- Да. Вторая дочь осталась, так сказать, при мне. Киевлянка. Муж - бизнесмен. А сын… Виталику я передал бразды правления в моем концерне. Характер у него мой - жесткий, волевой. Хорошо просчитывает ходы наперед, что в нашем украинском бизнесе необходимо более чем где-либо. Ты ведь не в шахматы играешь, где правила игры установлены давным-давно…
- Сын проживает…
- В Киеве, конечно.
- Валерий Яковлевич, а как дети отнеслись к вашему браку?
- С пониманием.
- Гораздо чаще бывает наоборот, - заметил Феликс. - Особенно когда есть что делить. Да и когда практически нечего - тоже.
- Сын и дочери оказались на высоте, - резко, упрямо возразил старик. - Не столь давно ознакомил их с завещанием - если я, э-э-э, переселюсь в мир иной, три четверти моего состояния отойдет им, одна - Полине. Претензий ни у кого не возникло.
- А когда вы огласили завещание?
- В начале года. В двадцатых, кажется, числах января.
- Валерий Яковлевич, я так понимаю, что у Полины среда - выходной день? - спросил Губенко, у которого никак не вырисовывалось ясное представление о хозяине поместья. - Или она осталась дома в силу каких-то других обстоятельств?
- Вы угадали - выходной. Так заведено в их агентстве.
- "Седьмое небо", если мне не изменяет память? - уточнил Феликс.
- Именно так.
- И чем ваша жена занималась с утра? Не одолевали ли ее какие-нибудь тревожные предчувствия?
- Нет, никаких смен в настроении я не уловил. А спала Полина допоздна, в чем-чем, а в этом она никогда не изменяла себе, если, конечно, не надо было торопиться на работу. По натуре ведь сова, если читать, то до полтретьего ночи… Завтракать мне пришлось в одиночестве, обед же для меня был обедом, а для Полины - завтраком.
- О чем же шла речь за столом?
Яворский в недоумении пожал плечами:
- Да как сказать… Если хотите - ни о чем. Полине очень понравился соус, под которым Алевтина, это наша домработница-повар, подала говядину. Все выспрашивала, что, да с чем, да в какой пропорции. Мне это, поверьте, совсем было неинтересно - гурман из меня никудышний, гурманами, полагаю, становятся с детства, а в моем детстве за высший деликатес почитался добрый кусок хлеба да жареная картошка. Но я отвлекся… Еще Полина размышляла о Париже - ей через неделю светила пятидневная поездка туда на очередной фестиваль моды. Вроде бы как советовалась, что взять с собой из вещей, хотя какой я ей здесь советчик? Спрашивала, что привезти мне в подарок… После обеда разошлись каждый к себе. Она в своей комнате, думаю, полистала глянцевый журнал, а потом, видимо, решила прогуляться по лугу. Когда ее ничто не отвлекало, когда в доме никто не гостил, она любила побродить по траве, посидеть на берегу у реки, и я ее понимал: если ты много времени находишься на глазах у публики, если по горло сыт репетициями, то хочется уединиться…
- А вы, Валерий Яковлевич, что делали в это время? - вклинился в разговор Губенко.
- Сидел в этом вот кресле, - кивнул хозяин кабинета в сторону окна. - Перед этим, правда, выкурил в ближней беседке, на свежем, так сказать, воздухе, сигару под чашечку кофе. Потом тут, у раскрытого окна коротал время с Диккенсом в руках. Немножко вздремнул. По обыкновению. Кто-то любит засыпать под негромкую любимую музыку, кто-то в тишине, а я - под Диккенса. Я обожаю его неторопливое, обстоятельное повествование. Иногда, правда, впадаю от него в сладкую дрему, - виновато улыбнулся Яворский. - Но виной тому не этот, как многие считают, скучный писатель, а, скорее, мой почтенный возраст. Так что "Крошка Доррит", поверьте, вне подозрений.
- А кто еще был в доме или вообще на вашей территории?
