- Ну, так хватит дышать свежим воздухом, прикрой окошко. Мух этим летом расплодилось видимо-невидимо. Урожайный для них год - как на грибы. Никогда у меня дома их не было, а сейчас, как в сельской хате - я даже на базаре липучек накупил. Закрывай, закрывай окно, а я эту негодяйку сейчас прихлопну газеткой.
В кабинете и впрямь тихонько, но надоедливо жужжала муха.
- Сделай одолжение, прихлопни, - улыбнулся Глеб.
* * *
Через день Губенко остался один на один с делом об убийстве Полины Яворской - Феликса Губина откомандировали в распоряжение следственной группы подполковника Урсуляка.
- Из огня да в полымя, - подмигнул приятелю неунывающий Феликс. - У тебя один труп, а у меня целых пять. В Дарнице, представляешь, вырезали всю семью - родителей с детьми. Если честно, Глебушка, я бы с удовольствием ушел на пенсию. Подсчитай, пожалуйста, сколько нам с тобой еще корячиться.
- Это высшая математика, - усмехнулся Глеб. - Без калькулятора не управлюсь.
Когда через четыре дня Феликс вырвался в родную контору, то увидел в пустом кабинете у себя на столе записку: "Уехал в Москву. Буду в понедельник".
"В Москву вместо Лондона?" - приписал Феликс и положил записку на стол Глебу.
Так уж получилось, что встретились приятели во вторник. Обрадовались друг другу, как после долгой разлуки. Когда Феликс сообщил, что в первой половине дня он, в принципе, свободен, так как Урсуляк назначил совещание на 15–00, Глеб воскликнул:
- Значит, поедешь со мной в Сосновку. Легкие провентилируешь - сам знаешь, какой там обалденный воздух! К обеду, думаю, уже будем в Киеве.
- А чего я там забыл, в этом поселке для белых людей? Надеешься, Яворский нальет нам по фужеру "Хеннесси"?
- Может, и по два, - загадочно усмехнулся Глеб.
- Нашел убийцу, что ли?
- Феликс, ты слишком высокого мнения обо мне, грешном. Я тебе что, новый Шерлок Холмс? Просто хочу проверить одно алиби от некоей мадам Саверни.
- Что-что? - вскинул вверх брови Губин и посмотрел на коллегу как на сумасшедшего.
- Ладно, - усмехнулся Губенко. - Комментарии потом. Если они вообще состоятся…
Миллионер находился на просторной зеленой лужайке, где, не изменяя привычке, сам с собой играл в гольф. За этой его игрой в игру с выражением полнейшего равнодушия на лице наблюдал Виталий Яворский, который сидел в шезлонге под тенистым берестом.
- Кто же побеждает, Валерий Яковлевич? - улыбаясь, традиционно полюбопытствовал Глеб.
- Пока что счет ничейный. Что, есть какие-то новости?
- Пожалуй, да, - кивнул Губенко.
- Тогда пойдемте, присядем вон там под деревом. Там как раз три шезлонга пустуют, - предложил хозяин поместья. - Кстати, чем вас угостить? Кофе, чай или что-нибудь покрепче?
- Ни то, ни другое, ни третье, - отказался Глеб, чем вызвал у Губина явное неудовольствие.
Солнце, еще не в зените, припекало, однако, так, что тень от густого береста показалась спасительным раем. У реки, конечно, прохладнее, но ее свежесть сюда не доходит, сгорает в застойном, как вода в аквариуме, где ни одной рыбки, воздухе.
- Все-таки я выпил бы чего-нибудь прохладительного, - Валерий Яковлевич утер тыльной стороной ладони бисерные капельки пота со лба и достал из кармана летних брюк мобильник.
- Тихон? Принеси, пожалуйста, холодного квасу. И два спрайта или колы. Итак, слушаю вас. Неужели нашли убийцу?
- Да, нашли, - сказал Глеб.
- И кто же он? Или, может, она?
- Он. И он, - Глеб сделал паузу, - это вы.
