- Ладно… Я, в принципе, догадываюсь, кто меня изобразил эдаким всеведающим дедом…
- Очень прошу вас, Андрей Феликсович, помогите, если это в ваших силах, следствию. Наша цель - найти преступника и наказать его. Думаю, что и вам хочется того же, - искренне, взволнованно произнес майор.
- Хорошо, - хозяин, остановив взгляд на госте, задумался. В воздухе повисла тягостная пауза. Непонятно было - то ли он собирается с мыслями, то ли колеблется, рассказать о чем-то следователю или нет. Наконец Андрей Феликсович вздохнул и спросил:
- Вы когда-нибудь что-нибудь слышали о златниках, или, по-другому, золотниках?
- Нет, - честно признался Лободко. - Но, насколько могу судить, это что-то… золотое?
- Вы не ошиблись. Но продолжу - именно эти златники, по моему предположению, вполне могли стать причиной убийства Тимофея Севастьяновича. Если позволите, - Лободко тут же согласно кивнул, - я прочитаю вам короткую лекцию об этих архиценностях. Итак, златники - это золотые монеты времен князя Владимира, которые чеканились совсем недолго - ну, год, от силы два. Необходимость в них возникла по двум причинам: во-первых, в денежном обороте Киевской Руси резко уменьшилась доля серебряных дирхемов, их называли кунами, или ногатами, поскольку арабский Халифат заметно сократил их чеканку. А еще в ходу были византийские и западноевропейские монеты, но их дефицит тоже ощущался. Во-вторых, нельзя отбрасывать и такое предположение, что стремление иметь собственную, так сказать, валюту было продиктовано желанием поднять, укрепить престиж державы, княжеской власти. Ведь что такое страна, имеющая, - Андрей Феликсович улыбнулся, - не гривню, а какой-то несчастный купонокарбованец? Не очень-то настоящая страна, правда? Олег Павлович, вам интересно?
- О, да!
- Теперь о том, что представлял собой златник. Вес его колебался в пределах четырех или чуть больше четырех граммов золота. Диаметр монеты - от 19 до 24 миллиметров. Аверс ее снабжен портретом князя Владимира. На нем шапка с подвесками, которая увенчана крестом, крест властитель также держит в правой руке, левая же покоится на груди. На монете отчетливо виден трезубец - родовой герб Рюриковичей. По кругу идет надпись кириллицей: "Владимир на стол…". На некоторых златниках, впрочем, фигурируют другие слова: "Владимир, а се его злато". Реверс, то есть обратная сторона монеты, украшен ликом Пантократора, Иисуса Христа.
- Андрей Феликсович, а вы что, нумизмат? - осторожно полюбопытствовал Лободко.
- Увы, монеты и ассигнации я никогда не коллекционировал. Но нумизматикой интересовался - на теоретическом, так сказать, уровне.
- А Медовников?
- Нумизматом он тоже не был. Но понятие о ней, конечно, имел. Знаете, все эти вещи - краеведение, история, нумизматика, геральдика, генеалогия и прочее, прочее находятся на определенном стыке. Одно так или иначе соприкасается с другим. Но продолжу: златники конца десятого века-начала одиннадцатого появились на Руси вскоре после ее крещения и чеканили их древнерусские мастера, весьма искусно, замечу, чеканили. Надобно подчеркнуть, что в качестве основы, образца был взят византийский солид. Так вот, златники - вещь чрезвычайно редкая. Всего в мире было найдено одиннадцать монет, одна из них безнадежно утеряна. Из оставшихся десяти семь хранятся в Эрмитаже, одна - в Государственном историческом музее в Москве, еще по одной - в Национальном музее истории Украины и Одесском историческом музее. Любопытно, что первый златник попал в руки Григорию (Георгу-Фридриху) Бунге, с именем которого связана знаменитая первая партикулярная, другими словами, частная аптека на Подоле. Открыл ее вообще-то немец Иоганн Гейтер, или Эйстер, а дело его продолжил зять Григорий Бунге. Кстати, Олег Павлович, знаете, где располагается эта славная фармация?
