отвратные запахи: пота, портянок, еще хрен разберет чего. Даже от сестрички с ласковыми прохладными руками несло, как от парализованной старухи.
Каверин выпростал руки из-под серой больничной простыни с квадратным фиолетовым штампом в углу и застонал.
Он вспомнил, что только что болевшей правой руки у него просто нет - вместо нее осталась лишь туго затянутая многими слоями бинтов культя. И он снова застонал от боли и бессилия...
Когда его - казалось, это было в какой-то прошлой жизни - подняли на броню бронетранспортера десантники, он надолго впал в забытье. Федералы доставили едва живого Каверина в полевой госпиталь возле Ханкалы. Там его, как могли, заштопали и забинтовали наподобие мумии. Остатки правой кисти пришлось ампутировать. Иначе - гангрена! С ней шутки плохи.
Бросая в эмалированный таз то, что еще недавно было живой каверинской рукой, немолодой подполковник-хирург выругался:
- Твою мать, сегодня за день уже третьего инвалидом на всю жизнь делаю!..
Володя две неделю пролежал практически без сознания. Его все никак не отправляли на Большую землю. Сначала потому, что он был нетранспортабельным, а после им почему-то стали очень интересоваться особисты. Никто не знал, кто он такой, откуда и как сюда попал. Он был здесь совсем чужим.
И лишь когда в его просыпающееся сознание начали врываться сцены еженощной и ежедневной мести, Каверин пошел на поправку. Лишь много позже он поймет, что своему спасению, возвращению к жизни он обязан ему, самому своему ненавистному врагу.
Только великая ненависть и всепроникающая жажда мести вернули его в ;>тот мир. Он должен был жить, чтобы отомстить. Эта ненависть была сродни великой любви, той, что до гроба!
VI
Виктор Петрович Зорин формально занимал не столь уж высокую чиновничью должность. Однако место в кремлевской иерархии определялось вовсе не этим. Существовала масса внешних признаков, которые, собственно, и давали знать посвященным, кто есть кто. Кто есть ху, как выражался последний генсек страны Советов.
Например, не величина дачи, а ее местоположение относительно дачи президента и других первых лиц - было одним из таких факторов.
Так вот, дача Виктора Петровича находилась не в плебейской по кремлевским меркам Жуковке, а в Ильинском. Чуть ли не через забор от дачи премьера. Только вот премьеры менялись, а Зорин оставался. Тем-то и привлекательны не слишком заметные должности.
И все же главным знаком избранности было наличие или отсутствие кабинета в самом Кремле. И не где-нибудь просто в Кремле, а именно в здании Сената. Там, где "сидели" все генеральные секретари, а теперь и первый президент России.
У Виктора Петровича кабинет в Кремле был. Аккурат в известном здании, на втором этаже. Окна выходили прямехонько на Мавзолей, которого, впрочем, видно не было - Кремлевская стена загораживала.
Кабинет Зорина - стеночка в стеночку - соседствовал с бывшим кабинетом Лаврентия Павловича Берия, сталинского верного наркома, всесильного начальника НКВД и заместителя в правительстве самого Иосифа Виссарионовича. Позже бериевский кабинет долгие годы занимал председатель Совета министров СССР Косыгин. После Косыгина там сидели зампредсовмины. Но как-то никто из них не оставил о себе памяти.
Последняя яркая страница бывшего кабинета Берии была связана с генералом Руцким, который в бытность свою вице-президентом начал большой подкоп под президента. Отсюда же, из того самого соседнего кабинета он и вынес вскоре свои "одиннадцать чемоданов компромата", которые почему-то так никто и не увидел.
После Руцкого "нехороший кабинет" уже никогда надолго не обретал хозяина и вообще пользовался дурной славой. Всех, кто имел неосторожность в него вселиться, очень быстро снимали. И обычно с публичным скандалом. А после публичных скандалов наверх путь был закрыт навсегда.
В отличие от соседнего суперпросторного помещения величиной с хоккейную площадку, с роскошной комнатой для отдыха и большой приемной, кабинетик Виктора Петровича представлял собой обычную комнату площадью всего лишь в тридцать или около того квадратных метров. Видимо, в прежние времена, здесь сидели референты или переводчики.
Среди этих стен, отделанных, как и весь остальной Кремль, темными Дубовыми панелями, довольно экзотично смотрелась современная офисная мебель. Подобрана она была даже с некоторым изыском.
Стол был не привычно прямоугольным, а овально-неправильной формы. К столу прилагалось высоченное и мягчайшее кожаное кресло, в котором иногда так сладко спалось после сытного кремлевского обеда.
Вдоль стены стояла пара книжных шкафов с папками и многочисленными справочниками. Угол, в пределах достижимости от кресла, занимал сейф, поблескивающий хромированными деталями. На столе, кроме компьютера и старинного письменного прибора из уральского малахита, обычно ничего не было. Виктор Петрович, как и его любимый поэт Пастернак, предпочитал идеально убранные столы. Только за таким рабочим местом он и мог творить.
Но в отличие от Пастернака творил Виктор Петрович Зорин не стихотворения и поэмы, а всякого рода исходящие бумаги, которые, украшенные "монаршьей" подписью, становились вехами в истории страны. А ведь некоторые из этих бумаг для кого-то очень и очень дорого стоили! В том смысле, что за них готовы были платить любые деньги. Или бабки. Или тугрики. Или зеленые. Или капусту. Или, в конце концов, просто бабло. Главное - много.
Так что этот кабинетик был по всем параметрам главным. А все прочие, по статусу положенные чиновничьи прибамбасы были у Зорина в Белом доме. И приемная с тремя секретаршами, и стол для заседаний длиною в полкилометра, и комната отдыха с диванами, ванной и даже походной кроватью за ширмой. Но, и Зорин любил это подчеркинать, там, в Белом доме, была рутинная работа, а здесь - настоящее творчество.
- Вот тут, Петр, я и провожу самое плодотворное время своей жизни, - объяснял Зорин своему новому помощнику Петру Исаеву, по уникальному стечению обстоятельств полному тезке знаменитого чапаевского ординарца. Того самого Петьки из анекдотов.
- А что, призрак Лаврентия Павловича не сильно беспокоит? - попробовал пошутить Исаев.
- Бывает, - серьезно отозвался Зорин. - Особенно хорошо на стуки отзывается. Рефлекс, не иначе.
- Видели?
- К счастью, пока не доводилось. Говорят, он является здесь тому, чей час пробил, - по голосу Зорина невозможно было определить, шутит тот или говорит серьезно.
- Это в каком смысле? - удивился Исаев и вздрогнул.
Как раз начали бить кремлевские куранты.
- Это, Петя, ты не по радио слышишь. Это само время к нам в окна стучится. - Зорин по-прежнему был серьезен, но в глазах его плясали озорные огоньки.
Исаев кивнул. Он чувствовал, что с Виктором Петровичем в роли начальника они сработаются.
А знакомы они были с самого детства. Естественно, с Петиного детства. Зорин учился вместе с Петиным папашей в Академии общественных наук при ЦК КПСС. А благодарен теперь Виктору Петровичу Петя был по гроб жизни, из такого дерьма тот его вытащил...
Как и почти все детишки его круга, Петька закончил хорошую французскую школу в центре Москвы. Дорога его прямиком лежала в Институт международных отношений. Тепленькое местечко в советском посольстве в Париже ему вполне светило. Но случилось страшное. И, в общем-то, непоправимое. Как раз ко времени его выпуска началась горбачевская борьба с привилегиями. И вместо теплого Петя Исаев получил жаркое местечко.