Свою непосредственную работу Муравьев откровенно недолюбливал. И когда приходил срок отчитываться по штрафам, попросту выезжал на отдаленную дорогу, вынимал из багажника знак "Ограничение скорости до сорока километров", втыкал его и, укрывшись за поворотом, сноровисто "сшибал" план. Зато, в отличие от других гаишников, закормленных, ленивых, был Лешка страстным розыскником. Не ожидая команды, мчался на раздолбанном красном четыреста двенадцатом "Москвиче" с огромным рупором, содрогавшимся на проржавевшей крыше, на любое неочевидное дорожное происшествие и после без устали мотался по городу и области, планомерно просеивая автобазы, сервисы, кооперативы. Муравьев в свою очередь передал документы Галкину. – Я тебя подброшу до твоих "Жигулей", – предложил он.
– "Жигуль" на профилактике. Движок забарахлил, – Галкин ругнулся. – Так что добрось до трассы. Я там попутку поймаю.
– Как скажешь, – Муравьев пристукнул по рулю и хоть со второй попытки, но завел измученный, отмеряющий третью сотню тысяч движок.
2.
Начальник Красногвардейского райотдела милиции Андрей Иванович Тальвинский наспех припарковал недавно купленную "восьмерку" и упругим шагом взбежал по отдельскому крыльцу, мимоходом огладив полую трубу, заменявшую перила. Хотя время едва перевалило за девять утра, металл успел нагреться, – август выдался горячим.
– Товарищ подполковник! – дежурный Чесноков при появлении начальства вскочил навстречу с залихватски разбитным видом. Следом поднялся сменный наряд во главе с заступающим подменным дежурным участковым инспектором Галушкиным. – За время дежурства зарегистрировано четыре очевидных происшествия, в том числе…
– Отставить. Селектор уже прошел?
– Так точно. Вместо вас зам по опер участвовал.
– Кто проводил?
– Сам генерал.
"Опять, стало быть, подставился! – выругался про себя Тальвинский. – И – вновь из-за жены. Еще недавно удручающе безразличная к себе, жена, поменяв место работы, стала уделять своей внешности так много времени, что Андрей, взявшийся подвозить ее, вот уж третий раз, проклиная все и вся, опаздывает на службу. К тому же вчера она загуляла до часу ночи на каком-то очередном девичнике. Оно бы ничего. Все при деле. Но, повздорив с кем-то, проплакала до утра, а утром скопившееся раздражение выплеснула, само собой, на тех, кто оказался поблизости, – сначала на сына. А затем и на него. И это было не привычное в ней раздражение, а какой-то яростный выплеск желчи. Иногда возникало ощущение, что в трехкомнатной, недавно полученной квартире жене стало теснее, чем в старой "хрущобе".
– Чесноков, с журналами ко мне, – приказал Тальвинский. – Остальным – развод и инструктаж через пятнадцать минут.
Временная секретарша Альбина Василькова, студентка, проходящая в отделе летнюю практику, – пышнотелая блондинка лет двадцати пяти – при появлении начальства сделала движение, обозначающее готовность подняться. И даже расправила сбившуюся миниюбку. Но не поднялась. Андрей кивнул. Несколько, пожалуй, суховато – девушка с ее волоокими густо раскрашенными глазами выглядела чрезвычайно сексапильно, и подчеркнутый официоз виделся Андрею единственным средством сохранить деловой стиль отношений.
К тому же подле Альбины примостился молоденький инспектор по разрешительной системе, по наблюдениям Тальвинского, ухлестывавший за новой секретаршей. Третье утро подряд, приходя на работу, Андрей заставал его в своей приемной. Похоже, затевалась длительная и, судя по раскрасневшемуся лицу Альбины, небезуспешная осада. Несколько субтильный, с затуманенным взглядом и курчавящимися светлыми волосами, паренек пользовался у отдельских женщин заметным успехом. И даже начал потихоньку вытеснять в их сердцах стареющего Ханю.
– У вас что, здесь рабочее место? – фраза получилась даже более неприязненной, чем хотелось Андрею. За этим можно было угадать что-то личное.
– Не. Но просто….