- Если не ошибаюсь, где-то на улице Притисско-Никольской, - смущенно ответил майор. - Несколько раз проходил мимо, но вовнутрь не заглядывал.
- Верно! - оживился Круликовский. - Именно там! Притисско-Никольская, 7! Но мы несколько отошли от темы. Как раз Григорий Бунге и купил у некоего служивого украинца редкостную монету, которому та досталась от матери. И было это в 1796 году. Спустя годы златником заинтересовался известный в Киеве коллекционер Могилянский. Семья Бунге продала монету ему - к несчастью, замечу, потому что раритет вскоре исчез и, насколько знаю, до сих пор не найден. Ну, дорогой Олег Павлович, теперь о златниках вы знаете почти все. Схематично, разумеется. Нас с вами нумизматами назвать нельзя, но как здравомыслящие люди мы в состоянии представить, каких баснословных денег стоит одна такая монетка. А если их семнадцать? Это миллионы долларов! У вас ведь, извините, у нас в Украине цену чаще всего обозначают в долларах, верно?
- Абсолютно, - подтвердил Лободко. - А почему вы сказали - семнадцать? Их что, нашел Медовников?
- Лучше всего на этот вопрос ответит его письмо, - Андрей Феликсович поднялся из кресла, подошел к мебельной стенке и выудил с верхней антресоли обычную канцелярскую папку. Потом достал оттуда конверт и протянул майору Лободко:
- Первую страницу можете не читать, ничего интересного для себя не найдете, а вот на обороте, думаю, как раз то, что вам нужно…
"То, что нужно", состояло из одного, но весьма емкого, спрессованного абзаца. "Не поверишь, дорогой Андрей, - писал Медовников, - но на склоне лет мне улыбнулась дикая, неслыханная удача - ко мне в руки попал план месторасположения клада, спрятанного киевским дворянином Полторацким в стене одного из домов в центре Киева. И речь идет не о шейных гривнах, колтах, браслетах, чашах, перстнях или каких-нибудь арабских золотых или серебряных дирхемах. Если, читая эти строки, ты стоишь, то присядь, пожалуйста, а то упадешь и зашибешься. Андрюша, дорогой мой, речь - о златниках времен князя Владимира Красное Солнышко. О семнадцати златниках, которые схоронены в кирпичной нише. Не мне рассказывать тебе, сколько сохранилось этих бесценных монет - ты прекрасно помнишь сию цифру. План, Андрюша, весьма хитроумный, и, чую, мне придется попотеть, чтобы его расшифровать. Никто сейчас о моей находке не знает, с сенсацией я не спешу, это не в моих правилах. Скажу честно: греет мне душу, что если клад действительно существует и будет обнаружен, я принесу большую таки пользу стране и некоторым образом увековечу свое имя. Но поживем - посмотрим".
Уже ради этого фрагмента письма Медовникова, подумал майор, ему стоило приехать сюда, в Краков.
- Андрей Феликсович, искренне благодарен за то, что показали мне письмо, - взволнованно сказал Олег. - У нас появился реальный шанс распутать это весьма нелегкое дело. Вполне возможно, именно этот план искали в квартире Тимофея Севастьяновича.
Перед тем, как отдать конверт с письмом Круликовскому, майор взглянул на штемпель - из Киева письмо ушло пятого октября, в Краков прибыло тринадцатого.
- Должен сказать вам больше, - после некоторого молчания произнес Круликовский, испытующе посмотрев на гостя. - Совсем незадолго до смерти Тимофея его посетил мой сын Владислав. Передал ему привет от меня, небольшие презенты. Ну, бутылочку нашей хорошей польской водки, что-то там еще… Владек рассказал, что Тимофей выглядел хорошо, принял его гостеприимно, подавленным или встревоженным не был. Ни малейшего намека на это!
