- Выпьем и паленки! Обязательно выпьем! Ведь есть за что. Вот только, сначала нашу Галинку спать уложим.
- Нет, нет! Я не буду! - теряя последние силы, все еще пыталась сопротивляться Галя.
- Нет, внучка! Вчера я тебя сам поддержал, - помахал на нее пальцем дед Иосиф. - Потому что для него важно было именно тебя первой увидеть после нескольких дней кромешной тьмы. Ведь ты для него - как луч света в царстве этой самой тьмы. Вполне возможно, что именно благодаря тебе он из того мрака вечной ночи и вышел. Но теперь он уже наш. Теперь мы его никому не отдадим. До завтрашнего дня он спать будет. Спать, и лечиться одновременно.
А завтра, когда он проснется, ты ему снова нужна будешь. Ему просто необходимо будет, чтобы ты, как ясное солнышко, для него засияла. Потому тебе и надо хорошо отдохнуть. Чтобы не выглядела перед мужем, как луна во время затмения. На вот! Выпьешь половину после сытного завтрака. А потом уснешь до самого вечера. После ужина другую половину выпьешь, и будешь спокойно спать до самого утра. А завтра, с самого утра, ты снова будешь свежей и бодрой, будто и не ты сама несколько суток без сна обходилась.
Глава 22
Ситуация выглядела не более, чем абсурдной. Следователь никак не мог поверить в то, что преступник таки Николай. Ну, не укладывалась у него в голове такая мысль. Не мог друг быть настолько коварным. Ведь дураком его никак не назовешь. А умный человек вряд ли на такое пойдет. Как ни прикидывай, но в любом случае он только проиграет. И бизнесом рискует, и семейным благополучием, и добрым отношением людей к себе. В конце концов, собственной волей рискует.
В таких случаях разумные люди расходятся. Делят между собой бизнес, и потом работают, каждый сам по себе. Тем более, что Николай никак не мог перебрать на себя часть своего товарища в их общем деле. Установочные документы всех их предприятий предусматривали, что в случае смерти одного из основателей, часть умершего переходит к его семье. И никаких исключений из этого правила нигде предусмотрено не было. Таким образом, Николай никоим образом не мог унаследовать часть бизнеса, принадлежащую его другу.
Разве что - откупил бы ее…
Но это тоже вилами по воде писано. Неизвестно ведь, продаст ли вдова товарища то, что принадлежит ей по праву. И на предварительный сговор это похоже не было. Даже самая лучшая актриса не смогла бы так достоверно сыграть. Не смогла бы так убедительно побиваться за мужем, как это делала Галина. Тут и невооруженным глазом было видно, что между этими молодыми людьми настоящая Любовь, и что никакую возможную корысть было бы просто неприлично сравнивать с силой этой любви.
Нет! Не мог Николай так поступить!
Но ведь есть факты… Не прямые, конечно, но они таки есть. Четыре заявления! Сердце почему-то сразу подало сигнал, что тут явно что-то не то. Слишком уж их много, этих заявлений. Не бывает так, чтобы следователю разгадка сама в руки плыла. Но он не был бы следователем прокуратуры, если бы только у своего сердца спрашивал совета по поводу расследования преступления. Тут больше умом брать надо. И только потом с сердцем сверяться. Когда дело будет завершено.
Как бы там ни было, нравится тебе это, или нет, веришь ли ты в написанное или считаешь его чьей-то блажью, а проверять все обязан. Не имеешь ты права просто от тех заявлений отмахнуться. Потому что ты - следователь. Ты должен проверить все, рассмотреть все факты, найти необходимые доказательства. Чтобы неопровержимо доказать чьи-то преступные деяния. Либо, наоборот, так же убедительно доказать чью-то непричастность к преступлению.
Ты обязан скрупулезно исследовать все факты и обстоятельства, которые в той или иной мере имеют отношение к конкретному преступлению. И при этом ты должен отсеять всю мякину неправды, чтобы выявить единственное зернышко истины. Только так ты можешь стать настоящим следователем. Следователем, который отдает под суд преступника, а не невиновного человека, по воле злой судьбы попавшего в поле зрения правосудия.