– Марш к себе, – договаривать было не для кого – прыткий юноша выскользнул в коридор мимо сально ухмыляющегося Чеснокова.
– Вы меня, конечно, извините, Альбина, дело, как говорится, молодое… – раздосадованный Тальвинский, хмурясь, подбирал приличествующие слова. Но – встретил ее взгляд. Все понимающий и поощряющий.
– Спасибо, избавитель, – вопреки сложившимся меж ними отношениям она с милой непосредственностью коснулась рукава кителя начальника райотдела. – А то, ей богу, просто не знала, как избавиться. Такой нахалюга!
– Всегда готов помочь, – Андрей шутливо приложил два пальца к козырьку.
– Ловлю на слове и буду обращаться.
Железная дистанция оказалась прорванной.
Следом за Тальвинским в кабинет проследовал Чесноков, в оживлении которого угадывалось возбуждение истомившегося за сутки дежурства алкоголика.
– Так что в районе? – Тальвинский включил вентилятор.
– Одно неочевидное происшествие, Андрей Иванович. В районе Знаменского труп на проселочной дороге и тяжкие телесные. Потерпевшие установлены. Мать-одиночка везла на велосипеде трехлетнюю дочь. Очевидно, удар сзади в темноте. Велосипед всмятку, пацанка погибла под колесами машины. Женщину и велосипед вообще поначалу не обнаружили – в кювет отлетели. Сейчас она в ЦРБ.
– Хоть что-то есть?
– Пока висяк. Группу подняли ночью. Судмедэксперт считает, что от времени наезда до обнаружения прошло не менее четырех часов. Стало быть, часов в десять-одиннадцать вечера. Все-таки дуры бабы. Говори – не говори. Вот куда ее по ночи потащило на дорогу да еще с ребенком? А нам потом расхлебывай.
– Кто работает по делу? – резко оборвал Тальвинский. Иногда ему казалось, что когда милицию обвиняют в профессиональной деформации, прежде всего имеют в виду Чеснокова.
– На место выезжали и продолжают работать: от угрозыка – старший лейтенант Мороз, от ГАИ – младший лейтенант Муравьев, – отчеканил Чесноков, тоном своим показав, что о причине нежданного начальственного недовольства догадался, но – не приемлет.
Тальвинский успокоился: раз на происшествие выехал сам Мороз, не позже чем к вечеру будет результат. За неполные два года Виталий Мороз обуркался и из зеленого, хоть и норовистого, новичка превратился в классного сыщика. Так что Андрею, о дружбе которого с Морозом знал весь отдел, не пришлось даже самому выдвигать товарища на освободившуюся должность заместителя начальника районного уголовного розыска. Это при общем одобрении сделал начальник областного угро. – А кто из следователей?
– Выезжал Ханя. Уже вернулся в отдел. Сейчас, насколько знаю, Чекин передал материал Препанову, – Чесноков сделал паузу. Но, не дождавшись начальственной реакции, счел необходимым закончить рапорт. – Остальные службы работают по плану. И еще… кажется, имеем происшествие среди личного состава. – Что?! – вскинулся Тальвинский.
– Вот! Вчера из управления переслали. Хотел секретарше для регистрации передать. Но подумал, может, срочно, – Чесноков с тяжким вздохом положил перед начальником конверт, присланный, судя по штампу, из инспекции по личному составу УВД.
С тяжелым предчувствием Андрей вскрыл конверт, быстро, темнея лицом, пробежал.
– Пригласить зама? – попробовал угадать Чесноков.
– Нет. Чекина.
– Вызывал? – Аркадий Александрович Чекин, как всегда, бесшумно, проник в кабинет..
– Заходи. Видал, сколько накопилось? – пожаловался Тальвинский, ткнув в стопку нерассмотренных материалов. – Времени сесть и поработать над реорганизацией служб не остается. С утра планируешь. К вечеру обнаруживаешь, что все сожрала суета.
– Да, тяжела ты, шапка Мономаха, – Чекинский сарказм неприятно царапнул Андрея. В последнее время прежняя легкость в отношениях меж ними исчезла. Не то чтобы постоянно конфликтовали. Но за всякой скользящей Чекинской фразой Андрею виделся некий подтекст.
