Мороз же, опустошенный, вернулся к "следственному" столику, где Чекин задумчиво созерцал собственный бокал. Рядом, положив голову на блюдо с салатом, посапывал Чугунов.
Не то чтоб все это время Виталий страдал по несостоявшейся любви. Наоборот, жил полной грудью, работал в свое удовольствие по десять – двенадцать часов в день, любил погулять в компаниях, менял подружек. Тем более что после смерти матери в его распоряжении осталась двухкомнатная квартира. И вот теперь, случайно увидев Садовую, понял: встречи этой он ждал. Ждал и боялся. Правильно, между прочим, боялся.
Под заматовевшим взглядом Чекина плеснул с полфужера водки и – махом выпил.
Меж тем пара у эстрады затеяла рискованные па, то буквально впиваясь телами друг в друга, то, напротив, разрывая дистанцию и вычерчивая такие лихие развороты, что становилось страшно за партнершу, подметавшую эстраду косой. Нога Садовой то и дело взмывала к потолку из-под глубокого бокового разреза длинного платья. На ее счастье, Ханя оказался хорошим танцором. Так что окончание каскадерского танца зал встретил аплодисментами.
– Какова чертовка! – вернувшийся Вадим все не мог успокоиться. – То эдакая фифа, что не подступись, а тут такой взрыв! Аж током бьет. Я не я буду, если пипочку эту сегодня не уделаю. Он снова исчез.
Чекин, узрев кого-то у входа, энергично потер виски и толкнул локтем Чугунова. –Проснись, дежурный следопут! Похоже, по твою душу.
В сопровождении все того же швейцара к их столику пробирался молоденький сержант милиции с повязкой на левом рукаве "Помощник дежурного".
– Геннадий Сергеевич, – почтительно кивнув начальнику следствия, он интимно склонился над Чугуновым. – Телефонограмма из больницы. Проникающее ножевое ранение. Выезжать надо.
Под прищуренным взглядом приподнявшегося следователя он неловко замолчал.
– Г-где-то я тебя видел, – засомневался Чугунов. – Морда уж очень п-противная. Ты вообще чьих будешь? – О! Понесло гусара! Помдеж это наш, – безжалостно встряхнул его Чекин. – Кончай придуриваться и – марш на выезд.
– Мы отбивались, чтоб до утра, Геннадий Сергеевич, – извинился сержант. – Но там селезенка повреждена. Может не дожить.
– Всё в порядке, сержант! Сейчас я его приведу в чувство! – Чекин приподнял бутылку. – Ну-ка! Посошок на дорожку и – вперед за орденами! Но Чугунов, в ком стал заметен проблеск мысли, перекрыл рюмку ладонью, пошатываясь, поднялся, торжествующе оглядел сидящих.
– А хорошо, что я сегодня ни грамма не выпил, – к общему изумлению, отчеканил он и, едва не снеся соседний столик, направился к выходу, придерживаемый сержантом.
– Пойду-ка и я, – Мороз поднялся.
– Не горячись, она не для Хани, – Чекин, как всегда, оказался чуток. – Сорвется.
– Это уж как промеж них карта ляжет, – Виталий, помимо воли, вновь скосился на дальний стол, за которым, положив руку на спинку Марининого стула, царил Ханя. То и дело оттуда доносились всплески поощряющего женского смеха. – Сам-то что никого не снимаешь, Александрыч?
– У меня другой метод. На живца ловлю, – Чекин постучал себя по груди. – Через полчасика половина мужиков перепьется, и кто-нибудь из оставшихся не у дел барышень клюнет.
– И что? Действительно срабатывает? – заинтересовался Мороз. Метод был хорош уже тем, что являлся беззатратным.
– Да. Когда сам не перепью. Хотя – что-то все реже. Прав Тальвинский – не тот я стал.
– Может, просто не тот подбор закусок? – пошутил Мороз. Но Чекин, не отреагировав, продолжал грустно смотреть перед собой. – Тебе б отдохнуть, Александрыч.
– Отдохнуть! – Чекин в своей манере хмыкнул. – Мальчик! Когда ты подрастешь, то постигнешь вслед за мной: страшна не физическая усталость, она пройдет. А вот та тяжесть, что внутри накопилась, – это-то и ломает. Знаешь, в чем меж нами разница? Мы оба травим дичь. Только ты молодой, ретивый, рвешься по следу. А я…тащусь. И сил уж нет, и кураж пропал, но и на другое не годен. Так-то.
