– Э, слушай! Вы б лучше, когда Добрыню сажали, думали. При нем хоть какие-то правила были. А эти!.. Жизни нет! Сестра из Грозного с семьей приехала. Пустил. Как не пустить? Теперь домой хожу, соседи глаза воротят. Террористск.., – он запутался среди заковыристых звуков, – говорят, гнездо. Как чего надо занять, идут. А все равно – гнездо! Мальчишка соседский. В доме моем, можно сказать, вырос. В спину чеченской мордой кричит. Потом среди ночи приезжают какие-то, приветы передают. Почему, говорят, не воюешь с неверными? Раз не воюешь, давай деньги на борьбу. Даю, куда денешься? Здесь прихожу – эти! Э! Ладно, поеду к Будяку. Может, еще договорюсь…Валька!
Из подсобки появилась спитая тетка в нечистом халате.
– Убери тут, слушай. Накрошили.
Он вышел в зал. Глянул на поджидавшую официантку, на притихших за дальним столиком девушек:
– Меня сегодня не будет. Столик обслужишь за счет заведения. Мои гости!
Обозначив кивок головой, быстрой походкой вышел.
Следом, натянув на голову ветхий "пирожок", потянулся от барной стойки и одинокий пьянчужка, все это время прислушивавшийся к разговору в подсобке.
"Да, – пробормотал он, выходя. – Любопытно! Очень любопытно. Кажется, появляются варианты". Если бы Мороз не задержался в подсобке, то, несомненно, узнал бы в благообразном выпивохе бывшего "саблезубого тигра сыска" Юрия Александровича Марешко.
– Это ты их, да?! – Маринка азартно кивнула на дверь, через которую перед тем вышли рэкетиры. – Знаешь, как вылетели? Я как раз Ольге рассказала, как ты тогда на турбазе…
Глаза обеих девушек были полны восторга.
– Что? – не дослышал Мороз. Что-то в нем вновь замкнуло. Что-то вот-вот…
В зал с совком в руке выбралась уборщица. Позвякивая собранным стеклом, на нетвердых ногах двинулась к урне.
– Не может быть! – Мороз вскочил, перепугав и подружек, и официантку. – Этого не…Вал?!.. Валентина Матвеевна, вы?!
– Узнал-таки, – огорченно пробормотала старуха.
Еще два года назад Валентина Матвеевна Каткова оставалась лучшим судебно-медицинским экспертом области. Скосила трагедия, о которой много говорили в городе. В 1994 году по наступлении восемнадцатилетия разом были призваны в армию ее сыновья-близняшки. Оба, едва пройдя учебку, оказались в Чечне. Мать даже успела получить от них одно бодрое письмо на двоих – повезло, попали служить в одну часть. И следом, через месяц, – два тела с одинаково перерезанными глотками.
Говорят, что Каткова "подвинулась" сразу. Но то, что она спилась за какой-то месяц, – это Мороз знал доподлинно.
И все-таки увидеть умнейшую, доброжелательную сорокатрехлетнюю Валентину Матвеевну в образе безобразно опустившейся старухи, – это в нем никак не сходилось.
– Но как же так! Вы – и?.. – Мороз поперхнулся.
– Бывает, – успокоительно произнесла меж тем та, что была прежде Катковой, возобновляя свое движение к урне.
– Но почему?! – выкрикнул Виталий. – До сих пор не пойму. Вы же мать. Могли не допустить! Простите, конечно, что по-живому. Но – пацанов на живодерню! Да к тому же Тальвинскому обратились бы. Уж для вас-то!
– Кто?! – отбросив совок, так что битое стекло задребезжало о плитку, она повернулась, и через старушечий облик блеснула горькая усмешка прежней Катковой.
– Не может быть. Этого не может быть! – окончательно перепугав девчонок, Мороз ухватил ее за плечи и с силой тряхнул, так, что клацнули зубы. – Чтоб Андрей вам в этом отказал, этого не может быть! Значит, вы не то сказали, не так объяснили. Ну же!
Требовательно вгляделся в слезящиеся мутные глаза.
– Значит, не так, – тихонько освободившись, согласилась старуха и, опустившись на пол, прямо руками принялась сгребать рассыпавшееся стекло в подставленный совок.