- Я? - оторопел Яворский. - Вы в своем уме, молодой человек?
И он, и Губин, и Виталий во все глаза уставились на Глеба.
- Я не обмолвился, Валерий Яковлевич. У меня есть все основания полагать, что Полину убили именно вы.
- И как же, по-вашему, я это сделал? - утирая полой рубахи-разлетайки теперь уже обильно взмокревший, и не от жары, а от внутреннего, ничем, впрочем, не выдаваемого волнения, лоб, вопросил Яворский. - Раздвоением личности в физическом, так сказать, выражении, я, кажется, не страдаю. Верный многолетней привычке, в тот ужасный день я находился в кресле у окна кабинета-библиотеки, что, кстати, может подтвердить Спиридон Федорович Усатенко, с которым мы обменялись приветствием, а через некоторое время сошлись на мнении, что день выдался необычайно жаркий, Усатенко - наш, из Сосновки, он генерал-полковник в отставке. Да, если мне не изменяет память, я здоровался со Светланой Анатольевной Ландсберг, моей соседкой.
- А кто еще может подтвердить ваше алиби? Назовите, пожалуйста, их.
Яворский нервно передернул плечами:
- Молодой человек, я ведь в это время занят чтением и по большей части не замечаю тех, кто проходит мимо моего дома. Иногда, не помню, говорил вам или нет, на меня накатывает дрема. Наверное, меня видел еще кто-то, только вот я их - нет.
- Ошибаетесь. Действительно, единственные, кто лицезрел живого, настоящего Валерия Яковлевича Яворского, это Усатенко и Ландсберг. Остальные, а их тоже двое, проходили мимо вашей восковой фигуры.
Как раз в это время подоспел с двумя бутылками - кваса и спрайта и четырьмя стаканами на подносе Тихон. После того, как он водрузил напитки на столик, хозяин нетерпеливым жестом отослал его восвояси.
- Промочите горло, джентльмены, - как ни в чем не бывало, предложил Яворский. - Духота сегодня прямо-таки несусветная.
Он с наслаждением выпил студеного квасу и обратил взор на Губенко.
- Продолжайте, Глеб Павлович. Вы интересный рассказчик и большой, э-э-э, фантазер.
- Спасибо за спрайт, - улыбнулся Глеб. - Я его, между прочим, обожаю. Но самое главное, он просто ледяной и льется, кажется, в самое сердце. На чем я остановился? Ах, да, на восковой фигуре, которую вы заказали в апреле, могу даже назвать точную дату - седьмого апреля этого, естественно, года. Себя, изваянного из пчелиного воска, сидящего в кресле с книгой в руках, вы заказали не киевским мастерам скульптуры, а московским. Обычно на изготовление этого произведения искусства уходит от полугода до года с лишним. Над ней трудятся самые разные специалисты - от антропологов и пастижеров до гримеров, визажистов и костюмеров. Но ждать долго - это было выше вашего терпения. Вы попросили мастеров весьма известного ателье "Вечно живые" уложиться в кратчайшие сроки, дав им на все про все два месяца. И одарили неслыханно щедрым гонораром - десятью тысячами долларов, что в пять раз превышает обычное вознаграждение.
Виталий Яворский испытывал явное смятение - он нервически то сжимал кулаки, то разжимал, неотрывно глядя на отца расширенными глазами, а тот слушал Глеба с каменным спокойствием, иногда и Губенко, и Губину казалось, что мысли его витают далеко-далеко, где-то над волнистым меандром ослепительно зеленого заречного леса. Но это было обманчивое впечатление - ни одно слово Глеба не ускользало от миллионера. Как и то, что он на секунду прервался, будто давая Валерию Яковлевичу возможность хорошо осмыслить сказанное.
- Что ж вы запнулись? Продолжайте, мне необыкновенно интересно, - это вышло у Яворского так, словно он вел совещание, а его подчиненный, которому он внимал, внезапно потерял нить разговора.