Смотреть в эти больные песьи глаза было невозможно. Мороз потрепал ссутулившееся Чекинское плечо – а что он еще мог сделать? – и пошел из зала.
Чувствуя легкое головокружение – фужер водки после бессонных суток оказался перебором, – Виталий зашел в туалет ополоснуть лицо. Возле соседней раковины смачивал распухший нос долговязый охранник.
– Если отваливается, пластилином прилепи, помогает, – посоветовал Мороз. Кротко встретил злой, исподлобья взгляд. – Сам, брат, виноват: что ж на незнакомых людей без разведки кидаешься?
Виталий беззлобно засмеялся и вышел в фойе.
– Не от меня сбегаете? – поинтересовались сбоку.
Появившаяся невесть откуда Марина Садовая натягивала лайковое пальто.
– Сбегаю и сбегаю, – глупейшим образом ответил Мороз. Сообразив, что сказал ахинею, тут же, что называется, и усугубил:
– А где ж ухажер-то? Такая парочка образовалась, хоть куда!
– Ухажер больно боек оказался, – Марина, поправлявшая у зеркала косу, как ни в чем ни бывало, протянула Морозу сумочку. – Подержите. И потом образован сверх всяких приличий: много иностранных слов знает.
"Предложил-таки, стервец, минет, не удержался", – догадался Мороз.
Еще раз крутнувшись у зеркала и найдя себя привлекательной, она направилась к выходу, ни мало не заботясь о переданной в чужие руки сумочке.
На алеее, ведущей к трамвайной линии, остановилась, пригнула ветку дикой яблони.
– Чувствуете, как пахнет?
Повернулась к спутнику, фыркнула:
– Хотя нашла кого спросить… До остановки проводите?
– Могу и дальше, – выпалил Виталий. Получилось чересчур откровенно.
– Я не женатый, – объяснился он. – Так что торопиться не к кому.
– А я как раз замужем. Ну да вы в курсе.
Они шли через неосвещенный парк, и в полутьме он ощутил, как она вздрагивает. Жалость и нежность заполнили его.
– Мариночка! – голос Виталия дрогнул. – Знаешь ли, как я тебя?..
– Стоп! – перебила она поспешно. – Никаких исповедей и воспоминаний. Что ты там себе навоображал? Я заметила! Ты мечтательный. А я стерва. Живу по принципу: хочется – получу. Хочешь, тебя захочу?…Что отмалчиваешься? Хочешь – знаю! Все вы… Тальвинский твой тоже хотел. Кстати, насчет Тальвинского…
– Я же просил…
– Плевать мне, что ты там просил! Но я говорила, что ему воздастся. Вот и воздалось!
– Что хочешь сказать?
– А то! Другим рога наставлял. Вот и донаставлялся. Теперь ему наставляют!
– Кто?!
– Хозяин завода нашего. Молоденький, вроде тебя. Очень они меж собой с его женой схлестнулись.
– Врешь?!
– Привычки такой не имею! Да все заводоуправление знает. Он чуть не каждый день ее к себе в кабинет таскает.
– Погоди! Так если мой ровесник, она старше его лет на десять?
– Ну и что? Я тоже старше тебя. А ты вон как подрагиваешь! А потом, может, когда он ее раком ставит, так всю советскую милицию в ее лице представляет? – Заткнись!
– Что?! Пошел ты!..
Садовая оттолкнула Виталия. Шагнула в темноту. Но он с силой поймал ее за локоть так, что их по инерции их прижало друг к другу.
– Хватит дурить! До дома по ночи доведу, а там…
– Как угодно, – она сделалась вялой.
Медленно, в отчужденном молчании прошли они вдоль городского пляжа, незаметно вывернули вверх, на мостовую. – Хочешь расскажу, как я на самом деле сифон этот злосчастный подхватила? – произнесла вдруг Марина.
Встречная парочка заинтересованно обернулась.