– Ну нет! – Виталий метнулся к стойке, на которой стоял телефон, торопясь, набрал номер:
– Ангелина Степановна! Это Мороз! Генерал на месте?.. Я понимаю, но… Да, очень срочно.
Восстанавливая дыхание, шумно отдышался.
– Слушаю, Виталий Николаевич, – послышался вальяжный бас Тальвинского.
– Андрей Иванович! Я приношу извинение, что отрываю…
– Давайте ближе к делу. У меня люди.
– Да, конечно. Но – я встретил Каткову. Вы слышите? Валентину Матвеевну Каткову!
Тишина в трубке показалась глубокой и гулкой.
– Андрей Иванович! Она говорит…Она к вам по поводу детей…Чтоб не посылать…Не обращалась?
– Да, – после паузы подтвердил Тальвинский. – И я в тот же день связался с военкоматом. Мне обещали.
– Но – тогда почему? Разве вы с облвоенкомом?..
– Вопрос пришлось решать на другом уровне, – в голосе Тальвинского угадывалось раздраженное нетерпение.
– Но разве не надо было убедиться? Отследить? – не отступился Мороз.
И – нарвался.
– Вы что в самом деле, полагаете, у генерала других дел нет?! – взъярился Тальвинский. Тут же вернулся к сдержанно-неодобрительному тону. – Виталий Николаевич! У меня совещание. Так что давайте на эту тему в другой раз. Единственно – могу заверить, – с иронией, предназначенной для посторонних слушателей, произнес Тальвинский, – все, что тогда мог, я сделал. Надеюсь, меня слышно?
Мороз тихонько положил трубку, присел возле безучастно застывшей женщины, приблизил к себе окровавленную ладонь, поцеловал, слизнув языком стеклянную крошку.
– Простите. Может?.. – он показал на столик.
Но она, покачав головой, медленно, при общем молчании, все с тем же наполненным совком в руке скрылась в подсобке.
– Так что будете пить? – напомнила официантка.
– Водки! – прохрипел Мороз.
– Так. И сколько? – она поднесла карандаш к блокноту.
– Много! Очень, очень много!
6.
– Разрешите унести, Андрей Иванович? – Ангелина Степановна натренированно заскользила по кабинету, прибирая оставленные на столах бумаги с пометками. Возле задумавшегося у окна генерала приостановилась. Дождалась разрешающего кивка:
– Может, чаю?
– Водки хорошо бы. Шучу. Кофе. И покрепче.
– А чай бы лучше. Ведь и без того по десяти чашек в день.
– А вы считаете?
– Что я? У вас на лице весь счет, Андрей Иванович. Отдохнули бы!
– В могиле отдохнем.
– И шуточки, между прочим, плохие. Злую карму притягивают, – посетовала Ангелина Степановна. Но, уловив злое движение головой, деловым тоном закончила:
– У вас в двадцать один совещание с замами. Может, отменить?
– Ни в коем случае. Работаем по плану.
– И еще – в приемной Игорь Викторович Сутырин. Он в отпуске, но просит принять по личному вопросу. Я скажу тогда, чтоб завтра.
– Через пять минут пусть заходит. Андрей прикрыл глаза. А когда открыл, секретарши в кабинете не было, и из приемной доносился гул "уничтожителя бумаги".
Вновь вспомнился скверный разговор с Морозом. Оставалось только догадываться, где и как мог нарваться "блуждающий опер" на сошедшую с орбиты Каткову и что наговорила ему ополоумевшая от горя баба.
Тот, двухлетней давности случай и без того саднил застарелой заусеницей.
В не самое удобное время обратилась к нему тогда Валентина. Только разрешился конфликт между президентом и Верховным Советом ( надо же – "разрешился конфликт", – подивился обтекаемости собственных формулировок Тальвинский, припомнив почерневшие от танковых залпов стены). Обе стороны требовали от всех и от каждого изъявления жесткой поддерживающей позиции. Но, посчитав их равными друг другу, в смысле – равно удаленными, Андрей в те дни предпочел отлежаться в госпитале.