Первым, кого вызвал на допрос следователь, был Петр Залуга. Старый пьянчужка, уже давно забывший о человеческой порядочности, и все жизненные стремления которого сводились только к тому, чтобы перехватить где-то рюмку-другую. С утра и до самой ночи он шатался по городку, за стакан водки и корку хлеба предлагая землякам свои услуги. Мог и огород вскопать, и дров нарубить. Мог целыми часами таким же пропойцам байки рассказывать. Только бы наливать не забывали. Выпив хотя бы сто грамм, он готов был обнять весь мир. Не окропившись же этой благословенной жидкостью, он черной тучей ходил по улицам, подбирал окурки и непотребно ругался с прохожими. И ругали его за то, и били не раз, но уже ничто не могло положительно повлиять на этого человека.
Вот и теперь, сидя перед следователем и ерзая от нетерпения по табуретке, Залуга все больше и больше становился похожим на темную грозовую тучу. Не на ту, природную, от которой только дождя, иногда с громами и молниями, ожидать можно. А на ту, серую, косматую, которая нередко нависает над городом, спрятав в себе солнце и испортив настроение горожанам, но так и не удосужившуюся разрядиться долгожданным дождем. Вот какое настроение у него было. Ведь с самого утра - ни капли… А тут - к следователю чего-то вызвали. Душа горит, а затушить огонь нечем. И слова лихого не скажи. Но не в прокуратуре же ему ругаться. Еще посадят на пятнадцать суток. А в холодной ведь не нальют…
В тот раз направление беседы со свидетелем Петру Николаевичу именно сердце подсказало. Хотя он и пытался при исполнении своих должностных обязанностей больше разумом руководствоваться. Но тогда он именно сердца послушался. И не пожалел о том.
- Что же это вы, Петр Сильвестрович, целыми днями только по городу бродите, не работаете нигде, воробьям кукиши крутите, да ругаетесь так, что у прохожих уши вянут?
- Не убиваю ведь никого… Не граблю… А что ругаюсь, так это потому, что я непутевый. Иногда и предложение правильно составить не могу. Вот и приходится в речь свою дополнительные слова вставлять. Когда одно, а иногда и два-три… Не со зла это, поверьте. От моей природной глупости.
- А почему не работаете нигде?
- А где она, та работа? Если и есть где, так там работать надо. А деньги совсем малые платят. Да и те - несвоевременно. Нет! На такую работу я не пойду. Стаж для пенсии когда-то заработал, то до нее уж как-то несколько лет перекантуюсь.
- Говорят, что вы с утра и до ночи только по городу и бродите…
- А где же мне еще бродить? Тут все знакомые. Всегда где-то на рюмочку-другую наткнусь.
- Неужели и на природу никогда не тянет?
- А что я на ней, на той природе, потерял? Если бы умел рыбу ловить, или грибы собирать, то, может, и ходил бы куда-то. Поймал бы, или нашел бы что, так всегда на бутылку имел бы… Но у меня для тех занятий соображения не хватает. Потому природа меня к себе и не тянет. Ведь, пойди я куда-то, то здесь кто-то стакан за меня выпьет. Нет! Я своего упускать не хочу.
- Так неужели за город и не выбираетесь никогда? Неужели не тянет с друзьями пойти куда-то? На речку? Или в лес? Хотя бы для того, чтобы бутылку там распить.
- Х-ха! Странный вы человек, должен я вам сказать. Да нам, если целая бутылка когда-то перепадет, то мы ее как можно быстрее оприходовать стараемся. Чтобы ненароком не разбить где-то. Или чтобы водка из нее не выветрилась. Нет! У нас просто терпения не хватит, чтобы идти несколько километров и только там водку пить. Мы ее лучше сразу выпьем! Чтобы было время еще какую-то возможность выпить поискать.
- Вот оно как! А мне, грешным делом, кое-кто говорил, что вас в лесу видел…
- Да быть такого не может! Чем хотите, поклясться могу, что уже лет десять деревья только в городском парке и видел. Дальше городских огородов давненько уже не ходил. Ведь там, на огородах, хотя это и большой грех, но иногда можно и огурчик какой-то или луковицу на закуску потянуть. А в лесу что? Ягоды - не закуска. К тому же, их еще и найти надо. Что я там потерял, чтобы в такую даль переться?