– Мне просто стыдно сказать было. Потому что – от собственного мужа, – выдохнула она. – Я ведь его поначалу очень даже… И – все положила, чтоб продвинуть. Задалась целью генерала из него сделать. А тут как-то чувствую что-то не то. Набралась смелости, пошла в диспансер. И – нате вам! Муж потом плакал. Говорит, случайно. А что случайно? Штаны сами спали? Хотела уйти. Умолил. Грозил застрелиться. Да и дочка. Но все разом умерло. Как – струна. Пела вроде, пела. Бззык – и нету.
– А как же – Слободян?
– И про это настучали? Все правда. Причем далеко не вся правда. Только это потом было. А чего? Ему можно, а мне? Гулять так гулять. Господи! Если б кто знал, как мне в диспансере стыдно было! Из меня тогда, должно быть, стыд, на всю жизнь отпущенный, разом выпарило.
– И как же вы теперь с мужем?
– Сосуществуем. Такой вот сюжетец. Садовую перетряхнуло. На противоположной стороне, в глубине меж домами, светлячком в ночи теплилась вывеска "Шашлычная".
– Давай зайдем. Выпьем по рюмке коньяку. Знобит что-то, – заискивающе попросила Марина. – Ну, пожалуйста.
Она потормошила за рукав провожатого и неожиданно, будто решившись, привстала на носки и припала губами к уху:
– Дурачок! Ладно, не злись: оговорила твоего благодетеля. Черт занес и – брякнула. Позлить захотелось. А злюсь – потому что, похоже, ты мне немножко нравишься.
С деланным безразличием пожав плечами, Виталий повернул к шашлычной, на которой только теперь разглядел зазывающее название "У Зиночки".
– Быть не может! – пробормотал он.
Зия Магомедов – Зиночка – появился одновременно с могучим Добряковым. Вместе отслужив армию, оба решили осесть в полюбившемся городе. И – осели. Оба были включены в сборную области по боксу. Но если задатки Вальки Добрыни вырасти в классного боксера были очевидны, то легковес Магомедов отличался двумя качествами: редкостным умением держать удары и отработанным крюком с правой. На улице крюк этот действовал безотказно, на ринге – порой проходил. Поэтому бои Магомедова протекали по одной схеме: он терпеливо сносил бесконечный град ударов, изыскивая возможность провести свой коронный прием. Иногда – попадал. И тогда, бывало, выигрывал.
Впрочем, как раз на улице надо было очень постараться, чтоб вывести из себя Зиночку. Вопреки расхожему мнению о чеченцах, был он бесконечно добр и особенно – к своим собратьям-боксерам. Чем, к слову, последние пользовались беззастенчиво.
Еще до того как Мороза забрали в армию, в помещении запущенной, засиженной голубями мусульманской мечети открыли шашлычную. И Зия Магомедов был приглашен шеф-поваром. Слава о магомедовских шашлычках моментально облетела город, так что попасть сюда стало посложнее, чем в мотель "Турист", где за валюту обслуживали иностранцев. Среди немногих блатников без всяких очередей проникала боксерская братия. Всегда голодные и безденежные, они в несметном количестве пожирали шашлыки, которые хлебосольный Зия подавал им на стол, щедро делясь уворованными запасами. И больше всех доставалось, конечно, лучшим его друзья – Добрыне и Морозу.
Мечтой Зиночки – экзотической и даже крамольной в те, прежние времена, – было иметь свою шашлычную. "Свое дело – понимаешь, да?"
И вот мечта его осуществилась.
Узкое пространство у крыльца было занято заехавшим прямо на бордюр могучим внедорожником, подле которого – справа и слева – притулились две одинаковые "девятки". Рядом со скучающими лицами прогуливались двое "качков" с вошедшими в моду золотыми цепями на крутых загривках, – очевидно, охранники хозяина иномарки.
Они бесцеремонно окинули взглядами подошедших.
– Ничего телка, – поделился наблюдением с товарищем один из них, совершенно не думая стесняться присутствия и самой "телки", и ее кавалера.
Мороз в эту минуту открывал дверь шашлычной. Пропустил спутницу, пальцем подманил "качка". – А уж как я хорош, когда бью с левой, – интимно поделился он. И зашел в фойе, оставив "качка" с приоткрытой челюстью – "переваривать" услышанное.