- В это время? Никто. Алевтина обычно после обеда уходит, чтобы явиться незадолго перед ужином - живет в Красном Яру, это село в трех километрах отсюда, Тихон Петрович, садовник, с утра отпросился в Киев - внука навестить. Извините, но я устал. Затылок ломит, прямо-таки раскалывается. Если вам нужно осмотреть что в доме, то пожалуйста. А мне без лекарства, кажется, не обойтись. Давление вообще-то в норме, но сегодня такой день…
Перед тем, как покинуть кабинет-библиотеку, Губенко подошел к окну - палисад с цветами, далее тротуар и асфальтированная лента единственной улицы поселка, делящая его на две нарядные половины с роскошными особняками и виллами, где обитают отечественные небожители…
* * *
- Как думаешь, могла все-таки девчонка влюбиться в этого старикана? - спросил Феликс, едва они оказались за красивой, из кованого металла калиткой.
- Кто его знает, - уклончиво ответил Глеб - Чужая душа потемки. Может - да, а может, и нет.
- Вот так ты всегда, - укорил друга Феликс. - Даешь какие-то половинчатые ответы. Что с тебя взять - натуральнейшая Рыба. Самый таинственный и загадочный знак Зодиака!
- Прекрати, Феликс, - поморщился Глеб. - Я говорю "да", если на все сто уверен в своей правоте. Ладно, ближе к делу. Ты "отработаешь" детей Яворского…
- Даже выпишешь мне командировку на берега туманного Альбиона? Имею в виду - к старшенькой дочери миллионера? - деланно изумился Губин.
- Обойдешься, - улыбнулся Губенко. - Когда окончишь курсы по ускоренному изучению английского - тогда, пожалуйста. Значит, ты берешь на себя деток, а я поспрашиваю в модном агентстве и здесь, в поселке. Поезжай в город прямо сейчас. Машину за мной пришлешь часам к девяти.
- Так точно, господин майор, - шутовски отрапортовал Губин. - Желаю удачи!
Они оба, кстати, были майорами, и звездочки на погоны им падали одновременно - день в день. В отделе любили говорить, что если, например, Губенко станет генералом, то автоматически и Губин.
Перед тем, как приступить к опросу возможных свидетелей, Глеб решил пройтись по элитному поселку. Тишь да благодать были разлиты в самом, кажется, воздухе этого райского местечка, где один дом был краше другого - архитекторов толстосумы, конечно, привлекали самых лучших. Все блистало, сверкало, переливалось и тешило глаз, а то, что происходило внутри усадеб, если вообще происходило, - ни музыки, ни криков, ни, упаси Боже, словесных перепалок, было сокрыто от постороннего глаза за добротными, по большей части из красного, желтого или розового кирпича заборами. Пройдя улицей до конца и возвращаясь обратно, Губенко подумал, что теперь понимает, отчего Яворский любит сиживать с книгой в руках у окна кабинета-библиотеки, которое смотрит на улицу - ни шум, ни людское мельтешение его не отвлекают. Во время прогулки Глебу не встретилась ни одна въехавшая в Сосновку или отъехавшая отсюда автомашина. Ясно, почему: посторонним транспортным средствам въезд сюда запрещен, за этим строго следит охранник при шлагбауме. Ну, а дорогущие иномарки дожидаются хозяев где-то в Киеве, чтобы вечером привезти их домой.
"Хорошо тут жить, - подумал Глеб. - А охранник, который поднимает и опускает шлагбаум, напоминает мне апостола Петра у врат рая. Только в раю, если не ошибаюсь, никого не убивают".
В доме справа от жилища Яворского, если стоять к нему лицом, сейчас явно никого не было, поэтому Глеб решил попытать счастья в доме слева. Здесь повезло. Наверное, переданный видеокамерами слежения фейс Глеба не внушал доверия, потому что голос, принадлежащий, без сомнения, пожилой женщине, поинтересовался:
- Кто вы? Что вам надо?
- Майор милиции Губенко. Хочу с вами побеседовать. Это недолго.
- По поводу убийства?
- Да.
Во дворе или в доме помолчали, потом в приказном порядке последовало:
- Покажите удостоверение.
Резонная, если учитывать, что он в штатском, просьба.