- Валерий Яковлевич, вы даже пояснили москвичам, чем вызвана спешка - больны, мол, раком, дни сочтены, поэтому хотите оставить на память детям и внукам себя как живого.
- Но я действительно болен, - возразил старик. - Врачи утверждают, что протяну месяца три, не более.
- Извините, - Глеб почувствовал некоторую неловкость, - я предполагал, что ваша болезнь не более чем правдоподобный повод для форсированного выполнения заказа. Но… Но проверить, правду говорите или нет, особого труда не составит. Я, с вашего позволения, продолжу. Собственно, вы не очень-то удивили спецов из "Вечно живых" - к ним ведь обращаются самые разные люди, и у каждого свои прихоти. Мастерам, кстати, запомнилось, как вы, полушутя-полусерьезно, заметили, что пастижерам, которые заняты одним из самых трудоемких процессов - вплавляют в воск волосы, волосок, чтоб ты, Феликс, знал, к волоску, понадобится не месяц, как обычно, а, учитывая размер вашей плеши, гораздо меньше. Но по-настоящему огорошили вы их совсем другим - ваш вопрос, а нельзя ли сделать так, чтобы у воскового двойника глаза в течение часа закрывались минут на десять, а потом вновь открывались, загнал скульпторов в тупик. Вы, естественно, пояснили, откуда такое странное желание, рассказав о своем милом, смешном обыкновении засыпать во время чтения. "Дорогие мои, - сказали вы, - представьте, я, восковый, читаю книгу, и вдруг веки мои смыкаются, я впадаю в крепкую дрему - разве это не обеспечит у родных людей иллюзию, что их отец и вправду почти ничем не отличается от себя в натуре?" Замечу, что москвичи с этой задачкой справились, установив внутри фигуры часовое реле, благодаря которому запускался в действие хитроумный механизм, опускающий веки, внутрь которых были вмонтированы тончайшие проволочные дужки. Ну, сделать можно все! Открывают ведь и закрывают глаза детские куклы! Знаю, что "ноу-хау" обошлось вам дополнительно в очень даже кругленькую сумму. Но что для вас, миллионера, эти копеечные расходы?
Конечно же, вы позаботились и об одежде, купив в одном из модных бутиков, в каком именно, поверьте, я знаю, сразу две светло-серые кофты, две одинаковые бледно-голубые рубашки и два очень похожих галстука. Прежнее одеяние, в котором вы появлялись в кабинете-библиотеке, отправилось на покой в гардероб. Что еще? Да, в Москву вы явились, вооруженные всеми необходимыми материалами - отлично выполненными фотографиями, видеосюжетами, где вы в кресле, с любимой книгой в руках. Кстати, темно-зеленый томик Диккенса в тот день в руки вашего двойника вы вложили сами. Насчет кинжала… Он был приобретен в Москве, в одном из магазинов для охотников. Наш эксперт так и определил - оружие совершенно новое. Может, достаточно, Валерий Яковлевич?
- Ну почему? Если есть что сказать, то, пожалуйста, - живо откликнулся Яворский, и Глеб с Феликсом поразились его самообладанию.
- Надо ли говорить о том, что вы, восковый, ну, пятипроцентную специальную добавку, или добавки, как хотите, я не считаю, получились, как живой? Цвет лица, волос, глаза, зубы - да любой ваш знакомец в шаге от скульптуры непременно окликнул бы вас, дабы засвидетельствовать почтение!
Вы выбрали удачный день и осуществили свой замысел. Привели в действие жестокий приговор… Я, вернее, мы с Феликсом Андреевичем, в принципе, догадывались, почему вы убили Полину, но хотелось бы услышать об этом из ваших уст.