- Ой, врете, Петр Сильвестрович! Неприлично даже врать в ваши-то годы. Не пацан ведь…
- А с чего бы мне врать? То, что пью и ругаюсь матом, то, может, и плохо. Но плохо ведь я только для себя самого делаю. Никому от того зла нет. Потому и у вас, вроде бы, нет никаких причин для душещипательных бесед со мной. Самое большое мое преступление - несколько огурцов на чужой грядке. Но меня на ней никто не поймал. Потому никто и обвинять не может. А если кто и поймает, ну, морду побьют немножко. Переживу как-то…
- Ой, нет, Петр Сильвестрович! У меня такая уверенность, что за вами куда больший грешок водится. Не знаю только, захотите ли в нем покаяться?
- Что же это за грех такой, что даже я сам о нем и не догадываюсь? - вытер грязной пятерней пот, неожиданно выступивший на его лбу. - Что-то вы, господин хороший, не туда клоните. Или вам просто дело какое-то на пьянчужку списать надо?
- Чужих дел я вам приписывать не собираюсь! - лицо следователя нахмурилось от такой наглости. - Хочу вас спросить о заявлении, которое вы в милицию написали. Или, может, это не вы писали?
Залуга оторопело посмотрел на бумагу в руках следователя. Что-то похожее на раскаяние мелькнуло в его пропитых глазах. Мелькнуло, и тут же погасло.
- Ну, писал я эту бумагу. Писал. Потому что полицай-Макар вынудил. Сказал, что в тюрягу посадит, если не напишу…
- Я что-то не совсем вас понимаю, Петр Сильвестрович. Вы сами это писали, или вам диктовал кто-то?
- Так я же вам и говорю, что Макар посоветовал такое заявление написать. Сказал, если напишу, то меня из милиции никто целый год трогать не будет. Будто меня есть за что трогать…
- Так вы что, неправду здесь написали?
- Почему неправду? Макар сказал, что так оно и было.
- Как это "сказал"? Вы тут написали о том, что сами видели, или о том, что вам кто-то что-то сказал?
- Ну, я ведь вам уже говорил, что в лесу уже давно не был. А Макар сказал, что там какого-то Николая видели, и что надо об этом написать.
- Так, получается, что вы не были свидетелем событий, о которых написали в своем заявлении?
- Выходит, что не был…
- Неужели вы не понимаете, что тем самым свершили настоящее преступление?
- Ч-что?…
- Преступление, которое называется лжесвидетельством.
- А это вы у полицай-Макара спросите! Я в ваших делах не разбираюсь…
С другими свидетелями Петру Николаевичу пришлось повозиться намного дольше. Слегка ошарашенный полученными от Залуги показаниями, он даже их допрос решил перенести на следующий день. Чтобы иметь время на раздумывания и выработку определенного плана проведения этих допросов. Зафиксированные в протоколе, новые показания первого свидетеля, хотя они и в корне меняли все дело и давали обоснование для полного подтверждения невиновности Николая, больше утешали, чем расстраивали следователя. Утешали потому, что подтверждали его первое, чисто интуитивное убеждение об одном из подозреваемых. Убеждение в том, что Николай это сделать не мог.
Но у следователя были основания и для грусти. Ведь, если Николай не виновен, в чем он сам был почти уверен, то ему придется все начинать чуть ли не с самого начала. Снова надо будет рассматривать различные версии, отрабатывать их все, сколько бы их ни было, отбрасывать бесперспективные и расследовать те, которые заслуживают на его внимание. И, попробуй, узнай, которая именно из них наиболее заслуживает твоего внимания? Которая из них приведет к раскрытию преступления, а не заведет всю работу оперативников и самого следования в тупик? Заранее о таком никто не может ничего знать с абсолютной достоверностью. Даже самые опытные работники. Не то, что он, начинающий следователь.