После того, как Глеб предъявил "корочки", наступило молчание, наконец, из домофона послышалось: "Хорошо, войдите", замок на калитке щелкнул, и Глеб, нажав ручку, отворил ее. Навстречу ему шли седоволосая бабулька, по виду - сельская учительница на пенсии, и мальчик лет одиннадцати со жгучим любопытством в глазах. Большой двор, если не считать опрокинутого вверх колесами скейтборда да лежащего прямо на земле велосипеда (мальчишки - они всюду мальчишки), был идеально ухожен. Компактный, метра три на четыре, прямоугольник купального бассейна голубел водой. Еще дальше, примерно на той же "параллели", где у Яворского - площадка для игры в гольф, аккуратный загон для птицы. "Фишка" хозяев - павлины и фазаны. Что ж, у каждого здесь свои предпочтения, увлечения, причуды.
- Значит, вы знаете, что у ваших соседей…беда, - произнес Глеб, изучая старушку, которая, по всей видимости, была добрым и негордым человеком.
- Только благодаря внуку, Сережке, - ответила женщина, кивая на мальца. - Иначе б оставалась в неведении. Я, если честно, никак не привыкну к здешней жизни. Соседи, а в гости друг к другу ходить не принято. Каждая семья сама по себе. Ну, увидимся случайно - поздороваемся, вот и все. Совсем не так, как в моем селе, где все на виду, а соседка через дорогу иногда роднее, чем сестра.
- Да, понимаю, - улыбнулся Губенко. - Я в Сосновке первый раз и, конечно, удивился - никого не видно, ничего не слышно. Простите, как вас зовут? Марья Михайловна, вам сегодня что-то бросилось в глаза? Человека ведь убили, надо разобраться, кто это сделал и почему.
- Боюсь, милый мой, ничем тебе не помогу. Я все время была в доме, ну, во двор выходила. Ни криков, ни ругани. А заборы, сами видите, такие, что любая тюрьма позавидует.
- А я… - бойко начал мальчонка, но тут же осекся под удивленным взглядом старухи.
- Ну-ка, ну-ка, Сережа, - поощрительно, выжидающе произнес Губенко.
- Я спускался к речке, а там дядька какой-то в лодке сидит и рыбу удит. Молодой еще, но уже лысый. Не совсем, правда, лысый, а наполовину.
- И когда это было?
- Сразу после обеда, может, в полтретьего.
- И где находилась лодка? Посередине реки или возле берега?
- На самой глубине. Посередине.
- Весельная или моторная?
- С веслами.
- А потом?
- А потом я убежал, а рыбак еще ловил рыбу.
- И больше никого ты там не заметил?
- Не-а. Ни на берегу, ни на воде. Обычно…
- Что - обычно?
- А то, что рыбаков здесь никаких не бывает.
- Речка приватизирована, что ли?
Мальчишка пожал плечами, а Марья Михайловна недоуменно выпятила по-старчески бесцветные губы:
- Точно не знаю, но, наверное, нет. До речек, мил-человек, еще не добрались. Просто местным известно, какие люди тут живут, вот они и не докучают.
- Вас, Марья Михайловна, сын сюда привез или дочь?
- Сын. Он председатель правления банка.
- Большущая должность, - уважительно сказал Глеб.
- И денежная, - по-детски непосредственно, но весьма горделиво подчеркнул Сережа, заставив Глеба в душе поразиться, как рано сейчас детки проникаются духом меркантилизма.
Дальнейший опрос тех жителей Сосновки, которые чудом как оказались дома, навел Глеба на невеселую мысль о том, что свидетели в этом поселке для белых людей просто-напросто не водятся, как не водятся, например, в Черном море синие киты. Глеб даже выбранился вслух, что ему, интеллигентному человеку, в отличие от другого хорошо воспитанного джентльмена - Феликса, который вполне позволял себе это, было вовсе несвойственно. Утешало то, что завтра есть еще с кем встретиться. Только надо приехать спозаранку, чтобы поймать этих трудоголиков еще до отъезда на работу. Жаль, что жены их уже разъехались по Багамам, Канарам, Сейшелям и Пальма-де-Мальоркам…
Когда Глеб, вытянув под кухонным столом во всю длину сладко ноющие ноги, наслаждался после сытного ужина чашкой традиционного кофе, за что постоянно был ругаем женой, считающей, что кофе на ночь - признак дурного тона, позвонил Феликс.
