Но все же зачем она ему? И откуда у него такие странные для человека, никогда не идущего на контакт с людьми, вещи? Разумеется, в городе никого не удивишь одноразовыми полотенцами, но в горах?! По меньшей мере непривычно! Вообще он совсем не похож на человека гор, каким его представляла Инга. Говорит слишком правильно. Не смущается по пустякам. Зачастую ведет себя так, что можно подумать, будто он принц! Откуда это могло взяться у человека, не вращающегося в приличном обществе? В то же время он чувствует себя и в горах, и в тайге как дома. Уверен, решителен, смел. Знает многое из того, что приобретается годами отшельнической жизни. "Может, стоит его расспросить об этом?" – подумала Инга, но запах, поднимающийся над котелком, уже вскружил ей голову. Арсений как раз снимал с огня жестянку с кипящим кофе. Вот еще одна странность: откуда у него привычка к кофе и где он его берет? Да и упаковки с едой у него были явно армейского происхождения, не случайно же у них специфический защитный цвет и нет никаких этикеток! Кто же этот загадочный Арсений?
– Ну, как водичка? – спросил он не оборачиваясь, едва Инга подошла к костру.
– Послушай, Арсений, у тебя что, глаза на затылке? Ты ведь не смотрел в мою сторону! – рассмеялась она.
– Ты так топаешь, что смотреть не нужно! – поворачивая к ней улыбающееся лицо, пояснил Арсений. – Садись, завтрак готов.
Даже в полевых условиях он постарался сделать все возможное, чтобы Инга была довольна. Она видела это и объясняла себе его поведение тем, что просто он так воспитан. Решив, что пришла пора начать разговор о том, как он попал в горы, Инга начала рассказывать о своей семье. Арсений с интересом слушал ее, изредка задавал наводящие вопросы, а когда девушка напрямую спросила о его жизни, он замолчал, помедлил с ответом и наконец просто сказал:
– Это трудно объяснить. Наверное, просто устал от суеты. Всегда мечтал о тишине, покое. А тут подвернулся случай круто изменить жизнь, вот я им и воспользовался. Понимаешь, меня здесь все устраивает. Не нужно никому ничего доказывать. Можно жить простой естественной жизнью. Почти как далекие предки.
– Да ты, выходит, романтик! – сделала вид, что изумилась, Инга.
– Отчасти. Но больше прагматик. Тут, в горах, нет нужды заискивать, идти на компромиссы ни с людьми, ни с собственной совестью.
– А как же твои родители? Они знают, где ты?
– Разумеется. Я время от времени связываюсь с ними. Невозможно жить полностью изолированно. Нужно изредка пополнять запасы, для этого приходится ходить в поселок. Я это делаю, как правило, раз в месяц.
– Это далеко? Я имею в виду поселок.
– Не очень. От моего дома три дня пути.
– А зимой? Насколько я знаю, зимы здесь снежные.
– На лыжах. Особых проблем нет.
– Скажи мне, Арсений, а как получилось, что ты оказался на базе? – вдруг напрямик спросила Инга.
– Я случайно увидел, как вас схватили. Сразу не догнал. Отыскал позже. Вот и все. Не думал, что рядом со мной существует бандитское гнездо.
– Но там были ребята из других групп. Ты не встречал их?
– Нет. Я даже, когда вас заметил, не понял, откуда вы здесь взялись. Единственный проход на плато знаю только я. Но вы там не проходили.
– Мы поднимались по стене. Целый день над пропастью. А после на плато увидели миражи.
– Это диво здесь не редкость. Кстати, именно это явление и подвигло меня поселиться в горах.
– Скажи, а где живут твои родные?
– Далеко. Очень далеко. Впрочем, нам пора. Лошади отдохнули, можем двигаться дальше. Если мы собираемся попасть домой завтра к вечеру, то нужно идти! – прервал разговор Арсений.
Маркел слушал нескладный, путаный рассказ Пашки и мрачнел все больше. Мало того, что на базе орудуют следаки, так еще и деньги попали в чужие руки. За унесенный мужиком общак не только можно, нужно порвать глотку. А что до девки, то… Если Ингу увел незнакомый мужик, то выходило, что Таркан либо отдал ему девку, либо не сумел сохранить. Только он сам и Таркан знали о захоронке. Значит…
– Куда он ее поволок? – выдавил из себя Маркел, зло затаптывая окурок.