Внешний вид самого Чекина был далеко не безупречен. Он словно поистерся. Так выглядит старый неухоженный холостяк, едва успевающий перед работой глянуть на себя в зеркало и торопливо провести тряпочкой по стоптанной обуви. – Личная просьба, Александрыч! Надо бы послезавтра выделить на патрулирование пару следователей, – припомнил Андрей.
– Следователей на патрулирование больше не дам, – невозмутимо отказал Чекин.
– Что значит "не дам"?! – взбасил непривычный к пререканиям Тальвинский. – Я тебя что, за ради христа, прошу?
– А как бы не просил! Задействовать следователей на патрулирования запрещено. У меня люди едва с уголовными делами успевают управляться. А ты хочешь, чтоб они еще за околоточных работали.
– За околоточных?! Значит, вы белая кость, а мы все остальные – околоточные? Так, что ли, понимать? Чего кривишься? – Тальвинский перехватил хитренький, хоть и хмурый Чекинский взгляд.
– Лишний раз дивлюсь мудрости Карла Маркса – "бытие определяет сознание". Андрей слегка смутился: еще два года назад, будучи следователем, он больше и громче остальных возмущался практикой использования следователей на подсобных мероприятиях.
– Людей не хватает, Александрыч, – примирительно буркнул он.
– И все равно, не обессудь. Ты ж магнитофоном гвозди не заколачиваешь. Почему нужно квалифицированных специалистов?.. – Да потому что я тебе приказываю!..Прошу, – поспешно, но запоздало подправился Тальвинский.
На оговорку эту выдержанный Чекин отреагировал быстрым взглядом из-под растопыренных пальцев.
– И еще что хотел, пользуясь случаем, сказать, – по своему обыкновению, тихо произнес он. – Много брака стало, Андрей. Молодняк такие материалы несет, что любой – в "Крокодил" посылай, не ошибешься. Некомпетентность, халтура разрастаются, как опухоль. Людей учить надо, а не на следствие давить.
– Прямо сейчас прикажешь?! – намек на собственную несостоятельность вновь вывел Тальвинского из себя. – Изволь! Вот только что получил из инспекции по личному составу. А им из облсуда прислали. Частное определение насчет Хани. Знаешь с чем?
Пасмурный Чекин кивнул.
– Это тебе к слову о воспитании. Собственно потому и вызвал. И чего после этого прикажешь с Ханей делать?
– Объявим строгач.
– Да у него строгачей этих больше, чем триперов, перебывало!
– Тогда – неполное служебное соответствие.
– Ишь как у тебя все просто. А если кадры на этот раз не удовлетворятся? – Андрей испытующе присмотрелся.
– Я Ханю не сдам, – жестко отреагировал Чекин и, в свою очередь, выжидательно поднял голову.
– Мне он тоже не чужой, – Тальвинский покрутил карандаш. – Но – меж собой говорим – доходит Ханя. По краю балансирует. Сегодня вытащим. Завтра – на чем-нибудь все равно сломается.
Он уловил нетерпеливое движение Чекина.
– Попробуем побороться за него, конечно… И еще! Только без обид. Ты б к себе пригляделся, Александрыч. Вижу, опять с перепоя.
– Разрешите идти? – Чекин поднялся.
– Идите.
Все тесней и тесней становилось им с Чекиным. Воистину мудр Сутырин: трудней всего руководить теми, с кем прежде был на равных. Тем более – тем, кто был выше тебя. Может, подспудно Чекин не может простить ему своего тогдашнего отказа от должности?
Должность! Тем еще подарочком обернулась. Тогда она виделась трамплином, оттолкнувшись от которого, он легко и быстро взбежит наверх. Спустя два года, рассорившийся с Паниной, не имеющий поддержки и превратившийся в обычного ездового конька, он с раздражением обнаружил, что людей, имеющих власть над ним, стало много больше, чем когда прозябал он в простых следователях.