Нейтралитет не прошел: в начале чеченской компании в область нагрянула комиссия МВД. Копали основательно. Не смог отвести угрозу и Воронков: последовательно выступающий против гайдаровской линии, он тогда впал в немилость. Спасибо, выручила Панина. Через свой банковский мир вышла на правительство. Впрочем это было уже позже, когда ситуация и вовсе достигла точки кипения.
А в тот момент до той точки надо было еще дожить.
Да, не в то время и не в том месте попросила Каткова о помощи.
Обычно практичная, взвешенная, в этот раз, будто предчувствуя беду, ворвалась к нему в кабинет, преодолев сопротивление и растерявшегося адъютанта, и даже непроходимой Ангелины. И прямо при присутствующих только что не бухнулась в ноги, умоляя помочь.
И помог бы, конечно. Уж кому-кому. Но – нельзя было вот так при посторонних. И не все эти посторонние были своими. Плохо, конечно, и то, что облвоенком в то время играл за другую команду. А значит, обратиться к нему лично, не поставив себя в зависимость, было нельзя.
Сложные тогда вязались комбинации. Едва-едва разрулил.
И все-таки ведь не отказал. Пусть не напрямую, но поручил доверенному начальнику райотдела на своем уровне решить вопрос через призывной военкомат. И тот пообещал, причем – уверенно: не раз проворачивал. А через неделю прибежал потерянный: насчет Катковских пацанов райвоенкомат получил прямое указание от облвоенкома.
Все стало ясно: посторонние, которые были не своими, забросили на него сеть – на злоупотребление служебным положением. Еще бы! Начальник УВД, отмазывающий детишек любовницы от выполнения священного долга.
Это и была цена вопроса.
Но не объяснять же все это Морозу, патологически не способному понять, что существуют отношения более сложные, чем " ты за меня, я за тебя".
" Засиделся в пацанах. Вот тяну наверх, а будет ли еще толк?"
– Разрешите, Андрей Иванович?
Выдохнув, Тальвинский заставил себя упруго подняться из кресла.
– Прошу, прошу, Игорь Викторович! Не зря я тебя уговорил: санаторий явно пошел на пользу. Вид просто юношеский.
На самом деле за последние годы Сутырин не то чтобы постарел, но – как-то оплыл. И обычная прежде в нем живость теперь возврашалась лишь во время редких совместных посиделок, где Сутырин неизменно избирался тамадой.
– Во всяком случае отдохнул и – готов к новым свершениям. Испытанная старая гвардия бьет, что называется, копытом. Так что – жду указаний!
Понимая, о чем пойдет речь дальше, Тальвинский ограничился молчаливым приглашением занять гостевое кресло.
– Да, вот, – будто только припомнив, Сутырин извлек красочную открытку. – Прошу вас быть вместе с супругой.
С момента, как Тальвинский был утвержден начальником УВД, в общении со своим прежним шефом, а ныне – заместителем по следствию он взаимно перешел на "ты". И то, что теперь у Сутырина проскользнуло вдруг искательное "вы", утвердило Тальвинского в его догадке.
– Даже без приглашения бы прорвался, – пробасил он. – Юбилей старейшего работника – это мы отметим по высшему разряду.
При последней фразе Сутырин поежился.
– Может, есть что-то, что хотел бы в подарок? Давай без стеснений. Все равно деньги отпускать. Так лучше – с пользой.
– Да какой там подарок? Нет для нас, старых пахарей, лучшего подарка, чем право трудиться на благо родины, – произнес шутливо начальник областного следствия.
Тальвинский благожелательно промолчал. И Сутырин, поерзав, решился.
– Андрей Иванович, у меня в кадрах разговор был. Дали понять, что надо оформляться на пенсию. Якобы вы в курсе.
– Да, в самом деле. Сколько ж можно злоупотреблять вашей безотказностью? Пора и молодым на авансцену выходить.
– Кому?! Андрей Иванович, ты что, действительно Чугунова на мое место прочишь? Так ведь он никакой. Развалит управление за полгода. Давай иначе. Вместе подберем кандидатуру. Года три, даже – два, проработает у меня в замах. Натаскаю. А там и – сам рапорт подам с легким сердцем. Ну, куда мне в пятьдесят пять – цветы, что ль, на даче выращивать? Сил-то невпроворот. До сих пор дважды в неделю в теннис бегаю.