- Ну и как? Уже, наверное, знаешь, кто угробил эту красотку?
- Кончай, Феликс, ёрничать. Если б "уже", оборвал бы твой телефон. Представляешь, буквально не за что ухватиться. Соседский мальчонка, правда, сказал, что видал на реке какого-то, как он выразился, полулысого рыбака в лодке незадолго до убийства. Несколько странно, так как речка де-факто "прихватизирована". Местные аборигены, из соседних, имею в виду, сел, свято чтут покой сошедших к ним богов и стараются не тягать у них под носом карасей да окунишек. И всем залетным дают от ворот поворот. Сдается мне, вряд ли узнаем, кто этот рыбак. Неужели приплыл откуда-то, чтобы всадить кинжал в сердце жене Яворского?
- Всяко может быть, - Губин ответил на этот вопрос так, как на него хотелось ответить и самому Губенко.
- В общем, у меня пусто. А у тебя?
- Познакомился с Ириной Валерьевной Яворской. Очаровательная женщина, совсем не похожа на своего невыразительного отца. Случившимся потрясена. Говорит, что такое не могло привидеться и в самом страшном сне. Совершенно не представляет, кто и почему мог взять на душу такой грех. Хороший она человек, эта Иришка, - Феликс не будет Феликсом, если не собьется на привычный, весьма легкий тон - "красотка", "Иришка". А вот и продолжение: - Старикашку характеризует как нельзя лучше: с матерью прожил душа в душу, супруги никогда не ревновали друг друга, и не потому, что не ревнивы по природе, а просто оснований для этого никогда не возникало. Отца, когда тот женился вторично, никто из детей не осуждал. Выбор его приняли с пониманием. "Пока человек жив, ему хочется обычных человеческих радостей, уюта, защищенности, потребности о ком-то заботиться", - так сказала Ирина Валерьевна, и я с ней согласен, потому что, как холостяк, чувствую себя ущербным. Согласись, Глеб, я ущербная личность?
- Конечно. Но этот недостаток исправим - стоит лишь переступить порог загса.
- Давно на свадьбе не гулял? - изобразил деланную обиду Губин. - В общем, Глеб, мне тоже похвастаться пока нечем. Мне показалось, что Ирина Валерьевна была вполне правдива. Знаешь, мне еще очень понравилось, что она, более чем обеспеченная женщина, дочь миллионера, жена главы крупного медиа-холдинга, продолжает работать простым завучем в школе. И еще, представь, она выдержала мой взгляд. Не обманывала меня Иришка. Нет, не обманывала.
Губин и впрямь обладал необыкновенным взглядом - прямым, пристальным и немигающим, как у змеи. Редко кто, на кого уставлялся Феликс, не отводил глаз в сторону. Он, между прочим, сам выработал в себе это умение, руководствуясь древней восточной методикой: непрерывно, не моргая, смотрел с двухметрового расстояния на повешенный на стене исписанный лист бумаги. Вернее, на обведенный в самом центре черным карандашом и заштрихованный кружок размером с циферблат маленьких женских часиков. И так - целых пятнадцать минут.
Гипнотический свой взгляд Губин считал за "детектор лжи" и весьма на него полагался, что нередко вызывало у Глеба скептическую усмешку.
- Завтра постараюсь встретиться с сыном Яворского. А потом, если поддержишь меня перед начальством, слетаю в Лондон. Надо ж побеседовать и со старшей дочерью Валерия Яковлевича.
- Командировочное удостоверение у тебя на столе, Савельев, - это был начальник уголовного розыска, - уже позвонил в Скотланд-Ярд. Тебя встретят в аэропорту Хитроу.
- Какая оперативность! - восхитился Губин. - Ладно, Глеб, пока. Целую в рот!
Губенко снисходительно усмехнулся - ох, уж этот неисправимый Феликс, отключил трубку радиотелефона и уставился на стенку кухни, облицованную розовым кафелем, так, словно прямо перед ним, в центре какой-то плитки располагался черный заштрихованный кружок размером с двухкопеечную монетку.