Дела у Зиночки, похоже, шли хорошо. Во всяком случае обшитая мореной доской шашлычная с уютными столиками, на которых стояли инкрустированные металлом настольные лампы, была заполнена. Лишь благодаря удаче Мороз успел перехватить освободившийся столик.
– Девушка, – остановил он пробегавшую мимо измученную официантку. – Это заведение Магомедова?..Если он здесь, попросите подойти.
Невнимательно кивнув, та проскочила дальше. Новая, куда более объемная тень наползла на Мороза и его спутницу, – над столиком нависли те самые "качки", с которыми Мороз перекинулся парой фраз на входе.
Вид их не был миролюбив.
– Похоже, до жирафов дошло, – отметил грубиян Мороз, беспечно погружаясь в меню.
– А ты, похоже, борзой! Может, выйдем? – предложили ему.
– Что, охота клыки поточить? – как всегда, в предвкушении драки, Мороз повеселел, успокоительно положил руку на ладонь встревоженной спутницы..
– Ты б, остряк, встал по-хорошему. Чтоб не в заведении.
– Так это мы завсегда. Только сначала поем. А вы пока монетку бросьте – кого из вас первым положить.
Ближайшие столики давно прислушивались к назревавшей ссоре. При последней фразе кто-то осторожно хихикнул. Непривычные к насмешкам "качки" дружно принялись пунцоветь.
– Ребята! Вы бы, в самом деле, шли своей дорогой, – попыталась унять конфликт Марина. – Он из милиции!
Но это не произвело впечатления.
– Да хавал я ментов на ужин! – громко объявили ей, – в видеотеках города с огромным успехом крутили "Командос" с Шварценнегером.
Ответ произвел впечатление на благодушного перед тем Мороза. Глаза сузились, скулы обострились.
– Ну, тогда пошли! Только, когда в челюстно-лицевом будут спрашивать, откуда переломы, отвечайте честно – сами напросились!
Он начал подниматься.
– Эй, эй! – послышался сзади недовольный голос с кавказским акцентом. Акцент проявлялся у Зии Магомедова в минуты волнения. – Вы что тут удумали в моем заведении? Если разборки, идите на улицу…Так это ты!
На глазах у всех Зиночка издал гортанное восточное восклицание, подбежал к Морозу, подпрыгнул и повис у него на руках – как когда-то, после победных боев на ринге.
– Виташка, брат! – ласково бормотал он. – Что ж пропал совсем?
– Здравствуй, Зиночка, – растроганный Мороз аккуратно опустил маленького чечена на пол, стыдясь, что за столько лет не нашел времени найти самого доброго из старых друзей.
– А вы! – напустился Зия на "качков". – Совсем, слушай, дурные стали. Вас для чего поставили? Чтоб вы на родственника хозяина кидались? Это ж шурин Добрыни!
С "качками" произошла разительная перемена. Оба как-то посерели и, бормоча невразумительные извинения, ретировались на улицу.
– Заматерел, слушай, – все не мог успокоиться впечатлительный Зия.
Разглядывая радостно суетящегося низенького чечена, Виталик никак не мог избавиться от улыбки.
– Халявщиков-то отвадил?
– Да нет уж их, – расстроился Зия. – Разбежались. Некоторые и вовсе спились. Так упиваются, что их на улицах бьют. Стыдно это!
– Добрыня заглядывает? Или – тоже разбежались?
– Зачем разбежались?! А ну пошли!
Он подманил пальцем официантку, крутнул рукой возле сидящей Марины:
– Накрыть все лучшее.
И повлек за собой Мороза.
– Я на пару минут, – едва успел тот извиниться перед глядящей во все глаза Садовой.
Не переставая любовно охлопывать Виталия, Зиночка подвел его к припрятанному в глубине кабинетику.
– Сюрприз! – объявил он, распахивая дверь. Сидящие за столом мужчина и женщина разом издали удивленные восклицания.
– Виталий! – сестра Алена промокнула салфеткой пунцовые губы и, поднявшись навстречу брату, приложилась к его щеке. В то время как ее муж, Валентин Добряков, в миру – Добрыня, с обычной усмешкой разглядывал вошедшего.
– Ну, садись, Мороз, – он развернул к столу еще одно кресло. – Где бы еще увидеть близкого родича.