- Ничего особенного, Глеб Павлович, вы не услышите. Один раз Полина оставила меня в дураках. Я сказал, что прощаю и забываю, - совершил, дабы вы знали, некоторое насилие над собой, потому что не в моих правилах молча сносить обиды и оскорбления. Я, собственно, вам об этом уже говорил. Но когда она, о Виталии я уж умолчу, сын как-никак, оставила меня, нагло, оскорбительно и бессовестно, в дураках во второй раз, чаша терпения переполнилась. Никто и никогда прежде не наносил такой удар по моему самолюбию, по моей чести, по моему достоинству. Между мной и Полиной состоялся еще один тяжелый разговор, и самые мягкие определения, услышанные из ее уст в мой адрес, были - старый хрыч, облезлая обезьяна, я к тебе никогда не испытывала никаких чувств. Ни на капельку… Конечно, она громко оскорбляла меня, будучи в состоянии аффекта, но я, вынося ей приговор, не принимал это в расчет.
- Папа, неужели это все - правда? - воскликнул Виталий, но старик не обратил на него ровно никакого внимания.
- Знаете, Глеб Павлович, я ставлю вам наивысшую оценку. Я, грешным делом, думал, что мой план мести продуман до мельчайших деталей, комар, как говорится, носа не подточит, а в милиции сплошь да рядом тупицы. Выходит, ошибался. Скажите, как вам удалось догадаться обо всем?
- Вы действительно продумали алиби так, чтобы следствие не располагало по отношению к вам какими-либо уликами. В три часа дня уселись в кресло с книгой в руках, и ровно в пять минут четвертого поздоровались с Светланой Анатольевной Ландсберг, а чуть позже ответили на приветствие Спиридона Федоровича Усатенко. Сразу после этого ваше традиционное место занял восковый двойник, а вы спустились к реке. Убив Полину, спешно возвратились в "читалку" и, отодвинув кресло с куклой, тут же уселись у окна, успев еще раз продемонстрировать себя, живого, отставному генерал-полковнику. Этого свидетеля вы, Валерий Яковлевич, просто-напросто приберегали на всякий случай, на потом - зачем его называть, если вас и так наверняка уже видели несколько человек? Хотя бы та же Ландсберг… Возникает вопрос: почему вы держали Усатенко про запас? Ну, во-первых, всем известно, что во время чтения Диккенса Яворский ни на кого не отвлекается, а тут вдруг и поздоровался, а потом еще и сказал несколько слов. Расчет был верный: у следователя может возникнуть подозрение, что вы заранее постарались обеспечить себе алиби. Второй резон: если вдруг алиби окажется небесспорным, вы бросаете свой козырь - помилуйте, весь есть человек, который лицезрел меня собственными глазами… А насчет догадки…Догадка осенила меня благодаря…мухе. Да-да, разобраться в преступлении мне помогла самая обыкновенная муха, которая села вам, вернее, вашему восковому двойнику, на лоб, когда глаза у фигуры еще были открыты. Но, если честно, не эта деталь меня насторожила, а то, что муха полезла к вам, восковому, в нос, в ноздрю, когда глаза у вас уже были закрыты, вы, так сказать, дремали, это вот и смутило меня очень и очень крепко - подобную пытку, поверьте, ни один живой спящий человек не выдержит. Щекотно так, что мертвый проснется. Я вообще-то вырос в селе, а там мух полчища. По себе знаю, что не проснуться, если кто-то шевелится у тебя в ноздре, невозможно. Батя у меня был мастак похрапеть после обеда, и я всегда посмеивался, когда он себя судорожно хлопнет пальцем по носу, через секунду, правда, снова храпит. Да, Валерий Яковлевич, разгадать преступление мне помогла муха. Благодаря ей у меня зародилось подозрение, что вы каким-то образом решили провести следствие. Ваш план был безупречен, просто вы не учли, что иногда летом в комнату залетают мухи. А кое-кто стал свидетелем этого совсем незначительного действа, не придав, впрочем, ему никакого значения. А теперь позвольте полюбопытствовать: как, интересно, вы поступили с восковой фигурой? Расплавили?
- Нет, - вздохнул Яворский. - Она хранится в надежном месте. Теперь уж, конечно, покажу, где. Это за мной? - кивнул он на двух идущих к бересту милиционеров.
- Да, - вздохнул Губенко. - Вы не ошиблись.
