Выбрав момент, когда Лерыч оставался в мастерской один, Паша частенько забегал к нему поболтать, отвести душу. С другими зеками он не откровенничал. И была у Мареева еще одна страсть, о которой никто кроме Лерыча не знал. Паша пристрастился нюхать клей. Забежит, чтобы никто не увидел, дверь запрет и просит:
– Лерыч, дай клейку понюхать. Башка тяжелая, сил нет.
А Лерычу не жалко. Раз хочет человек мозги травить, пускай. Поначалу пытался отговорить Пашу. При желании можно ведь и водочки достать.
– Сегодня можно, – соглашался Паша и тут же возражал: – А завтра, что я буду делать? А клей вот он. Он всегда у тебя есть. Так что не жадничай.
Лерыч не жадничал для приятеля. А Паша целлофановый пакет на банку наденет и морду свою небритую в него сует. Три, четыре глубоких вдоха, и вот уже поплыл зек, и в целом свете нет счастливее Паши Мареева. Только память душу бередит. Но здесь так. У каждого есть что вспомнить. Стоит лишь оттянуться.
– Я ведь, Лерыч, тоже из-за бабы здесь торчу, – расчувствовался как-то Паша после очередной дозы и решил Лерычу излить наболевшее. – Познакомился раз с одной девахой. А она шлюха подзаборная оказалась. Только я тогда этого еще не знал.
Лерыч вспомнил Антонову, как тогда в тот вечер повстречались с ней. Ведь замужняя же баба. Ребенок был. Ну и шла бы домой. Не стала бы к нему цепляться, и ничего бы не было. А теперь еще и неизвестно, кому из них хуже. Да, она на том свете. А он на этом, только жизнь у него теперь изломана, да так, что не поправишь. Озлобился Лерыч на женщин, сказал Паше:
– Знаешь, Паша. Все бабы – шлюхи. Только жизнь мужикам портят. Если разобраться, не один хороший человек из-за них пропал.
На душе у Лерыча сделалось тоскливо. Был в его жизни единственный человек, кто жалел его по-настоящему. Это его бабушка. Она так переживала за непутевого внука, что даже до суда не дожила. Так что остался теперь Лерыч один.
Он закурил папиросу, в которую в табачок была добавлена травка. Затянулся сам, Паше дал. А Паша не гордый. Сам не спросит, а коль дают, не отказывается. И вот уже в голове сделалось так легко, и память уносит в прошлое, восстанавливая все до мельчайших подробностей.
– Веришь, Лерыч, я ведь ее по ресторанам водил. Как королеву. То в один, то в другой, только выбирай. Раз приходим с ней в один ресторан. Садимся за столик. Ну там выпивка, закусочка всякая. Одним словом – сидим. А там какие-то спортсмены гуляли. Сидят человек шесть козлов одни без баб. Водки выпили, шишки видать зачесались. И вот вижу я, один на мою Танюху глаз положил. Пялится урод да еще как. Того и гляди, прямо здесь натянет Танюху мою. Потанцевать пригласил. Потом еще. Видно понравилось. Только музыка, он встает и опять идет. Тут я не вытерпел и осадил его. Хватит – говорю.
Лерыч одобрительно закивал.
– Правильно. Если хочет потанцевать, пусть свою бабу приводит. Надо было ему еще по хлебальнику дать.
Паша заулыбался. В глазах вспыхнул такой азарт, какого Лерыч еще ни разу не замечал за ним. Всегда считал Пашу лохом, а он оказывается не так прост.
– А я ему и врезал, – с гордостью изрек Паша, ткнув кулаком перед собой, словно там все еще была рожа того ненавистного спортсмена. – Когда он попер на меня, я взял со стола графин и ему по кумполу, – сказал и вздохнул. – Жалко.
Лерыч не понял.
– Ты его еще жалеешь?
Паша помотал башкой.
– Да ни его. Водку жалко. Так и не допил я тогда ее. Графин вдребезги. Водка по полу растеклась. Этот кабан плюх в нее рожей и лежит. А его приятели, козлы, вскакивают и на меня. Морды у всех здоровенные.
Лерыч посочувствовал.