– В самом деле, Виталик, ты свинья, – убежденно объявила Аленка. – Даже на годовщину нашей свадьбы не явился. Ты что, может, стесняешься? Так нам, имей в виду, совершенно все равно, сколько у тебя денег.
Мороз поморщился. Теперь он понял причину смущения, овладевшего им при виде сестры: глаза ее, прежде озаренные огоньком любопытства, сделались снисходительно-пресыщенными.
– Не стесняется – брезгует, – подправил жену более проницательный Добрыня.
– Это с чего бы? – Алена насупилась. – Слава Богу, не хуже прочих. Вообще-то мы никому не навязываемся. Это другие за нами бегают. Верно, Валечка?
– Да будет вам. Просто все как-то недосуг, – неловко извинился Мороз. Он кашлянул. – Ты извини, Лена, но раз уж встретились, нам бы с Добрыней переговорить. Один на один. Не сердись.
– Было б из-за чего! – фыркнула сестра. Посмотрела на мужа. – Я подожду в машине. Только чтоб недолго.
Остановилась возле брата:
– Не дури, Виталик. Валя тебе плохого не предложит. Подтягивайся к нам, – хоть оденешься поприличней. И видеться станем чаще. А то и впрямь будто чужие стали.
Чмокнув его еще раз в щечку, она вышла через заднюю дверь.
– Так что хотел? Может, в самом деле надумал ко мне подгрести? – Добрыня поднялся, потянулся, отчего мощное тело хрустнуло. – Как в былые времена. Отличная бы связка получилась. Весь город под себя положим.
– Да ты и без меня, наслышан, крушишь направо и налево. Нет, Валентин, у меня свое дело.
– Тоже мне дело – ментовка. Да открой глаза: твои сослуживцы сутками у моего крыльца пасутся, деньжат канючат.
– А ты их потчуешь из тех, что самому отстегивает Панина, – отомстил Мороз.
Добрыня побагровел:
Стало быть, разговора опять не получилось. Тогда что хотел?
– Хочу, чтоб мой старый друг Валентин Добряков сказал мне, где документы, которые когда-то были похищены у погибшего полковника Котовцева.
– Чего?! – Добрыня так изумился, что не сразу, казалось, понял вопрос. – Да ты о чем, вообще?
– Помнишь, ты мне когда-то рассказывал, что знаешь об этих документах.
– Рассказывал – не рассказывал. Мало ли кому я чего рассказывал? Может, что и знаю. Только с чего ты решил, что я с тобой этим поделиться должен?
– Потому что хочу посадить Панину.
– Ты хочешь?.. – не поверил Добрыня. – Виталий, у тебя неточная фамилия. Ты не Мороз, а отморозок. Люди живут, делают деньги. Дают жить другим. Это нормальный принцип – жить и давать жить другим. Что ж тебе-то неймется?
– По моим сведениям, она причастна к убийству Котовцева. А два года назад из-за неё чудный парень – Коля Лисицкий – погиб. Добрыня с прищуром вгляделся в набычившегося Мороза:
– Твое счастье, что всю эту туфту никто не слышал. И впредь на меня со своими закидонами не рассчитывай. Будь!
Коротко кивнув, он вышел из кабинета.
…Прошло меньше часа. Марина глядела во все глаза – было ей весело, но и чуть беспокойно. Весело – потому что любила редкие в ее жизни авантюры, а публичное признание в любви посреди переполненного кафе выглядело несомненным приключением. А беспокойно, потому что ухажер – Виталий Мороз, – как-то очень сноровисто надрался, и страстный монолог, что обрушил он на нее поначалу, все больше сбивался на невнятные выкрики, тревожашие соседние столики.
– Нам пора, – не в первый раз повторила Марина, зябко оглядываясь.
– Нет вопросов. Только вот допьем коньячишко и –хоть до Ламанша.
– Тогда я пойду одна.
– Ты не можешь меня бросить.
– Вот новости. Почему же?
– Во-первых, я тебя люблю.
– Это уже все кафе знает.
– Да? – Мороз подозрительно огляделся, заставляя соседей суетливо отвести глаза. – Ну, и черт с ними. Я не скрываюсь. Хочешь, сейчас встану на стол и так вот?…Погоди, только обувь сниму. Не почистил с утра.
– Прекрати. Давай лучше, что у тебя во-вторых?