– Если бы. Подозреваемый – дебил восемнадцатилетний. У него повестка в армию на руках. А баб не имел! Типа – стеснительный. Мне б такую стеснительность! Дружки, такие же охломоны, подпоили и подбили: "Мол, в армию девкой идти стыдно. Оттрахай одну". Этот вопросы глупые задавать принялся: что, мол, делать, если не захочет? Опять же разъяснили – "набить морду". Самое меж трактористов первое дело. Бабы, они это любят. Завсегда сначала кочевряжатся, а как по рылу получат, тут же зауважают и сами ноги раздвинут. Главное, бить, пока женское начало свое не возьмет". Вот он, хорек, и выполнил установку по полной программе. Давно, признаюсь, так не смеялся.
Он поднял трубку связи с дежурной частью:
– Ну-ка давайте сюда педрилу этого!
– Девка-то, пока мы сюда ехали, и вовсе передумала: ничего, мол, не было. Хорошо – заявление прямо на месте отобрали. Проводим очную ставку, она – в отказ. И вообще чуть ли не сама себя отлупсовала. Этому бы дурачку понять свое счастье и подпеть. Совсем другой поворот. Любой нормальный мужик на его месте так бы и сделал. Так нет, он теперь, видишь ли, перед дружками гордится. Мужчиной стал! Вообще-то, меж нами, девочками, совет ему не не самый плохой дали. Логика в нем есть, – начальник розыска интимно понизил голос. – По себе знаю: дашь затрещину, порыдает и минут через пять – десять шелковой становится. Ну, если совсем тяжелый случай – можно по печени разок-другой. И без следов! Но чтоб так измордовать, это не по-людски!
В коридоре послышались ободряющие выкрики, и в кабинет ввели прыщеватого долговязого парня в вытертой, пропитавшейся соляркой телогрейке.
– Подумал?
– А чо мне? Что было, то и…
– Ты хоть въезжаешь, что тебе вместо армии семь лет корячится? А?
Парень затоптался.
– На нары в самом деле захотел? Не слышу!
– Да не.
– То-то что не. Ну и?..
– Так чего уж теперь, если уеб я ее?
– А вот она говорит – не успел.
– Да чего там не успел? Очень и успел. Еще врет, лярва!
– Спугнули, говорит.
– Так чего спугнули? Это ж когда было-то? Уж когда еб! А так… и пальцем тоже. Неужто не отличу? Я мужик!
– Ты видал идиота?!.. – начальник розыска захлебнулся негодованием. – Да его в дурдом направить следует!
– Чего в дурдом? Не глупей других.
– Значит, подтверждаешь изнасилование?
– Как это? Не! Все по согласию.
– Хорошенькое согласие, после того как ногами отметелил.
– Так и… Это она поначалу кочевряжилась. А потом очень даже и подмахивала. И это… попросила, чтоб в нее не кончал. Если б насильно, неужто попросила?
– Выходит, еще и ублажил?
– А чо? Я так думаю, ей понравилось. Потому, может, и заявление забрать хочет, что за клевету стыдно.
– Действительно, после такого-то удовольствия еще и жаловаться?.. Вот погоди, отыграются на тебе в камере!
Начальник розыска выглянул в коридор, где дожидался помдеж:
– Все! Оформляйте опарыша. А девку везите на экспертизу. И на этом точка. Переходим ко второму действию. Выкладывай, Мороз, с чем приехал. Если опять по сыночку генеральскому, так все уже порешали. Только между нами – похоже, малый на иглу крепко подсел. Так что ждут нашего Тальвинского огромадные хлопоты. Еще вопросы имеешь?
– Имею. Ты вот мне по старой дружбе поведай, у тебя все мальчики на "тачках"? – Ну!
– Я сейчас глянул: перед отделом сплошь иномарки. На какие шиши они все это напокупали? – Не знаю.
– Как это?
– А так. Не мое это дело. По работе я с него спрашиваю. А дальше – частная, извини, жизнь. Кто и где "бабки" забивает – не моя боль. Понял?
– Нет. Сам-то на чем ездишь?
– На чем надо, на том и езжу. Бестактные вопросы задаешь. Это тебе, слава Богу, не прежние года, когда за каждую покупку на партбюро отчитывались. И вообще, пришел по делу – давай делом заниматься.