Тихон Васько был еще тем типом. Любил потянуть все, что где-то плохо лежит. А так как такое на его жизненном пути случалось не так уж редко, то он и тянул. Тянул и днем, и ночью, нужна эта вещь ему или вовсе без надобности. Он всегда руководствовался тем принципом, что в хозяйстве все пригодится.
Не имея лошадей и совсем не разбираясь в том, как с теми лошадьми управляться, он собрал немало конской упряжи. Только потому, что отдельные элементы ее когда-то где-то плохо лежали.
Совсем не разбираясь в электричестве, он насобирал целую коллекцию электродвигателей. Потому что можно было в свое время потянуть. Где-то они таки понадобятся. Если не теперь, то в четверг. Если не в этом году, то в будущем…
А то, что все собранное им богатство им не заработано и что досталось оно ему нечестным путем, его волновало мало. Вернее, он о том даже не заморачивался.
Макар Калитченко хорошо знал об особенности характера своего недалекого соседа, и даже иногда тем довольно удачно пользовался. Когда ему что-то было нужно, он спокойно приходил к Тихону и осуществлял частичную реквизицию выявленного у него имущества. Без ордера и без судового решения, без протокола и без понятых, конечно же.
Нельзя сказать, что Тихону эта бесцеремонность милиционера нравилось. Но что поделаешь, если Макар - власть? С другой же стороны, это ему даже на руку было. Ведь, если эта самая власть знает о его незаконном пристрастии, и ничего не делает для пресечения противоправных действий, то с такой властью еще можно мириться. Даже лучше - мириться. Ведь ругаться с ней - себе дороже. Потому и пользовался Макар снисходительностью своего соседа. Но самого Тихона такая ситуация вполне удовлетворяла. Хотя и не настолько, насколько ему того хотелось. Ведь Макар лишнего не брал никогда. Вон, на конскую упряжь, например, он ни разу даже не глянул…
Как и каждый недалекий человек, Макар думал, что Тихон у него в кулаке, и что находится он там надежно и надолго. Но хитрый Тихон уже тоже давно сообразил, что и сам полицай-Макар у него на надежной привязи. Вот пусть и сидит себе в своей милиции! Может, и он ему тоже когда-нибудь понадобится…
Никто не знает, какой разговор произошел между двумя соседями, но заявление свое Тихон под диктовку Макара все же написал. Не нравилось ему это дело! Ох, и не нравилось! Чуяло сердце, что эта бумага большой неприятностью обернуться может. Но отказать милиционеру почему-то не посмел. Ведь давно уже привык к тому, что эта "власть" для него не вредная.
На допросе он вел себя довольно непринужденно. Даже немножко дерзко. Еще бы! Ведь допрашивают его не как подозреваемого, а всего лишь, как свидетеля. Свидетеля, чьи показания можно было принять во внимание, а можно было и не придавать им значения. В душе он, конечно же, желал, чтобы то его заявление просто взяли - и выбросили в мусорную корзину. Он ничего не имел бы против того. Не возражал бы. Он ведь только несун, даже не вор, чем он себя всегда утешал. Так зачем же ему на кого-то напраслину возводить?
Его серенькая совесть позволяла ему иногда обманывать других людей. При этом он всегда успокаивал себя мыслью о том, что лох - он и в Африке лох. А, если так, то бросить лоха - святое дело. Но не в тюрьму ведь человека сажать! Да еще и чуть ли не под "вышку" подводить!
Какой-то очень тонкий и убедительный ход сделал тогда полицай-Макар, что вынудило Тихона признать свое поражение в споре с ним и написать то злосчастное заявление. Конечно, он уже и тогда догадывался о том, что придется что-то и следователю объяснять и что на суде, скорее всего, тоже выступать придется. Но думал, что выкрутится. Ведь до сих пор всегда сухим из воды выходил. Так почему бы судьбе теперь от него отворачиваться?
Одного только не учел Тихон, когда писал то заявление. Не подумал о том, что судьбу далеко не всегда испытывать можно. Что может она к нему и спиной повернуться. А то и то место, которое чуть ниже спины находится, показать…
Не думалось и не гадалось ему, что такой молодой и совсем еще неопытный следователь сможет его так расколоть. А все только потому, что к браконьерству склонности никогда не имел.