– Да, скажу я тебе, ситуация безвыходная. Знаешь, в этом случаи тебе надо было кого-то из них сделать окончательно.
Паша заржал как идиот. Видно слишком хороший косячок забил Лерыч. Поплыл Паша в вихре минувших событий.
– Я тоже так подумал. Схватил со стола первое, что под руку попалось. Оказалась – вилка. И всадил одному из них под ребро, насколько смог. Вот мне срок и повесили. Мужик тот, оказался каким-то большим спортивным начальником.
– Постой, а баба тут при чем? – спросил Лерыч, притушив докуренную папиросу. И окно открыл, чтобы в мастерской анашой не воняло. Приятели художники ничего, не выдадут, но если кто-нибудь из господ офицеров зайдет, тогда несдобровать.
Паша еще сунул морду в пакет, вдохнул пару раз запах клея, и потом только сказал:
– А при том. На суде моя Танюха сказала, что это я устроил в ресторане дебош и первым полез в драку.
– Ну да? – не поверил Лерыч.
Паша со злостью кивнул.
– Говорю, как было.
– Чего ж она так подло поступила? – возмутился Лерыч. Паша на это только рукой махнул.
– Разве этих баб поймешь. Может, она влюбилась в того козла. Борисов его фамилия. У него денег много. А с меня ей какой навар? Все равно посадят. Когда я уже тут срок отбывал, мать прислала письмо. Танька, сука, за того мужика замуж выскочила. Вот так оно в жизни, – горестно вздохнул Паша, пряча пакет в карман. – Разве это справедливо?
Видя, что Паша чуть не заплакал, Лерыч поспешил утешить приятеля.
– Конечно, не справедливо. И знаешь что… за такое твою Танюху надо прикончить.
– И прикончу, – разошелся Паша. – Вот только выйду, и ей хана. А заодно и ее муженька на тот свет отправлю. Они там тешутся, а я тут… Обидно. – Зек отвернулся и заплакал.
Через три дня Пашу отпустили на свободу. Кончился его срок. И перед тем, как уйти, Мареев зашел к Лерычу в мастерскую проститься.
Лерыч посмотрел на него. Непривычно было видеть приятеля не в грязной зековской робе, а хоть и в старенькой, но чистой одежде. Вроде как и не он это. Вот только щетина на лице. Ее хоть на дню по два раза брей.
– Не хочешь на дорожку? – шутливо спросил Лерыч, кивнув на банку с клеем, стоящую на столе вместе с краской.
Паша улыбнулся.
– Не, – помотал он головой, потом сделался вдруг серьезным. – Бывай, Лерыч. Мне тебя будет не хватать. Ты один тут человек, – покосился он на остальных художников, сидящих за большим столом. Перед каждым лежали дощечки, на которых они старательно выводили лики святых.
Лерыч молчал. Так сделалось тоскливо на душе. Везет Паше. Сегодня же будет дома. Да и чего там ехать от Рязани до Москвы. Если бы Лерыча отпустили, бегом бы побежал. Но ему еще долго трубить тут.
Зная, что Лерычу посылки ждать не от кого, Паша сказал на прощанье:
– Если чего надо, напиши. Я пришлю, – пообещал он. И ушел.
В окно Лерыч видел, как он, одетый в поношенный спортивный костюм с сумкой в руке, пошел по дорожке к воротам.
Глава 18
С утра Лерыча вызвали к заместителю начальника колонии по режиму майору Луцику.
В кабинете кроме самого Луцика находился еще гражданский, рыжебородый толстячок с улыбающейся сальной рожей. Как только Лерыч вошел, рыжебородый уставился на него так, словно зек для него вещь, которую тот собирался купить. Осмотрел Лерыча со всех сторон и кивнул Луцику. Что означал этот кивок, Лерыч узнал, когда майор вдруг сказал:
– Вот что, Безруков. Ты у нас считаешься лучшим художником…
Лерыч воспринял сказанное Луциком как заслуженную похвалу. Хотя зачем ему похвала майора, когда так было на самом деле, и в колонии все это знают. Его картины частенько выставлялись в художественной галерее города. А начальство колонии не раз хвалили за такого художника.
– Ну вроде бы, – ответил Лерыч, как бы окончательное суждение насчет себя оставляя все-таки за майором, чтобы не рассердить того.