– Я не могу точно сказать. Но неподалеку, где-то там. – Пашка махнул рукой в том направлении, откуда пришел. – Я видел ночью палатку. Рядом были лошади. Мне показалось, что они там.
– Далеко? – отрывисто поинтересовался Умрой.
– Трудно сказать. Ночь была. Я чуть не заблудился. После в скалах отлеживался. Не знаю. Может, и далеко, а может, и не очень.
– Сколько ты шел? – снова спросил Умрой.
– На палатку я наткнулся почти сразу, как стемнело. Около часа отлеживался… Нет, не могу ничего сказать.
– Знаешь, Маркел, если они еще там, то мы их достанем. Конными мы их найдем! – Умрой впервые проявил эмоции.
Чика бросился седлать свою лошадь, но Умрой остановил его:
– Ты с Пашкой пойдешь к скалам. На тот случай, если мы опоздаем, перехватите эту парочку. В любом случае нам понадобится засада на их пути. Мы с Маркелом будем в загоне. Связь держать с нами по радио.
Вскочив на лошадей, Маркел и Умрой рысью двинулись в указанном Пашкой направлении. Проводив их взглядом, Чика вздохнул и, не оборачиваясь, спросил:
– Ты Бара не встречал?
– Что? – переспросил Пашка.
– Бар с нами был. Ушел куда-то и пропал. Я спрашиваю, ты его не видел?
– Не-а! Я вас-то чудом нашел!
– Ну тогда пошли. Нам черт знает сколько шлепать. Вон туда, к тем скалам, – зло проворчал Чика и дернул лошадь за повод.
Обходя труднопроходимые участки, Чика упрямо шел к виднеющимся вдали скалам. Плетущийся позади Пашка раздражал его. Этот дурень, помешанный на бабах, вызывал стойкое отвращение. Впрочем, что с него взять, зеленый пацан, жизни не видел. Самому Чике пришлось хлебнуть в этой жизни такого, что многим даже не снилось. Все их воровские заморочки ничто по сравнению с тем, что пережил он.
Сразу после учебки он оказался в Чечне. Участвовал в сопровождении караванов. Несколько раз побывал под обстрелом, но выжил, а вот когда старики послали его за водкой, примитивно попал в плен. Главное, сам пришел в дом, где засели "чехи". В себя пришел только ночью. Связанный, в подвале, с кляпом во рту. Двое суток без воды и пищи. Ночью его затолкали в багажник древней "Волги", долго куда-то везли. После шли какими-то козьими тропами. Снова подвал. Попытался рыпнуться – избили. Продали в рабство. Хозяин кормил так, чтобы только не подох. Чтобы не сбежал, за ним присматривал мальчонка лет двенадцати. Автомат в руках был едва ли не больше его самого. По-русски щенок ни слова не знает, только спуску от него не было ни малейшего. Чуть что не так, сразу докладывал старшим. Те начинали бить. Грамотно били. Боль адская, но без особых повреждений.