И Глеб, и его жена Надя считали, что с кафелем они угадали - он был розовый, теплый, плитка с цветком чередовалась с плиткой под пенку…
* * *
Сын Яворского, Виталий, достиг возраста Иисуса Христа и был неженат. В отличие от отца он мужчина видный, привлекательный - живые голубые глаза, выражающие несомненный ум, темные волосы, прямой, аккуратно выточенный нос, чувственные губы. Такой экземпляр мужской породы вправе рассчитывать на огромный успех у женщин, возможно, избалованность их вниманием и заставляла Виталия пока что оставаться в холостяках. Если учесть, что он не только красив, молод, а еще и очень богат, то успех этот был, скорее всего, бешеным. По крайней мере, так вообразил себе умник и прагматик Губин.
Встретился он с Виталием Валерьевичем у того в кабинете и к концу беседы понял, что ничем сколь-нибудь полезным следствие не обогатится. Смерть Полины, кроме вполне объяснимого потрясения, вызвала у молодого Яворского сильнейшее недоумение: кому не угодила его юная красавица-мачеха, кто и с какой целью так безжалостно расправился с ней? Насчет этого он, Виталий, был в полном неведении.
- А не доходило ли до вас каких-либо слухов о ее, смею допустить, романах с кем-то, тайных связях? - в лоб спросил Феликс, устремив на бизнесмена свой немигающий, как у филина, взгляд. Тот, с честью его выдержав, ответил:
- Представьте себе, нет. Вообще, это ложное мнение, что каждая певичка, актриска, звезда подиума обязательно распутная девка.
- А вам лично Полина нравилась?
На этот раз Виталий Валерьевич столкновения взглядов не выдержал и опустил глаза, чем насторожил Губина.
Поняв, что молчание затягивается, молодой Яворский с легким раздражением процедил сквозь зубы, отличные, кстати, один в один зубы:
- А не кажется ли вам, что подобные вопросы весьма бестактны?
- Простите, но в нашей работе без них не обойтись. Если миндальничать, то вряд ли раскроешь преступление.
- Она мне нравилась, если предельно откровенно, даже очень нравилась. Вы ведь видели Полину? - Губин кивнул. - Так вот ответьте: какого мужчину она могла оставить равнодушной? Это как искусно выполненная драгоценность, которой в ювелирном магазине любуются поголовно все, только вот далеко не каждый способен стать ее обладателем. Мне понятен скрытый смысл вашего вопроса: нет, между мной и Полиной ничего такого не было. Уже хотя бы потому, что она являлась женой моего отца, которому я обязан буквально всем. Если бы не он, я не сидел бы в этом кресле, а вполне возможно, бегал бы по Киеву от какой-то фирмы по киоскам да супермаркетам, навязывая им зажигалки, батарейки, пакетики с сушеными кальмарами да презервативы с усиками и без оных. А отец, как вы приметили, стар, но далеко не до такой степени, как вам, наверное, кажется. У нас вообще-то прекрасная наследственность: мой семидесятипятилетний прадед, овдовев, как и отец, взял в жены ядреную, кровь с молоком, крестьянку и великолепно с нею управлялся. Понимаете, в каком смысле? Дед, которому посчастливилось дожить до глубокой старости вместе с бабкой, даже в преклонные годы не пропускал веселых разбитных бабенок. Отец, полагаю, тоже не оставлял Полину неудовлетворенной.
- Виталий Валерьевич, не обижайтесь, Бога ради, но вы что, свечку держали? - с веселым цинизмом спросил Губин.
- Сестра, Ирина, мне об этом как-то шепнула. А с ней по-свойски, по-женски, так сказать, поделилась сама Полина. Извините, но если у вас больше вопросов нет, то… Через полчаса у меня встреча с важным деловым партнером, и я должен успеть к ней подготовиться.
- Да-да, конечно, - согласился Феликс. - На прощанье позвольте полюбопытствовать: а где именно вы находились вчера?
- Здесь, в офисе.
- Целый день?
- Устанавливаете, есть ли у меня алиби? - усмехнулся Яворский-младший. - Нет, я на работе был до обеда. Провел селекторное совещание, сделал ряд необходимых звонков, посидел над документами. А после обеда уехал.
- Куда? - улыбнулся Феликс. - Извините, но мне нужно восстановить ваш день буквально по минутам.