Тальвинский часто спрашивал себя, во имя чего было все это в восемьдесят девятом? Ведь и тогда, упорствуя, предвидел, что Панину им не сдадут, и выйдет она по обыкновению из всей этой истории незапятнанно чистой. Так и произошло. И отношения с ним всемогущая градоправительница прервала тогда же, не поверив, конечно, в мифическую командировку. Скорее всего, это и была та очередная жизненная развилка, которую он проскочил, повернув не туда. И кто теперь рядом? Тихо спивающийся Чекин? "Пофигист" Ханя? Безвольный Чугунов? Лишь одного человека, на которого безусловно можно опереться, видел он подле себя.
Виталик Мороз! Как всегда, вспомнив о нем, Андрей чуть расслабился. Их отношения за эти годы, несмотря на разницу в возрасте, перешли в настоящую дружбу. Мороз – взрывной и заводной, не знающий удержу ни в работе, ни в "расслабухе", непредсказуемого нрава которого опасались даже те, кто ему симпатизировал, по-прежнему смотрел на Тальвинского влюбленными глазами. Как закалившийся в боях, истаскавшийся по чужим постелям поручик продолжает смотреть на своего полковника, водившего его в первый бой. Он до сих пор видел в Андрее то, чего и не было. И тем заставлял того словно приподниматься на носки. "Впрочем насчет полковника – это вы хватили, – усмехнулся про себя Андрей. – Пока максимум – комэска".
– Разрешите? – в кабинет без стука вошла секретарша. Положила свежую почту. – Вы на четыре планировали совещание по исполнительской дисциплине, – напомнила она.
– Я помню, – скрашивая невольную резкость тона, Тальвинский улыбнулся примирительно. – Помню, Альбиночка. Очевидно, улыбка не утратила прежнего обаяния, потому что в ответ в больших, тщательно нарисованных ее глазах проскользнуло что-то личное: – Может, кофе?
– Если только за компанию с вами. Но – попозже.
Он упруго поднялся, распахнул дверь. Пропуская Альбину, ощутил аромат резких духов, исходящий от покрытой завитушками волос шейки. Неожиданно для себя легонько обхватил девушку за плечи, отчего она вздрогнула и выжидательно замерла. Боясь не сдержаться, шутливо повернул ее в сторону приемной, будто бы освобождая себе в спешке дорогу, и отправился к следственным кабинетам. "Как там в "Тысяче и одной ночи"? "И тут меж ними случилось". Именно – случилось. Теперь он не сомневался: свеженького служебного романа ему не избежать. Да и будь что будет! Хоть лучик в той рутине, в какую сам себя втащил. Возле одного из кабинетов, куда он собственно и направлялся, Тальвинский остановился. Из-за двери доносился заунывный голос Хани:
– Дуло пистолета заглянуло в окно к лейтенанту Препанову. Лейтенант Препанов сунул руку в карман, но вместо привычной оружейной стали нащупал что-то мягкое и квелое. Это конец, – подумал лейтенант Препанов.
И вслед за тем – обиженный голос самого Препанова:
– Вадим Викторович, прекратите издевательство! Или мы с вами поссоримся! Прошу как товарищ товарища!
Необычное шоу: Ханя – Препанов, – началось с того дня, как выпускник юридического факультета МГУ добровольно приехал в провинцию и сам попросился на работу следователем МВД. Что побудило сына член-корра Академии наук, закончившего музыкальную школу, владеющего английским языком, связать свою карьеру с милицией, да еще начать с зачуханного райотдела, никто понять не смог. По снисходительному мнению Тальвинского, мальчик просто "обкушался" детективами. Едва появившись в отделе, он добросовестно обошёл все службы, дабы, как пояснил позже, познакомиться с личным составом. При этом в каждом кабинете дружески представлялся:
– Здравствуйте, товарищи! Я лейтенант Препанов. Назначен вашим новым товарищем. Будем вместе бороться с преступностью.
На свою беду, помещён Препанов был в один кабинет с Ханей. Окончив обход, он вернулся на рабочее место и посетовал, волнуясь:
– Безобразие какое. В Ленинской комнате даже пианино нет. Это же элементарно. А как вы полагаете, Вадим Викторович, если я организую факультативные занятия по живописи поздних фламандцев, – это заинтересует товарищей? Все это страшно потрясло впечатлительного Ханю. И с тех пор жизнь в отделе превратилась для простодушного Препанова в суровое испытание. Едва часы пробивали девять утра, мчался Вадим по отделу, полный свежих баек о высказываниях чудаковатого лейтенанта, нещадно по своей привычке перевирая.