Спустя два месяца Чике все же удалось сбежать. Скитался по горам, кормился травой, листьями. Вышел к федералам. Думал, что мытарства закончились. Как же! Как раз наоборот. Им занялся спецотдел. Капитан, допрашивавший Чику, убеждал его признаться, что тот сам перешел к "чехам". Заставил подписать бумагу, что он участвовал в нападении на блокпост. На следственном эксперименте Чика сбежал. Ушел недалеко. Снова попал к горцам. Для порядка его избили. Увели с собой. Когда узнали, что он сирота, мать похоронил незадолго до призыва, поняли, что выкупа не будет. Под дулом автомата заставили расстрелять двоих контрактников. Какой-то араб снимал все на видео. Нет, больше оружия в руки ему не давали. Таскал ящики с патронами, рюкзаки со взрывчаткой. Насмотрелся на то, как убивают федералов, сполна. Когда группу окружили в горах, под обстрелом тихонько смылся. Больше к своим не лез. Ушел на юг. Там оказалось не лучше. Батрачил. Ходил с браконьерами за осетром в дельту Волги. Однажды попали в облаву. Чика вовремя выпрыгнул из моторки и добрался до берега. Двое суток выбирался из дельты. От безысходности рванул на Север. Без денег, без документов. Научился достаточно ловко уходить от милиции. Скитался больше года. Когда судьба привела его в эти края, Чика уже был матерым бродягой. Изредка устраивался куда-нибудь подработать, но в основном не надолго, до первой зарплаты. Двигался дальше, не с целью свет повидать, а только чтобы себя не показать. Больше двух месяцев нигде не задерживался. С Маркелом он договорился о работе на лето. Невольно оказавшись в роли охранника, плюнул на моральные нормы и просто делал свою работу. Благо платил Маркел хорошо. Чика даже в обычных развлечениях охраны принимал участие только для того, чтобы не прослыть белой вороной. Уж он-то на себе испытал, что значит быть рабом. К Маркелу Чика не чувствовал ни ненависти, ни любви. Какая разница, кто и как живет!
Сейчас Чику волновало только одно: не обманет ли его Маркел, заплатит ли за последний месяц. Если заплатит, то можно идти дальше, до самого океана, а там что-нибудь подвернется. На крайняк можно будет и за границу свалить.
Умрой заметил след от костра первым. Соскочил с лошади, присел на корточки, чуть ли не обнюхал место, где стояла палатка.
– Они ушли совсем недавно! Меньше часа назад! Догоним элементарно!
– Знать бы, куда они ушли! Ты говоришь так, словно мы их уже взяли! – уныло проворчал Маркел.
– Когда Пашка сказал, что их видел, ты подхватился так, словно у тебя украли миллион! – заметил Умрой, вскакивая на лошадь.
– Миллион не миллион, но, похоже, общак у них! Кроме того, эту девку я берег в подарок нужному человеку. Сам не тронул и пацанам не дал.
– Подумаешь, не велика потеря! Девок, что ли, мало?
– Ты не понял? Мне нужно, чтобы ты их нашел! Немедленно! Я хочу вернуть и бабки, и девку! – взревел Маркел и замахнулся на Умроя нагайкой.
Но тот, не дрогнув, перехватил занесенную над ним руку и, как-то по-особому сдавив, заставил Маркела сморщиться от боли.
– Ты, дорогой, не забывай, где находишься! И помни, кто перед тобой! – прошипел Умрой.
Внезапно словно ветер пронесся над их головами, где-то неподалеку зазвучала странная завораживающая мелодия. Склон увала вдруг утонул в разноцветном, мерцающем сиянии. То, что в Заполярье, скорее всего, приняли бы за северное сияние, продолжалось недолго. Всего несколько минут. Когда зарево растаяло, оставив слабо светящийся круг, побледневший Умрой, натянув поводья, заставил лошадь пятиться.
– Во блин! – только и воскликнул Маркел. – А чой-то было?
– Уходим, это бодхисатва! – шепотом, словно боясь кого-то спугнуть, прошептал Умрой.
– Чево? – протянул Маркел и, толкнув пятками лошадиные бока, попытался направиться к тому месту, где минуту назад опустилось на каменистый склон невиданное сияние.