Луцик присоединился к общему мнению по поводу Лерыча и сказал безапелляционно:
– Ладно. Не скромничай. Так и есть, чего тут говорить, – он ненадолго замолчал, посмотрел на рыжебородого, потом продолжил: – Мы с начальником колонии посовещались и решили тебе доверить одно важное дело, – подчеркнуто произнес майор.
Лерыч уже понял, в чем заключалось это важное дело. Где-то что-то надо подрисовать, за этим сюда и приехал этот рыжебородый. С художниками в колонии так поступали часто. По договоренности с начальством, их вывозили с территории колонии, куда требовалось. А это могло быть все, что угодно. Последний раз, например, Лерыча возили реставрировать помещение, в котором должен был открыться ресторан. Причем, по заказу хозяина ресторана, Лерычу пришлось расписывать внутренний интерьер под старину. Получилось отлично. Хозяину ресторана работа заключенного художника очень понравилась. За работу Лерыча и сопровождавшего его прапорщика Суворова накормили по-царски. И прапорщик даже разрешил пропустить пару стопарей водки.
Сколько денег получил начальник колонии, Лерыч не знал. Но раз он использовал таким образом своих зеков художников, значит в том была выгода. И неплохая.
– Мы и раньше оказывали шефскую помощь нашим храмам, – говоря все это, хитрющий майор Луцик посмотрел на рыжебородого толстячка. Тот благодарно кивнул в подтверждение. А Лерыч вздохнул. Хороша шефская помощь, когда вкалывать приходится за пятерых. Бригаду реставраторов нанимать, большие бабки платить надо, а зеку что, пайку да глоток свободы, не считая прапора, который обычно от скуки мается да не знает куда себя деть.
Вот и на этот раз в кабинет к Луцику вошел прапорщик. Тот самый, по фамилии Суворов. Обычно он везде сопровождал Лерыча с художниками. Увидев его, майор Луцик произнес оживленно:
– Значит, так Безруков. Сейчас ты возьми с собой все, что тебе надо для работы и поедешь с Виталием Андреевичем. Там есть работенка по твоей части. Где чего подрисуешь, подмажешь. В общем, давай, – махнул Луцик на дверь и добавил: – Прапорщик Суворов будет тебя сопровождать, чтобы никаких там недоразумений не возникало. Смотри, Безруков, не подведи нас. Честь колонии, – сделал майор ударение, подчеркивая этим значимость родного учреждения.
– Не подведу, гражданин начальник, – пообещал Лерыч. Все-таки, там за воротами, лучше чем здесь.
– Я рад, что ты меня правильно понимаешь, – кивнул майор Луцик. – Поезжайте, – благословил он и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Суворова Лерыч знал хорошо. Нормальный мужик, хотя и пьяница. А вот Виталий Андреевич Валерке не понравился сразу. Морда у него хитрая, воровская. Такой смотрит тебе в глаза, а сам руку в карман запускает. Но раз начальство приказало, придется уважать рыжебородого. Хотя чего тут особенного? Можно и потерпеть.
Вез их с Суворовым рыжебородый Виталий Андреевич на своей недавно купленной "Ниве". Как оказалось, прапорщик Суворов тоже давно мечтал о такой машине и даже откладывал деньги на ее покупку. Они с рыжебородым всю дорогу только и болтали об машине. А Лерыч чтобы не скучать, зыркал по сторонам на улицы города, с которым теперь у него была связана частичка жизни.
Объектом, про который говорил майор Луцик, оказалась небольшая церковь на окраине Рязани. Как выяснилось, Виталий Андреевич состоял при ней старостой и непосредственно занимался ее ремонтом.
– Вот, смотри, Валерий, – уважительно обратился он к Лерычу, когда они вошли в храм. – Вот здесь фресочку надо будет обновить. Потом с иконостасом надо что-то решать. Видишь, как стерлись лики святых. А ты иконы пишешь хорошо. Так что давай, приступай. Это по твоей части. Решай, проблему.
Лерыч посмотрел на облупленные стены.
– А чего тут решать, когда вся краска облупилась.