- А чем занимается ваш сын?
- Он по специальности искусствовед. Сфера интересов - новейшая живопись. Несколько лет назад открыл небольшую картинную галерею, которая, увы, влачит жалкое существование. Хороший, неглупый малый, но… шалопай. Среда, знаете ли, накладывает свой отпечаток.
- Богемное житье-бытье? - улыбнулся Олег.
- В некотором роде, - вздохнул Андрей Феликсович. - Парню уже за тридцать, а все никак не остепенится. Корю, браню за нескончаемые связи, с женщинами, разумеется, но как об стенку горохом… Олег Павлович, вы ведь наверняка и с ним захотите встретиться?
- Непременно, - кивнул майор, про себя подумав, что отец точно уж предупредит сына, а это даст тому возможность подготовиться к беседе со следователем. Но какой-либо иной альтернативы не оставалось. И все же Олег, особо не надеясь, попросил: - Но… не сообщайте об этом Владиславу, чтобы… чтобы не напрягать его, не портить настроение. По многолетнему опыту знаю, что люди общению с нами не рады…
Андрей Феликсович неопределенно пожал плечами, и Лободко не понял, пойдет ли ему навстречу старик или нет. Зато сам Круликовский адресовал гостю из Киева прямой, как стрела, вопрос:
- Олег Павлович, ответьте честно, а не подозреваете вы моего Владека в… причастности к тому, что произошло с Тимофеем?
- С какой стати? - пришлось солгать майору. - У меня для этого, - снова ложь, - нет ни малейших оснований. Но ведь поймите, Андрей Феликсович, что такое следствие? Это в первую очередь опрос всех тех, кто хоть что-то может сказать о жертве преступника, кто что-то видел, слышал, знает, догадывается. Для нас, сыщиков, мелочей нет! Если вас не затруднит, дайте мне номера телефонов, по которым я смогу связаться с Владиславом. Кстати, его галерея далеко от вашего дома находится?
- Не очень, - ответил Круликовский, черкая по листку бумаги. - Как на меня, так близко. Вот, пожалуйста. Попытайте счастья, авось, сын еще у себя на работе.
Андрей Феликсович подошел к окну:
- За вами уже подъехали. Вижу в нашем дворе полицейский джип…
* * *
Наверное, внешностью своею Владислав Круликовский нравился всем без исключения, как нравится, например, доллар, или изысканный комплимент, или… Да мало ли еще какое "или"! Женщины, конечно, тотчас западали на этого породистого красавца, а мужчины должны были испытывать легкую зависть - повезло же парню!
Майор Лободко тоже высоко оценил его киношную физиономию и фактурную стать. Синеглаз, как Бред Питт. Высок, как Игорь Костолевский, благороден, как принц Чарльз. Правда, впечатление человека, исповедующего здоровый образ жизни, не производит: под глазами легкие круги, которые появляются то ли после возлияния, то ли после недоспанной ночи - присутствовало, пожалуй, и то, и другое. Намерения совершать утренние пробежки давно, конечно, уже заволок дым от сигарет. Вот и сейчас перед младшим Круликовским дымится чашечка кофе, дымится в пепельнице сигарета, а перед глазами у него глянцевый журнал, со страниц которого глядит зазывно и многообещающе красивая беззаботная жизнь.
О визите следователя из Киева Владислав не был предупрежден - наверное, Андрей Феликсович не дозвонился ему, а может, просто учел просьбу Лободко не волновать зря сына. Впрочем, скорее всего, первое.
Когда Олег представился, на лице молодого искусствоведа явственно проступила тревога, душевное состояние его мигом оказалось разбалансированным - пальцы, в которых вновь оказалась сигарета, задрожали, а синие глаза забегали, стали беззащитными, как у мальчика, которого родители приперли к стенке и вот-вот начнется не сулящее ничего хорошего разбирательство.