Лошадь, странно всхрапнув, затопталась на месте, но так и не сдвинулась. Разозлившись, Маркел что есть силы стеганул ее нагайкой. От страшного удара кожа на боку лопнула, брызги крови веером разлетелись по камням, но упрямое животное, поднявшись на дыбы, упорно не двигалось с места. Осознав безуспешность своих попыток, Маркел спрыгнул и бегом помчался к все еще слабо светящемуся месту. Он еще бежал, когда мелодия зазвучала громче. Уже ясно слышалось пение на незнакомом языке. Чарующий женский голос проникал в сердце, звал, кружил голову. Маркел перешел на шаг, непонятное волнение охватило его, почему-то хотелось нежности. Откуда-то издалека возник призрачный образ матери. Почти забытый, неясный, но такой болезненно родной. Казалось, она сидит у колыбели, качает ногой скрипучую, давно рассохшуюся детскую кроватку и напевает унылую, тягучую, как сон, песенку. Маленький Володя, пуская пузыри, таращился на усталое женское лицо, слова песни были ему непонятны, но в душе зарождалось приятное тепло. Крошечными ручками он пытался обнять ее, прижаться, вдохнуть головокружительный материнский запах, припасть к тяжелой, набухшей груди, захватить губами упругий сосок, почувствовать густой, сладковатый вкус женского молока…
Упрямо тряхнув головой, Маркел постарался избавиться от навязчивого видения, но оно не проходило. Лишь сильно шлепнув себя по щеке, он справился с собой, кровь из разбитой губы наполнила рот. Маркел судорожно глотнул и прямо перед собой, на плоском, ровном, как стол, камне, увидел сияющую статуэтку. Странная неземная женщина сидела в несуразной позе лотоса, раскрыв, будто для объятия, неестественно изогнутые руки. Третий глаз ее, расположенный прямо посреди лба, загадочно светился. Маркел ощутил, как у него почему-то разогревается голова. Прикрыв рукой лицо, словно защищаясь от нестерпимого жара, он схватил статуэтку и почувствовал свинцовую тяжесть.
Пение прекратилось сразу, как будто кто-то выключил радио. Круг, в котором стоял Маркел, разом померк. Звенящая тишина повисла над плато. Солнце высветило причудливую вершину Уч-Сумер. Умрой, не сходя с лошади, замер с болезненной гримасой на плоском желтом лице. Расширенными и оттого ставшими почти европейскими глазами он смотрел на приближающегося Маркела и что-то быстро-быстро шептал.
– Видал? Рыжья сколько? Кило на четыре потянет, если не больше! – восторженно орал Маркел.
– Поставь! Только осторожно! Ее нельзя трогать! – прошептал Умрой, не слыша собственного голоса.
– Брось! Если ее скинуть барыгам, то столько бабла отгребем, не счесть! – продолжал радоваться находке Маркел. – А чего тебя трясет, абориген хренов?
– Поставь! Это Белая Тара!
– Что? Пошел ты, козел драный! Я ее нашел, могу делать что захочу! Могу целиком скинуть, могу переплавить! Это моя хреновина!
Маркел равнодушно развязал переметную суму и приготовился засунуть в нее статуэтку.
– Не делай этого! Пожалуйста, поставь. Нам нужно уходить отсюда! – вдруг взмолился Умрой.
Спрыгнув с лошади, он сложил руки ладонями вместе, и с глазами, сияющими болезненным, фанатичным огнем, мелкими шажками стал приближаться к Маркелу, не отводя взгляда от статуэтки.
Маркел отступил на шаг, угрожающе оскалился и вдруг сообразил: Умрой сейчас не опасен, он видит только странную неземную женщину. Решив проверить свою догадку, он отвел руку со статуэткой в сторону. Действительно, Умрой, как заколдованный, повернулся и потопал к богине или кем она там ему приходилась. Несильным, но точным ударом сбив его с ног, Маркел запихнул добычу в мешок и, вскочив в седло, засмеялся. Теперь этот дикий абориген полностью в его руках.
Инга невольно вздрогнула, когда над тем местом, которое они покинули чуть больше часа назад, взметнулся в небо столб разноцветного пламени. Будто в ответ, далекие вершины засветились, неясный гул прокатился над плато. Лошади насторожились, даже невозмутимый спутник напрягся, только что голову в плечи не втянул.
– Что это? – свистящим шепотом спросила Инга.
– Трудно объяснить, но тут такое иногда бывает. Местные говорят что-то о Шамбале или Беловодье. Не знаю, не то чтобы я верил в это, но здесь в самом деле иногда происходят странные вещи. Где-то в этих местах Рерих проводил свою экспедицию, по слухам, что-то нашел, но что именно – никто не знает. Местные не любят говорить на эту тему. Впрочем, там, где я обитаю, говорить не с кем. Разве что со звездами и камнями. Ты сама веришь во весь этот бред о ваджаянах и махаянах?