– Что говорить? В работоспособности ты нас всех еще умоешь. Но, сам знаешь, – мы на тебя итак срок службы продлевали. Второй раз в министерстве просто не поймут.
– Это я сам порешаю! Людишки свои пока не перевелись, – Сутырин приободрился. – Мне главное, чтоб ты был за. А, Андрюш? Все-таки, извини за напоминание, я тебя не раз вытаскивал. А то, что на совещаниях часто цепляемся, так – для пользы дела стараюсь!.. Так что?
Вопрос он задал иным, потухшим голосом, – молчание начальника УВД было ответом.
Тальвинский поднялся, заставляя тем подняться и просителя. Протянул руку:
– Извини. Через десять минут совешание… Я подумаю, что можно сделать.
Но хитреца Сутырина обтекаемой этой фразой не обманул. И руку тот пожать не спешил:
– Ну что ж, все понял: последовательно чистишь кадры. Подбираешь удобных людей. Только удобные люди, они хороши как кивалы. А вот с кем в работе останешься?
Коротко кивнув, повернулся и подпрыгивающей своей походкой направился к выходу.
И хоть жаль было Андрею старого полковника, но останавливать его не стал.
7.
Шашлычная "У Зиночки" по-прежнему пустовала. Редкие посетители, заглянув, спешили ретироваться, даже не раздевшись.
За единственным занятым столиком, в окружении зажавшихся в углу девушек, пил Виталий Мороз. Пил вглухую. Так, как не пил никогда. Собственно, был он уже, что называется, никакой. Лишь бормотал что-то, вливая в себя очередную дозу, и – всхлипывал.
– Виталий, пора уходить, – не в первый раз, стараясь быть твердой, потребовала Марюся.
– Сколько ж он в себя влил-то и – все на ногах. Уж свалился бы наконец, что ли, – пробормотала напуганная внезапным преображением Оленька. Ее слабеющие попытки распрощаться пресекались Морозом решительно и, как сам заявлял, непокобелимо.
– Напиться – это мы завсегда, – Мороз расслышал последнюю фразу, тяжело поднялся, расплескивая очередной фужер водки. – Тут мы – гусары! Но – только за прекрасных дам. За вас, девочки!
Подобрался, согнув браво локоть, поднес бокал ко рту, встрепенувшимся орлом глянул на спутниц:
– Господа офицер-ры! За дам – стоя!
Потная голова его запрокинулась, так что стал виден натужно движущийся острый кадык, через силу вталкивающий в сопротивляющийся организм очередную порцию спиртного.
Его еще хватило, чтоб гордо склонить голову, несколько боком, но поставить-таки пустой фужер на скатерть. Вслед за тем глаза закатились, и – крупное тело рухнуло на пол, вызвав сотрясение барной стойки. Впрочем, сам Мороз грохота не услышал, – заснул еще в полете.
– Ну, слава тебе господи! Наконец-то отмаялись, – обрадовалась истомившаяся официантка. – Чего делать с ним будете, девки?
– Мы?! – Оленька ухватилась за пальто. – Пусть себе валяется. Надо же. Показалось сначала – чумовой мужик. А это – чума какая-то! Пошли, Маринк. Может, еще на дискотеку успеем.
– А..он?
– Сам нажрался, пусть сам и очухивается. Наша, что ли, забота?..Эй, ты чего у него в карманах роешься?
– Ключи от машины… Во!
– Нельзя его сейчас в машину, – забеспокоилась официантка. – Ночью минус десять обещали.
– Мороз на морозе не замерзнет, – пробормотала Марюська, листая обнаруженный паспорт. – А, вот и адрес. Не так и далеко.
– Ты что, за руль собралась? – догадалась Оленька.
– А чего? Меня учили.
– Дурочка! Зимой, ночью. И сама на поддаче.
– Гололед, – подсказала официантка.
– Во! Да и было б из-за кого? А то – упившийся старпер. Такого из машины до дому тащить – надорвешься. Что ты лыбишься?
– Да вспоминаю, как маменька как-то на себе пьяного мужика приволокла. Похоже, это у нас семейное. Помогите на заднее сиденье втиснуть.