4.
Едва выйдя из кабинета, Мороз нос к носу столкнулся с Вадимом Ханей. Постаревшим, попритухшим, но с той же беззаботной лукавостью на физиономии. Не виделись они пять лет – со дня Ханиного увольнения из милиции.
– Вадька! Ты что – восстановился?
– Поднимай выше! Перед тобой адвокат с трехлетним стажем, – Ханя горделиво выпятил грудь. – Поначалу, когда меня из ментовки выперли, сильно расстраивался. Бумаги какие-то писал на восстановление. Слава Богу, не пошли навстречу. Теперь очень даже доволен. На меня, знаешь, какой спрос? У! Только успевай вертеться. Зато и сам при "бабках", и следопутам жить даю.
– То есть?
– А как же!. Следователь, он же, если не совсем ошпаренный, от обвиняемого "на лапу" напрямую никогда не возьмет. А тут адвокат. Старый дружбан, который не сдаст. А хитрушек, чтоб "бабки" "срубить", сам знаешь, полно. Из-под ареста там освободить, статью поменять, наказание снизить. Всё, как говорится, в наших руках. Обвиняемый меня, само собой, благодарит. А я уж завсегда с кем надо поделюсь. "Подлянки" никому не бросаю. В нашем деле все должно быть по-честному, на доверии.
– Другими словами, зубами за подзащитного глотку не рвешь.
– Опять смотря кто! Если человек при серьезных "бабках", можно и расстараться. Но и тут мы со следаком, случись чего, одну мазу держать будем. И на судью, если надо, выйдем. Все ж в обойме! Каждый на своем месте.
– А вместе – единая правовая система, – грустно констатировал Мороз. – Что о Чекине знаешь?
– Плох Чекин, – на подвижном Ханином лице обозначилось огорчение. – Пьет по-черному. Из дома выгнали. Пытались мы его к адвокатскому делу пристроить, но – не годен оказался. Не умеет договариваться. Совсем, совсем мужик ломается. Просто ума не приложу, что и делать.. – Вадим Викторович! – закричал выглянувший в коридор помощник дежурного. – Начальник следствия разыскивает. Не могут без вас начать.
– О! Всем Ханя нужен. Извини, опаздываю. Очень у меня сегодня вкусная двести первая. [12] . Держи визитку и не теряйся. Если срочно понадобится адвокат, имей в виду – я тебя "забил".
Вадим Ханя многозначительно потёр пальцы – он снова был в полном порядке.
Мороз же направился к выходу.
– Виталий! – внезапно окликнули его.
Из глубины коридора к нему шагнули те самые подруги потерпевшей.
Теперь, длинноногие, в коротеньких юбочках под распахнутыми приталенными пальто, с распущенными волосами вокруг свежих лиц, они стояли перед ним одинаково стройненькие и изящные, будто чайные ложечки.
– Чего так официально? Зовите меня запросто и без затей – Виталий Николаевич, – прикидывая, кто из двоих мог его окликнуть, Мороз всмотрелся в дерзкие глаза влепившей лихую пощечину брюнетки. Заметно волнуясь под его взглядом, она торопливо сдула наплывший на глаз локон. Как когда-то ее мать. Ну, конечно!
– Марюська! Чтоб я сдох, Марюська!
– Узнал! – гордясь перед подругой, она небрежно протянула ладошку.
– Но с трудом! – Мороз в демонстративном восхищении крутнул ее вокруг оси.
– Что? Изменилась? – подначила раскрасневшаяся девушка.
– Не то слово, – "подружка с ее безукоризненными чертами лица и припухлым ротиком все-таки поинтересней", – вскользь подметил он. – Так это вашу, стало быть, подужку?…Как же вы, девочки, дошли до жизни такой?
– Говорила я этим дурам, нечего в глухомань ехать, – помрачнела Марюська. – Жизнь понаблюдать захотелось. Вот и получили полной мерой… Кстати, это Оля!
– Да уж, хлебнули сельской экзотики. На всю оставшуюся жизнь, – глубоко, объемистой грудью вздохнула Оля, бросив на Мороза быстрый взгляд.
"Положительно – получше будет".
– Ты нас не подвезешь к центру? А то сюда-то приволокли. А отсюда за так никто не хочет.