Отныне, завидев приветливого Препанова, встречные спешили спрятать улыбку.
Впрочем длился фестиваль Ханиного остроумия недолго: работником Препанов оказался в общем-то старательным, хоть и поверхностным. К тому же и товарищем надежным, – безотказно давал в долг до зарплаты. Так что на однообразные Ханины "приколы" просто перестали реагировать. И теперь лишившийся аудитории Вадим изливал скапливающуюся желчь прямо на рафинированно вежливого, а потому беззащитного лейтенанта.
Препанов первым заметил входящего начальника райотдела, вскочил, придав лицу приятное выражение. Но прежде, чем успел он произнести одну из удивительных своих приветственных фраз, Ханя радостно взметнул руки:
– Андрюха! Ты послушай только, чего этот ерундит опять отмочил!
– Твои истории я у себя в кабинете выслушаю. Былинник ты наш! – под свинцовым взглядом Тальвинского понятливый Ханя смущенно осел.
Восстановив чинопочитание, Андрей обратился к выжидательно стоящему Препанову:
– Вы почему по наезду не работаете?
– Только получил дело, товарищ подполковник!
– Да, насчет наезда! Слушай, но это, я скажу, что-то! – Ханя вновь взвился. – Трехлетнюю пацанку перемололи, сволочи, как цыпленка табака. Веришь? Вроде ко всему привык. А тут даже всплакнул.
– Не суйся, – оборвал его Тальвинский. Вернулся к Препанову. – Пожалуйста, лейтенант, данному делу приоритетное внимание! Мне уже звонили из нескольких мест. Люди взволнованы. Требуют сурово покарать преступника. Поэтому все остальное – в сторону!
– Понял!
– Надеюсь… А ты! – на заискивающую Ханину улыбочку Андрей не отреагировал. – Зайдешь через пять минут.
– С вещами?
– Балбес.
Проходя мимо дежурной части, Тальвинский скосился на настенные часы – пора бы уже Морозу объявиться.
3.
Виталий Мороз остановился у подножия пивбара "Реанимация", пытаясь понять, чей извращенный ум додумался соорудить у входа в питейное заведение крыльцо крутое и высоченное, будто подъем к пику Коммунизма. И взойти-то наверх требовало усилий. А чтоб спуститься " в вертикали" – такого, видимо, здесь не водилось. Во всяком случае первый же вышедший из бара споткнулся, скатился под ноги Морозу, поднялся и, привычно матерясь, отправился дальше по своим делам.
Наверху, слева от главного входа, располагалась дощатая дверь туалета с нарисованной на ней мелом буквой "М", возле которой красовалось рукописное объявление. Даже не объявление – крик души: "Будь другом – попади", – из-под туалетной двери лениво сочился желтоватый ручеек с характерным запахом.
Схожим запахом – скисшего пива – пропитался и сам переполненный посетителями пивбар. Изнемогающий от жажды Мороз, преодолев естественное отвращение трезвого человека, пробился сквозь толпящихся у стойки мужиков, раздвинул плечом двух передних и молча показал знакомой буфетчице два пальца.
– Эу, ты! Умнее всех, что ли? Здесь очередь, – послышалось сзади.
– Когда я на государевой службе, очередь всегда начинается с меня, – отчеканил Мороз. Он даже не счел нужным повернуться.
Было все-таки в Морозе это редкое умение говорить с простым народом: ропот, едва зародившись, чудесным образом стих, как гаснет от резкого дуновения разгорающийся костерок.
Подхватив два пива, он пробился за крайний, еще не убранный столик с плавающими в пивных лужицах ошметками воблы, брезгливо отодвинул несвежие бокалы, дотянулся до сумки, выдернул не глядя подвернувшийся лист бумаги, подложил на неопрятную поверхность и уже на него водрузил кружки. Первую он влил в себя тут же. И только после этого вернул себе способность соображать.
А подумать было над чем.