– Все-таки ты, Маринка, точно – с вальтами, – разгадала давнюю, мучившую ее загадку Оленька.
8.
Мороз провел огромным языком по шершавому нёбу, приоткрыл набухшие, как у вурдалака, веки.
Он лежал в плавках на собственной расстеленной диван-кровати, при свете настольной лампы, и… – с трудом он приподнял голову, – на краешке этой самой диван-кровати, спиной к нему, в одних трусиках, склонилась над книгой какая-то девица. Чудны дела твои, господи, – Марюська!
Напоминая о себе, он простонал и – рывком сел.
Ойкнув, Марюська отбросила книгу и схватилась за лежащий рядом халат:
– Не смотри!
"Стало быть, ничего не было", – констатировал Мороз.
Выполняя наказ, отошел к "стенке", в которой у него было припасено с полбутылки коньяка, сделал пару крупных глотков. В голове воссияло, в желудок излилось блаженство.
– Фу! Все не так уж сумрачно вблизи. Удивительное все-таки изобретение человечества – коньяк. Второе после колеса… Можно, леди? – укутанная в мужской халат Марюська забилась с ногами в кресло. – Кажется, вчера я был недостаточно comme il faut. Интересно, каким краном меня сюда затащили?
– Вот этим, – она протянула руки, но тут же схватилась за распахнувшийся ворот. – Извини, но больше нечего было надеть. Как-то, знаешь, не рассчитывала у тебя здесь оказаться.
– Да сними ты его к черту. Прятать такой роскошный бюст под рваным халатом – это, не знаю, как если на статую Венеры натянуть шинель… Погоди, а машина?!
– Под окном.
Где?! – он выскочил на лоджию. – Эн би эй – это просто фантастика. Слушай, а как же ты все это…организовала-то?
– Дура потому что. Пожалела. Вот жду, пока трамваи пойдут. Главное, заснуть не смогла. Теперь все лекции просплю. Выйди, я оденусь. Только время с тобой потеряла.
– Какое такое время? – в голове его призывно зашумело.
– А такое. Может, у меня свидание было назначено?
– Ага, – под его ищущим взглядом она сжалась:
– И не думай.
– Что ж тут думать-то? Вину отслужу. Оставлять такую девушку в полном, можно сказать, безнадзоре, – это не в наших гусарских традициях.
Не теряя времени, выдернул ее из кресла, рывком сорвал халат.
– Черт! Как же ты в самом деле…
– Виташка, не смей! Я закричу!
– Тсс! Молчи, грусть, все испортишь.
Наклонившись, обхватил пересохшими губами набухший сосок и потянул – как малину с куста.
Светало. Тихо задребезжал будильник.
– Не зажигай свет, – пробормотала Марюська. – У меня еще соньки в глазах. Включи лучше какой-нибудь просыпательный мультик.
"Мультик!" – нашаривая пульт, хмыкнул Мороз. Комната тускло осветилась. Марюська лежала, блаженно-расслабленная, с зажмуренными от света глазами. – О! Похоже, проспали, – намекающе произнес он.
– Тогда я первая в ванную! Чур, не подглядывать! – подхватив разбросанную одежду, Марюська выскользнула из комнаты. А еще через минуту сквозь шум душа послышалось мурлыканье – она что-то напевала.
"Еще и певунья. Такая вот тростиночка-хрустиночка. Едва пеленки на прокладки сменила, а в постель к мужику прыгнуть – как улицу на красный свет перебежать. Озорное поколеньице".
На самом деле в масштабах поколения – это он хватил. Перебывали здесь всякие поколения. И никаких комплексов по поводу женской раскованности прежде он не испытывал. Раздражала почему-то Марюська. И даже нет, не она сама по себе. В конце концов девочки для того и растут. Но – почему-то уязвляло, что она так легко уступила ему. – Глубокоуважаемый сэр! Вас ждут к завтраку! – услышал он.
Через пять минут, затянув ненавистный галстук, Мороз заглянул на кухню, где Марюська, в морозовском переднике поверх миниюбочки, свежая и оживленная, нарезала бутерброды. На плите, ворочаясь в кипятке, фырчали яйца – будто мужики в парилке.