– Не берусь судить, каждый верит в то, во что хочет. Я, когда мне было совсем плохо, тоже обращалась к Богу, вернее, к Божьей Матери. Не поверишь, молитва возникла в памяти словно ниоткуда. Когда-то, еще в детстве, отец взял меня с собой в костел. Мы гостили у него на родине, он привел меня на воскресную службу. Я почти ничего не поняла. Ксендз что-то читал на польском, люди пели, молились. Я не думаю, что мой отец истово верующий человек, как я сейчас понимаю, но что-то заставило его пойти в костел и взять с собой меня. Он ходит на службу очень редко, только тогда, когда не может найти выход. А такое случается редко. Я, как мне казалось, вообще ни во что не верю. Ты часто видел подобное зрелище?
– Нет. Раза три или четыре. Все плато представляет собой некую аномальную зону. И возможно, не только плато. Кроме сияния, здесь происходит много странных вещей. Это и разного рода миражи, и другое.
– Что другое? Летающие тарелки?
– Нет! Просто другое, что невозможно объяснить и рассказать словами. Тут может происходить такое, что немыслимо в обыденной жизни.
Лошади сами двинулись вперед, выполняя невысказанную команду. Сияние угасло, только где-то вдали, озаренная солнечными лучами, горела зубчатая вершина. Некоторое время Инга была поглощена собственными мыслями, она не могла объяснить, что с ней происходит, но то, что происходило в душе, меньше всего походило на тревогу. Наоборот, покой и уверенность поселились в ней. Прошлое, как далекое, так и недавнее, будто отодвинулось, скрылось за полупрозрачной пеленой и больше не терзало. Покачиваясь в седле, она смотрела на бугристую, изрезанную провалами и ложбинами поверхность плато. В торчащих местами красноватых скалах угадывала загадочные фигуры. Воображение рисовало восхитительные, поистине неземные картины. Еще немного – и она, пожалуй, совсем могла отрешиться от реальности, если бы голос Арсения не вернул ее к действительности.
– Знаешь, – начал он безо всякого вступления, – я, когда впервые очутился в этих местах, часто общался с людьми, живущими здесь испокон веков. Наслушался множество удивительных историй. Ты что-нибудь слышала о Беловодье?
– Слышала. Какая-то сказочная страна с великанами и прочими чудесами! Еще в детстве читала! – не задумываясь ответила Инга.
– Сказочная она лишь отчасти. Начиная с семнадцатого века Беловодье, якобы прародину не то славян, не то вообще всех европейцев, искали очень упорно. В особенности приверженцы старой веры. Удивительно то, что поиски этого самого Беловодья не утихали ни в восемнадцатом, ни в девятнадцатом, ни в двадцатом веке. Наиболее горячие головы связывали Беловодье и Шамбалу воедино. Так вот, поиски шли не столь безуспешно, как кажется. Все пути сходились в достаточно ограниченный район. А именно окрестности Бухтарминского озера. Название знакомо?
– Если не ошибаюсь, это где-то рядом? – удивленно подняла брови Инга.
– Не ошибаешься! От того места, где мы с тобой находимся, не более тридцати километров по прямой! Как тебе это нравится?
– Так что там нашли? В самом деле Беловодье?
– Скорее потеряли, чем нашли. Дело в том, что в этих местах пропали, по крайней мере в начале двадцатого века, несколько экспедиций, направленных всемогущей ВЧК. Я справлялся в весьма авторитетных источниках. Действительно. Были экспедиции. Ушли и не вернулись, но не только они. Куда-то сюда уходили староверы целыми деревнями и пропадали. Никаких следов! Как в воду канули!
– Ты сам в это веришь? Невозможно просто так исчезнуть, должны остаться какие-то следы. Какие-то вещи, кости, наконец! Вон находят же стоянки древних людей!
– Находят! А здесь ничего, хотя искали основательно. Я сам разговаривал с одним из участников тех самых поисков. Интереснейший старик. Знаешь, что он сказал мне? Заявил, что каждый, кто приходит в страну ойротов, должен быть чист душой. Если человек пришел с добром и верой, то врата пропустят его, если же нет, то уничтожат.
– А как же Рерих? Ты говорил, что он возглавлял какую-то экспедицию? Он же вернулся? – спросила Инга.