- Значит, ради одного меня вы приехали из Киева в Краков? - с некоторым страхом в голосе спросил Владислав, когда майор Лободко пояснил, с какой целью он появился здесь, в галерее.
- И ради вас тоже, - улыбнулся в ответ.
- А кто же еще вас интересует?
- Вообще-то задавать вопросы - это моя прерогатива, - засмеялся Олег. - Но так и быть, отвечу: я уже имел беседу с вашим отцом.
- А он что, имеет какое-то отношение к смерти Тимофея Севастьяновича? - резковато сказал Владислав, уже явно взявший себя в руки.
- К смерти Медовникова - нет, но к нему самому - да!
- Это почему же?
- Да потому, что Тимофей Севастьянович был его лучшим другом. Пройти мимо этого факта следствие не могло. Но меня, собственно, интересуют подробности вашей встречи с Медовниковым. Постарайтесь припомнить все детали, даже мельчайшие - это очень важно, ведь после встречи с вами прошло всего два дня, и его не стало.
По выражению лица молодого Круликовского майор понял, что у того отлегло от сердца.
- Он принял меня как родного сына. Обрадовался неимоверно. Все расспрашивал об отце. Интересовался моими успехами - что поделываю, ходит ли народ в мою галерею, сколько вообще картинных галерей в Кракове. Очень одобрил мою идею обмениваться вернисажами с Киевом. Спросил, с кем из тамошних коллег у меня намечены встречи. А еще - где я остановился, удобно ли мне в гостинице. Если что, сказал, перебирайся ко мне, места, мол, хватит. Пробыл я у Тимофея Севастьяновича часа полтора, от силы два. Выпили чисто символически, закусили, мне он приготовил кофе, себе заварил чай. Пожалуй, все.
- Вы один навестили его? Или с вами еще кто-то был?
- Д-да, - несколько неуверенно ответил Владислав, но тут же постарался сгладить впечатление, напористо и опять-таки резковато возразил: - А с кем же мне еще было быть?
- Ну, не знаю. Может, у вас в Киеве остались какие-нибудь старинные приятели, друзья детства?
- Ни с кем я у вас в городе не встречался. Я ж еще школьником уехал, четырнадцать лет мне тогда было. Знаете, сколько воды с тех пор утекло? А телефонные номера изменились, адреса у многих другие… Да, собственно, закадычных друзей у меня в том возрасте и не было…
- Владислав, а после этой вашей встречи вы еще были у Медовникова?
- Нет, - твердо ответил Круликовский. - Даже если бы очень захотел, то не смог бы - график плотный, все расписано по часам. К тому же коллеги мои народ неорганизованный, часто опаздывали, а то и вообще срывали встречу.
- Верю, - сочувственно сказал Лободко. - Люди искусства особой пунктуальностью не отличаются. Скажите, а вам знакомо такое имя - Никольский, Стас?
Наступила томительная пауза, похожая на ту, которую специально выдерживают телеведущие перед тем, как назвать имя победителя конкурса, только та пауза слегка щекочет нервы, а эта заставила мучительно напрячься, в первую очередь, конечно, Владислава…
Все-таки он сумел собраться, мысленно просчитав все "про" и "контра", и, придя, видимо, к мнению, что следователь блефует, берет на пушку, бесстрастно ответил:
- Нет. Такой человек мне не знаком. А почему вы спросили меня о нем?
- Стас Никольский причастен к убийству Медовникова. Свидетельством тому - неопровержимые улики.
- Но я-то тут причем? - попробовал изобразить искреннее удивление Круликовский, и это, в принципе, у него неплохо получилось.
- Владислав Андреевич, вообще-то в ваших интересах говорить правду и только правду, - жестко сказал Лободко. - Надеюсь, вы не станете отрицать, что осенью прошлого года, могу, в принципе, назвать точные даты, вы посетили Прагу? Не помните, кто жил в номере по соседству с вами? В 308-ом номере жили вы, в 307 - Стас Никольский.