– Конечно, таких-то красавиц, – приобняв обеих за тоненькие – наверняка по шестьдесят – талии, Виталий шагнул на мороз. Ощутил, что обе – каждая со своей стороны – охотно к нему прижались.
Кажется, намечалось очередное приключение.
– И как она теперь жить, бедная, будет? – Оленька озабоченно потрясла головой, окутав ее заклубившимися мягкими светлыми волосами. – У нее ведь жених. Узнает – бросит. Такой идиот!
– Бросит – значит, доброго слова не стоит, – маленький Марюськин ротик зло искривился. – Сколько ей говорили, расслабься, живи сегодняшним днем. Так нет, все для него себя берегла. Вот и доохранялась.
Оленька расстроенно провела пальчиком по глазу, проверяя, не потекла ли краска.
– Знаешь, она нам рассказывала, как все было, – поделилась Марюся. – Она сперва долго сопротивлялась. Пока сил хватало. А когда уже всё, лежала и звезды считала. Много-много звезд!..Там и впрямь люди какие-то проходили. Еще до того. Она им кричать стала. Так они, сволочи, быстрей на другую сторону…
– Все быдло, – убежденно объявила она. – Его счастье, паскуды, что он на Таньку, а не на меня попал.
– И что бы было? – отогревая застывшие замки на дверцах машины, заинтересовался Мороз.
– Целым бы не ушел. В крайнем случае сделала бы вид, что хочу взять минет. Да и – откусила!
Мороз, раскрывая перед ними дверцы, захохотал было, но, скосившись на упрямый, иссеченный морщинками лобик Марюськи, осекся: девочка не шутила.
– Сударыня, вы случаем не мужененавистница? – слабосильный аккмулятор кое-как "схватил", и машина двинулась к шоссе.
– Еще чего? По обоюдному согласию всегда пожалуйста, – повернувшись в полоборота к устроившейся на заднем сидении Оленьке, Марюська подмигнула, вызвав понимающий мелодичный смех.
– Ладно, рассказывай: откуда свалилась? – оборвал Мороз: пошлости в женщинах не терпел. – Что ты? Где? Вообще – как? – Вообще – всегда! – Марюська вытянула длинные ноги, потянулась. – В этом году поступила на филфак. Бабушка умерла. Квартиру забрали. Так что живу в общаге. Вот вместе с девчонками. Старею – скоро восемнадцать стукнет.
– А… родители?
Марюська хмыкнула:
– Маманька как в девяносто первом укатила с папашей, так до сих пор по гарнизонам с ним мотаются. Он все еще майорствует, тупица. А она рога ему на всех полигонах нанизывает. Но зато и не бросает. Такой вот вариант женской верности. Так что живут – не разлей вода.
Она цедила злые, полные презрения слова, а сама не сводила испытующего взгляда с Мороза. Он и сам вслушивался в себя, ощущая странное сочетание звенящей пустоты и облегчения. Все эти годы он избегал упоминаний о Садовой, боясь разбередить то, что едва зарубцевалось. И вот теперь услышал и – ничего! Оказывается – боль умерла.
Дорога полетела весело. Мороз едва отбивался от сальных Марюськиных подколов – по несколько нарочитой развязности он определил, что девочка прошла не через одни руки; сам он травил бесконечные анкдоты, то и дело исподволь поглядывал в зеркало заднего вида, где неизменно встречал ответный взгляд Оленьки.
Наконец, оживление само собой спало: заметив переглядывания, Марюська примолкла и отвернулась к окну.
Да и Мороз впился глазами в лобовое стекло: затертые "дворники" не справлялись с обильными хлопьями снега, что сыпал на грязную мостовую и, едва коснувшись ее, таял, присоединяясь к мутным соляным потокам воды вдоль бордюров. Машина устало затрусила по трамвайным путям – они въезжали в центральную часть города.
– Может, перекусим вместе? – предложил опасающийся потерять Оленьку Мороз. Впереди возникла подзабытая, но дорогая ему вывеска – "Шашлычная "У Зиночки".
– Не знаю. Как Оля, – хмуро протянула Марюся.
– Я – за, – зардевшись, согласилась та.
– И это примечательно. Кажется, образовывается консенсус. Нас ждут великие дела, – Мороз вывернул руль к крыльцу, едва удержав заскользившую на гололеде машину.