Рыжебородый Виталий Андреевич заискивающе улыбнулся, разгладив рыжие усы, и сказал:
– А вот ты, Валерий, как раз здесь для того, чтобы все это безобразие, – указал он рукой на стену, – исправить. Стены надо расписать, а где возможно, освежить красочку. Одним словом – приступай.
Прапорщик Суворов стоял рядом, но в разговоре участия не принимал, тупым взглядом водил по стенам. Видя, что он заскучал, рыжебородый староста отозвал его в сторонку.
Лерыч услышал, что староста куда-то зовет Суворова и что-то там говорит про день рождения и про уже накрытый стол. Но завидовать не стал. Не до этого сейчас. Вон работы сколько, как минимум неделю здесь провозиться придется, а то и больше. Суворову что, он за Лерыча кистью водить не будет. Ему бы только водки попить. В окно Лерыч увидел, что староста с прапорщиком зашли в один из домов, стоящих рядом с церковью.
А Лерычу так еще спокойней, никто не стоит над душой, и после небольшого перекура, он приступил к работе.
Виталий Андреевич пришел часа через три посмотреть как идут дела. Работой Лерыча он был очень доволен, но расстроился, когда Лерыч сказал ему, что голубой и белой краски больше нет.
– Если дальше продолжать, то надо в магазин идти за краской, – сказал Лерыч, вытирая кисточки тряпкой смоченной в растворители.
– А так не получится? – спросил слегка озадаченный староста.
– А как я могу нарисовать небеса, – указал Лерыч на свод, – если у меня нет голубой и белой краски. Вы хотите, чтобы я изобразил их кроваво-красными? Тогда, пожалуйста. Красной краски тут полно. А вот белой и голубой – нет.
Лерыч посмотрел на тот дом, куда зашли староста с прапорщиком. Его окна были свежевыкрашенны, и сразу стало понятно, куда девалась краска.
– Вот что, Валерий… – староста посмотрел на рядом стоящий дом, в котором жил церковный сторож. Это его день рождения они отмечали. И причем так хорошо, что прапорщик Суворов уже отрубился, но говорить об этом зеку, староста посчитал неэтично. Да и самому ехать за краской не хотелось. Все-таки, выпивши он. Вдруг гаишники остановят.
– Твой сопровождающий, как бы это сказать… – замялся староста.
Лерыч пришел ему на помощь.
– Отдыхает?
Староста дохнул на Лерыча водочным перегаром, при этом кивнув. Потом сказал:
– Ты знаешь, где находится магазин?
Лерыч усмехнулся.
– Ну вы даете. А кто же мне покупает краски?
Рыжебородый с радостью достал из кармана тысячерублевку.
– Этих денег, надеюсь хватит?
– Вполне, – подхватил Лерыч.
Староста выглядел довольным.
– Сдачу возьми себе. Только не задерживайся там. За час управишься?
– Запросто, – пообещал Лерыч. Уже хотел идти, но староста, остановил его.
– Погоди. На, накинь спортивную куртку, – протянул он Лерычу куртку. – А то увидят тебя в робе, подумают, что ты сбежал из колонии. И постарайся, чтобы все нормально было. Я тебя отблагодарю, – пообещал рыжебородый.
Лерыч выскочил на улицу. Честно говоря, надоело краской дышать. Да и по городу есть повод прошвырнуться, на людей посмотреть.
Давно Лерыч не испытывал такой свободы. Он шел по городу один, без сопровождающего прапора. Шел и никто из людей не обращал на него внимания. И это было особенно приятно, ощущать себя таким же как все.
Купив две банки краски, он уложил их в сетку, но возвращаться обратно не спешил. Да и дураком надо быть, чтобы торопиться. Он еще не надышался свободой. А когда еще представится вот такой момент. Да и по городу пройтись охота.
Проходя мимо вокзала, Лерыч свернул к скверу. Там можно посидеть в тишине и о жизни зековской подумать. Вспомнить приятеля Пашу. Тот недавно прислал письмо. Пишет, как хорошо на свободе. Разве с этим будешь спорить. Только Лерычу до полной свободы еще ох как далеко.