- Ну и что? - вскинул вверх красивые густые брови Круликовский. - Я ведь не мог обитать в гостиничном вакууме. Кто-то по соседству со мной да жил.
- Да, конечно, - согласился Лободко - И все-таки как-то слишком уж много совпадений. Тот случай, когда количество переходит в качество. В нашем - наводит на определенные подозрения. Ладно, Владислав Андреевич, обдумайте сегодня хорошенько ситуацию, а завтра встретимся в полиции. Вам пришлют повестку на допрос, скорее всего, с нарочным…
* * *
То ли выполняя просьбу Данки, то ли оно как-то само собой получалось, но Владислав и впрямь после первой ночи с девушкой из Пшемысля почти не брал в рот спиртного. Однако сегодня оправдать уже сложившееся ее мнение, что трезвым в постели он гораздо лучше, чем под хмельком, не удалось, что не на шутку изумило худенькую, как подросток из семьи, где недоедание стало нормой, художницу.
- Не пойму, что это с тобой? - удивленно произнесла она, когда увертюра любви состоялась, а вот продолжение последовало вялое. - Неужели раньше ты глотал "виагру"? Если это так, то нам надо разбежаться уже сегодня. Я не признаю слова "эрзац" ни в искусстве, ни в любви.
- Похвальное стремление, - пробормотал Владислав, нежно оглаживая остренькое, полностью умещающееся в его ладони плечико Дануты, но ласковому этому оглаживанию не хватало искренности, оно делалось как бы по обязанности, единственно лишь затем, чтобы девушка не обиделась, а все потому, что Круликовский пребывал в другом измерении. Другими словами, руки делали одно, а голова занята была другим. Столь тонкая натура, как Данка, не могла не уловить этого. Но, будучи опять-таки по натуре не только тонкой, а и резкой, жесткой, она вместо того, чтобы проявить некоторое участие, безжалостно предложила:
- Может, уйдешь?
- Не завидую твоему будущему мужу, Данця, - снова пробормотал Владислав, прекратив поглаживать плечо девушки. Он вдруг рывком приподнялся на локте, навис лицом над ее лицом, и они тотчас сшиблись взглядами - быстро, неотвратимо, как две машины на встречной полосе.
- Почему? - спросила Данка с таким нескрываемым презрением, что ему, человеку, в общем-то, мягкохарактерному, остро захотелось тут же, немедленно хоть чем-то унизить ее, эту призрачную возможность предоставлял секс, где, что ни говори, а первенствовать предстоит мужчине: Владислав всей массой большого мускулистого тела навалился на островок не ведающей ни складок, ни жировых прослоек плоти, коленями властно развел ноги Данки, высвобождая проход в гавань, и вошел туда бурно, таранно, беспощадно, свирепо, скорей всего, и болезненно для Данки - она была для него сейчас кем-то вроде врага в рукопашной схватке, и он орудовал оружием возмездия так, словно это не фаллос, а штык.
Впрочем, наказание, несмотря на некоторые издержки, Дануте, судя по всему, понравилось - отдышавшись, она вполне серьезно спросила:
- Прости, Владек, но я была неправа. Да, я бываю настоящей стервой. Иногда мой язык становится моим злейшим врагом. Теперь понимаю - у тебя что-то случилось. Что именно?
- Вляпался в одну очень плохую историю, - не сразу признался он.
- Какую еще историю?
- Я же сказал - очень плохую! Связанную с…убийством!
- Ты кого-то… убил? - ужаснулась Данута, и в глазах ее промелькнул такой страх, что Владислав понял: ее резкость, жесткость, упрямство - напускные, деланные, девочке просто хочется казаться несколько иной, чем она есть на самом деле.
- Да, я убил человека, - ровно, безучастно ответил Владислав, и это прозвучало намного страшнее, чем если бы он выкрикнул это признание на надрыве, в истерическом беспамятстве, так страшно, что Данка инстинктивно отпрянула назад, сильно стукнувшись затылком о стенку…