Тихон, конечно же, был бы совсем не против того, чтобы какую-нибудь живность в лесу подстрелить, да тайком ее домой притащить. Но боялся. Боялся потому, что лесная охрана всегда на месте была и о том, чтобы без специального разрешения какого-то зверя подстрелить или какое-то дерево срезать, не могло быть и речи. Ведь обязательно поймают! А там - и отвечать придется. Потому за ружье и не брался никогда. Хотя и хотелось. Но на законную охоту денег жалел. Да и зачем она ему? Куда легче было с завода потянуть что-то. А продал потянутое, то на шару можно и мяса прикупить, и птицы, и рыбки какой-то экзотической…
Подвело его тогда незнание охотничьего дела. Ох, и подвело…
- Ну что, Тихон Степанович, - начал, вроде бы издалека, следователь, - вы леса окрестные знаете. Наверное, и охотиться в них не раз приходилось…
- Вот, чего не было, того не было, Петр Николаевич! Ягодок там, травки лекарственной, грибочков насобирать, это мы можем. И никогда не отказывались. Только бы время свободное было. А вот в отношении охоты, то с самого детства душа к ней не лежит. Я - тихопомешаный. Грибы, рыбалка - это мое. А до буйнопомешаных мне далеко. Да и не по дороге мне с ними. Я зайчика и уточку больше живыми люблю. Мне их бить жалко…
- Что-то я никак не пойму, при чем здесь буйные и тихие?
- Как? А вы разве не знаете, что буйными охотников называют, а тихими - рыбаков и грибников. Жаргон такой, извините за слово.
- Ну, хорошо! Жаргон мы оставим в стороне. Сейчас меня больше интересует то, насколько вы в охотничьем оружии разбираетесь.
- А что в нем разбираться? Ружье, оно ружье и есть. Знаю только, что по мелочи дробью стреляют, а по большому зверю - пулями. Считайте, что этим мои познания в охоте и ограничиваются. Никогда не пытался узнать что-то такое, что меня вовсе не интересовало. Зачем глупостями голову себе забивать? Ей и так есть о чем думать.
- Ну, почему же сразу - ограничиваются? Мне почему-то кажется, что вы хорошо знаете, какое ружье нарезным называется, а какое нет, какой калибр у ружья, какой прицел, ложе…
- Если ложе, то мне больше супружеское по нраву. Мне, знаете ли, еще жена моя не надоела. К другим не заглядываю. А вот, что до всего остального, о чем вы спрашивали, то, ей-Богу, о том ничего не ведаю.
- А какая разница между ружьями двенадцатого и шестнадцатого калибров знаете?
- Длиннее оно, что ли? То, что шестнадцатого?…
- При чем здесь - длиннее? - не сразу понял свидетеля следователь.
- Да это я так, угадать пытаюсь. Чтобы разговор поддержать.
- Да вы что? Смеетесь надо мной?
- Слушайте, Петр Николаевич! Если вы хотите от меня о чем-то узнать, то спрашивайте о том, в чем я действительно разбираюсь. Я могу вам о бензопилах что-то рассказать, о запчастях к машинам или тракторам. Об огороде и саде немало знаю. О грибах, наконец. А вот о ружьях, ну хоть убейте меня, ничего не ведаю.
- Так уж и ничего?
- А ничегошеньки!
- Хм… А что такое обрез, вы знаете?
- Обрез от чего?…
- От ружья! - чуть не подпрыгнул в своем кресле следователь.
- Ну, отдаленное какое-то представление имею. Ведь, хоть и редко, но детективы по телеку смотрю. Если вам надо что-то отрезать, то могу посодействовать. По крайней мере, с металлом и деревом работать умею. Вы только скажите, где и что обрезать.
Петр Николаевич утомленно прикрыл глаза и молча посчитал до десяти. Потом еще и еще раз. Вдруг, что-то вспомнив, он позвонил по телефону и попросил кого-то принести несколько обрезов из последнего улова. Для следственного, мол, эксперимента.