Когда миллионера увели, Феликс пристально посмотрел на Виталия Яворского. Тот в полном молчании весьма достойно выдержал его взгляд.
- В принципе, теперь это уже не имеет никакого значения, можете вообще не отвечать на мой вопрос. И все же, вы оставили Мари в гордом одиночестве только для того, чтобы купить ей деликатесной икры и черешен?
- Если честно, после звонка Полины я поспешил к ней на встречу. По телефону она сообщила мне, что ситуация ужасна, что она в отчаянии. А потом, на берегу реки подробно рассказала о разговоре с отцом, папа, между прочим, точно передал его содержание. Полина очень сожалела, что сорвалась, - грубый тон, оскорбления. Она была уверена, что разрыв неизбежен. Не знала, что ей делать дальше. Но она не предполагала, что отец готовит ей смерть.
- А вы? - спросил Губенко.
- Я тоже не допускал такого исхода. Хотя какое-то нехорошее предчувствие меня и одолевало. Конечно, мы с Полиной очень и очень виноваты. Но она заплатила за свой грех слишком дорого. Дороже не бывает…
Феликс хотел было спросить молодого Яворского об его истинных отношениях с Мари Лакруа, но передумал. Как мужчина, он вполне понимал Виталия…
* * *
- Уже? Так быстро? - удивился Губенко вошедшему в кабинет приятелю.
- На то у нас и есть Урсуляк, чтобы четко, по делу, без излишних рассусоливаний, - показал в улыбке хорошие белые зубы Губин. - Я его, если честно, слушал вполуха. Все силился понять, кто дал тебе наводку на Москву?
- Знаешь, я уже готов был поверить, что в кресле вместо Валерия Яковлевича сидел какой-то его странный, даже промелькнула мысль, восковый двойник, если б меня не смущали эти то открытые, то закрытые глаза. Прямо какая-то чертовщина! Однако надоедливая муха не давала мне покоя, и я все больше укреплялся в подозрении - что-то не так. Неужели в этом странном деле все же присутствует восковая фигура? Если да, то ее ведь кто-то слепил. Обычно для этого не позируют - используются фотографии, видеосюжеты. Короче, знаешь, кто подтвердил мою догадку? Садовник Тихон! Я пригласил его сюда на беседу и наряду с разным прочим спросил, а любит ли Валерий Яковлевич фотографироваться? Нет, сказал Тихон, он этого на дух не переносит. Правда, весной приезжали фотограф с телеоператором, они снимали хозяина и на площадке для игры в гольф, и в биллиардной, и в столовой, но больше всего почему-то в кабинете-библиотеке, где Яворский сидел в кресле с томиком Диккенса в руках. Щелкали и так, и этак, и переэтак. Но больше всего вертелись в палисаднике, снимая Валерия Яковлевича в открытом, несмотря на холод, окне.
- И тогда, - вздохнул Глеб, - мне все стало ясно. Обратился к киевским восковых дел мастерам - те слыхом не слыхали о Яворском. Значит, не исключено, что он привлек к этому делу россиян, скорее всего, москвичей. Так и оказалось. Я, между прочим, и бутик вычислил, где он купил новую одежду. Продавцы, кстати, запомнили Валерия Яковлевича потому, что никто прежде не приобретал у них сразу по две одинаковых кофты, по две одинаковых рубахи. Бутик, правда, находится не в Москве, а в Киеве…
- Ну, Глеб, ты гений, - протянул Губин. - Слушай, а что ты мне втирал насчет какой-то Мари, как ее…
- Саверни.
- И кто она такая, эта Мари Саверни?
- Вообще-то ее девичья фамилия - Гросхольтц. Мари Гросхольтц. А Саверни она стала благодаря отчиму - овдовев, матушка ее вышла замуж вторично. Впрочем, Феликс, дружище, ты прекрасно знаешь, кто эта женщина. Мадам Тюссо! Это уже ее фамилия по мужу. Устраивает?
- Слов нет, - рука Феликса потянулась почесать в затылке…