5.
Кафе, прежде шумное и сиявшее надраенной инкрустацией, оказалось пустынным и на удивление неопрятным – кажется, Зиночка переживал не лучшие времена. Лишь у барной стойки нахохлился одинокий облезлый опоек.
Они уселись за угловой столик под рогатой вешалкой, на которой развесили верхнюю одежду.
– Чего будете? – из-за барной стойки вразвалочку вышла женщина лет сорока с засаленным меню в руках.
– Шашлычки фирменные, само собой, – значительно улыбнулся Мороз, предлагая опознать в нем прежнего завсегдатая. – Шашлычки-то хоть стоящие?
– Нормальные, – официантка сделала росчерк в исписанном блокноте. – А "из выпить"?
– Выпить? Мне если только пивка. А девушки… Магомедов, кстати, у себя?
– Был у себя.
– Тогда…Девчат, вы пока определяйтесь, а я тут нырну на минутку к старому приятелю.
Тут он заметил, что безразличная перед тем официантка с застекленевшим лицом смотрит за его спину. Он перевел взгляд на стенное зеркало: в кафе входили двое крупных парней в кожаных меховых куртках, из тех, кого безошибочно называют качками. Обивая заснеженную обувь о ножки столов, они прошли в подсобное помещение, привычно отбросив барную стойку.
– Так я отлучусь, – Мороз поднялся.
– Вы б лучше попозже, – официантка механически опустилась на свободный стул. Но тот, кого она пыталась предупредить, окончания фразы не расслышал, – следом за визитёрами Мороз проскользнул в подсобку.
– Да я не отказываюсь, – услышал он напряженный Зиночкин голос. – Но говорю, – много! Выручки такой нет. Клиент бедный стал. А аренду, сам видишь, поднимают. Скажи Будяку – пусть снизит. Половину смогу. Больше – хоть продавай. Какая тогда вам польза?
– Ты чего здесь бакланишь? Отказываешься платить?
– Я не отказываюсь. Я заплачу. Но – много. Не вытягиваю. Поговори с Будяком!
– То есть ты хочешь, чтоб я из-за какой-то чурки самого Будяка беспокоил? Так я тебе скажу: это не его уровня проблема. Это наша с тобой проблема. И ты ее, хорек, решишь. Потому что иначе шалман свой ты не продашь! Сгорит он факелом, и – все дела! Привык за Добрыней отсиживаться. Но теперь все: кончился Добрыня и твоя лафа вместе с ним. Нам будешь отстегивать.
– Как хочешь, но без Будяка не решим, – безысходно повторил Зиночка.
– Почему же это не решим? Оченно даже и решим! А ну, кыш в стороны! – Мороз раздвинул плечиком встревоженных рэкетиров, втиснулся в кабинетик.
– Здравствуй! Здравствуй, Зиночка, – он приобнял обескураженного чеченца. – Остальным стоять выжидательно!
Судя по мгновенному затишью, начальника "убойного" отдела городские рэкетиры хорошо знали. И – не с лучшей стороны.
– Не надо, слушай, – тихо попросил Зиночка.
– Да все нормально, – с обаятельной улыбочкой Мороз повернулся к вымогателям. Определил старшего.
– Промышляем? – ласково поинтересовался он, поджимая его к стене.
– Слушай, Мороз, у тебя свой базар, у нас свой. Давай разбежимся и – все дела, – преодолевая нарастающий страх, предложил тот. – Дурашка! Что ж ты так дерзишь-то папе? Это у тебя, паскуды, базар, а я к делу государеву приставлен. И я тебе докажу, что живешь ты неправильно, – Мороз шлепнул ладонью по могучей, набычившейся холке. В лице его появилась такая нескончаемая нежность, что рэкетира перетряхнуло.
– Это люди работают! Вот он работает, – страстно зашептал Мороз. – Заводы работают, пока их до конца не растащут. А ты, гнида присосавшаяся! На что ты в этой жизни создан? Отвечать!!
– Виташа! Нэ надо! – Зиночка быстро обхватил его за левую руку и потянул назад, в отличие от рэкетиров, угадав, откуда будет нанесен первый удар.
– Прошу, дорогой, нэ надо здесь! – от волнения Зиночкин почти неуловимый акцент резко усилился.