Чтобы не так грустилось, на сдачу Лерыч купил бутылку водки. Суворов там со старостой жрет водяру, а чем он хуже этих ублюдков. И Лерыч, расположившись на лавочке, откупорил бутылку. Уже хотел глотнуть, но увидел пьяного солдата в голубом берете. Тот крутился возле палаток у вокзала, потом направился к скверу, где на лавочке сидел Лерыч.
Места, конечно, не жалко, но сейчас Лерычу хотелось посидеть в одиночестве, а тут этот.
– Десантник долбаный, – вздохнул Лерыч, и поднес бутылку к губам. Вряд ли этот солдафон да еще пьяный разберет, что он зек. Да и не беглый Лерыч. Его пребывание здесь можно считать короткой увольнительной. А вот десантник кажется, дембельнулся, иначе бы не позволил себе так нажраться. Только дембелю все ни по чем.
Солдат плюхнулся на скамейку, рядом с Лерычем, уставился на бутылку в его руках. Пьяный как свинья, а видать еще хочет. И видя, что Лерыч не предлагает ему выпить, спросил:
– Земеля, сигареткой не угостишь? – А сам уставился на открытую банку с маринованными огурчиками, которые Лерыч купил на закуску.
Только теперь Лерыч внимательно оглядел солдата. Тут в Рязани, таких солдатиков было полно. А этот видать уезжает. Вон и сумка у него в руках.
Лерыч достал из пачки сигарету, протянул солдату.
– На, затянись.
Солдат был одного роста с Лерычем. Такой же худощавый, коротко остриженный. Вот только лицо у него обсыпанное угревой сыпью. Перезрел видать, пока двухгодичный долг родине отдавал.
Десантник взял сигарету, закурил, а сам все еще посматривал на бутылку в руках Лерыча. Видно ему очень хотелось присосаться к ней. И догадавшись об этом, Лерыч предложил ему:
– Глотнешь?
Казалось, десантник только этого и ждал. Схватил бутылку и отпил чуть ли не половину. Выпил бы больше, да Лерыч не дал.
– Хватит. Мне оставь.
Солдат вернул бутылку. Вытянул из банки маринованный огурчик. Захрустел им. А Лерыч сделав пару глотков из бутылки, спросил как бы между прочим:
– Куда путь держишь, десантура? В часть?
Покончив с огурчиком, солдат взялся за сигарету.
– Не. Я на дембель. Свое отвоевал. Пускай теперь другие служат.
Лерыч сосредоточенно посмотрел на солдата. А тот хоть и пьяный, да насторожился.
– Ты чего так на меня зыришь?
Лерыч улыбнулся.
– Да вот хочу тебя еще водочкой угостить. Прими сто грамм, – предложил Лерыч, отводя взгляд.
Десантник охотно откликнулся на предложение Лерыча.
– А хоть и двести. Десантура никогда не отступает.
Лерыч засмеялся, по-свойски хлопнув солдата по плечу.
– Молодец, служба. Тяни – двести, – протянул он десантнику бутылку.
– Выпью за дембель, – икнув, сказал солдат и приложился губами к горлышку бутылки. Но выпил, от силы грамм сто. Видно водка уже не лезла в него. Но он от жадности, или от радости да с непривычки старательно вливал ее в себя.
– В Москве живешь? – спросил Лерыч, подсев к десантнику поближе.
Как оказалось, солдат был с характером. Ему не понравилось, что Лерыч пристает к нему с вопросами.
– Тебе-то что? Ты что – мент? Справки тут наводишь, – последовало замечание. Солдат хоть и был сильно пьяный, но как оказалось еще не до такой степени, чтобы довериться первому встречному.
– Типун тебе на язык! – замахал на него руками Лерыч. – А спросил я потому, что друг у меня в Москве живет. Просто показалось, что ты тоже оттуда.
Солдатик сидел на скамейке, потягивая сигарету и полусонными глазами поглядывал на снующих около вокзала людей.
– Тебе правильно показалось, – кивнул он головой так, что голубой берет соскочил. Лерыч поднял его с земли отряхнул и надел на голову солдата.
– Я из Москвы. Вообще-то я детдомовский, – вдруг разоткровеничал десантник. – Пэтэушку закончил, пошел слесарем в метро. Год проработал, в армию забрали. А сейчас вот, возвращаюсь.