Мороз недоумевающе всмотрелся в суетящегося Магомедова. Краем глаза заметил, что второй парень нервно теребит молнию куртки. Быстро шагнул к нему и с силой дернул молнию вниз, выдрав ее с мясом.
С той же блуждающей улыбочкой безошибочно обнаружил за поясом пистолет.
– Ой, а что это за железка такая изогнутая? – подивился он. – Какая симпатявая!.. Отставить переглядываться.
– У меня разрешение есть, – хмуро произнес парень, неприязненно разглядывая порванную куртку.
– Так что ж ты молчишь-то? – возмутился Мороз. – Это ж все меняет. Какой дурашка стеснительный. А ну, кажи живей.
Дождавшись кивка от напарника, парень вытянул из кармана втиснутое в свиную кожу удостоверение.
– Гляди-ка! Охранная фирма, – приятно удивился Мороз. – А мы с тобой, Зинуля, было решили, что рэкета какая-то уличная заявилась. Я-то грешным делом подумал, не пристрелить ли? А тут во как обернулось! Так как? Что охраняем, то имеем? А ну-ка поглядим, настоящее ли оно?
Неспешно, переводя откровенно подстрекающий взгляд с одного на другого, принялся раздирать картон на куски. Не дождавшись желаемой реакции, с силой долбанул отобранный пистолет о кирпичный стояк в углу, обрушив на цементный пол коробку со стеклянными банками.
– Оружие, между прочим, зарегистрированное. Твое счастье, что ты мент. А то за базар можно бы и ответить, – парень казался посмелее своего напарника.
– Так я ж не на работе, прелесть моя! – возликовал Виталий.
– Ладно, пошли, – оборвал слабую Морозовскую надежду отвести душу старший. – С ним без нас разберутся. А с тобой… за подставу ответишь.
Хмуро кивнув, он сделал движение к выходу. Но стремительный Мороз, оказывается, его уже перекрыл.
– Куда это вы собрались? – недопонял он. – Я так думаю, ваше место, ребята, в клетке. Рэкет, угроза работнику милиции… Полный, можно сказать, джентльменский набор… Пиши, Зина, заявление. Я сейчас наряд вызову и упакуем!
– Нэ надо наряд. Пусть идут.
– То есть? Да ты чего, Зин? Такой случай!
– Пусть идут, – угрюмо повторил маленький чеченец. – Не было никакого рэкета, и все тут. Показалось тебе. Друзья это мои. Пропусти!
Он отвел глаза от заухмылявшихся рэкетиров.
– Как скажешь, – Мороз разочарованно отступил. Пропустил первого. Но, когда мимо проходил старший, придержал его за локоть. – Ты все-таки передай Будяку: Зиночка – мой друг. И если еще хоть раз хоть одна ваша харя… Вижу, ты понял.
– Я, конечно, передам, – подтвердил тот. Быстро, втянув голову, шагнул к выходу и уже оттуда пробурчал. Так, чтобы расслышали остающиеся. – Но и тебе не сто лет отпущено. Родича твоего урыли. Найдутся и на тебя люди.
– Да я вас, сволочей, сам всех повычеркиваю! – Мороз сделал вид, что собирается броситься вдогонку. Но пугать было некого – оба визитера выскочили на улицу.
– Ну, и как это понять? – обратился к Магомедову разочарованный Мороз.
– Они теперь решат, что я тебя специально позвал, – безнадежно произнес тот.
– Да хрен бы с ними. Повязали бы сейчас на месте, кинули в обезьянник и – образцово-показательный процесс. Ни одна зараза после не сунулась бы.
– Что не сунутся? Эти не сунутся. Через других все сделают.
– Да встряхнись, Зинка, ты под защитой правоохранительных органов!
Но поникший Магомедов шутить был не склонен. – Тоже мне – защита! Ты что, один такой здесь? А РУОП, а налоговая, слушай? Один, да?!
– Причем тут?..
– Притом, что не будет мне теперь жизни… И что ты прямо не вовремя? И так трудно стало: чечен ведь я. Семья на мне. Выживут из города, куда? В беженцы? Или, может, – за автомат?!
– Очнись, Зинка! Что ты как не ты? Кто тебя выживет? О чем говоришь?