Прогулка на дольмены сблизили их. Сергей не мог подавить в себе чувства, вспыхнувшего в нем при расставании в тот вечер. И сейчас он вдруг ясно представил себе ее лицо, потонувшее в лунном свете, ее взгляд. Неужели эта женщина?.. Нет, он не мог поверить. Все время, когда он бывал с ней вместе, он пристально следил за каждым ее взглядом, каждым движением, и сердце подсказывало, что она не виновата. Но разве можно положиться только на сердце? "Тем более, оно оказалось не каменным", с горечью думал Чтецов.
Нина Гавриловна не возвращалась. Прошел час, другой, третий… Чтецов сбегал в столовую, наскоро пообедал, купил газету и вернулся в сквер. И хотя глаза скользили по строчкам, смысла он не понимал. Ему пришлось заставить себя прочитать газету до конца…
Подул вечерний ветерок, стало свежо. Михайловой не было. Сергей стал нервничать. Он не мог больше сидеть и бродил по улице до угла и обратно, насвистывая, чтобы ему самому казалось, будто он не волнуется.
Наконец вдалеке он увидел знакомую фигуру. Подойдя к Михайловой, Сергей заметил, что лицо ее было заплакано.
- Не знаю… что-то произошло, мне не говорят, что, но случилось неладное… в Ленинграде.
- О чем же вас допрашивали? - Чтецову было искренне жаль Нину Гавриловну.
- Перебирали всех моих родственников, знакомых… Спросили, знаю ли я что-нибудь о Кордове…
- А кто это такой Кордов? - поинтересовался Чтецов.
- Есть у меня дальний родственник. - Сергей отметил про себя слово "есть" и вздохнул облегченно.
- Так, седьмая вода на киселе. Откуда я знаю, где он и что делает? Я его уже около года не видела…
- Ну что же вы волнуетесь? Успокойтесь. - Чтецов взял Михайлову под руку.
- Нет, знаете, я чувствую, что все это неспроста, меня в чем-то подозревают, но в чем - не знаю… Ах, как неприятно… Я буду сейчас же звонить мужу.
Ленинград вызвали скоро. Сергей, стоя у полуоткрытой двери кабинки, слышал, как Нина Гавриловна говорила мужу:
- Федя, милый, давай забудем все… Ты меня прости, я была, конечно, не права тогда, не сердись… Я так и знала, ты же у меня хороший… Феденька, отпуск пока не бери, если тебе его дают. Знаешь, тут на мою голову свалились неприятности… меня только что вызывали в милицию, расспрашивали о нашей жизни. Что? Обыск?.. Что ты говоришь! Значит, мой вызов не случаен. Родной мой, ты наверное нервничаешь, как и я здесь. Завтра я выеду, заберу всех… Узнай, пожалуйста, где Георгий, племянник Серафимы. Мне кажется, что он натворил что-то, из-за него все это и началось… Что? Хорошо… Целую тебя, дорогой мой… Скоро будем вместе…
Чтецов радовался, что разговор был именно таким, радовался за нее, эту простую, ласковую женщину, за ее мужа. И в то же время ему стало вдруг грустно, что она разговаривает с очень близким ей человеком, а не с ним, и что завтра он с ней расстанется…
В полдень из Фальшивого Геленджика отходил автобус. Чтецов помог Нине Гавриловне донести вещи до остановки. Бледная, немного осунувшаяся от пережитых накануне волнений, от бессонной ночи, ведь нужно было собираться в дорогу, она была молчалива. Видимо, заботы, предстоящий путь, встреча с мужем тревожили ее. Сергей тоже молчал. Спросить ленинградский адрес? Зачем? Он знал его не хуже самой Михайловой. А нужен ли он ему? Сергей так и не мог ответить себе.
Шофер дал сигнал и включил скорость. Михайлова помахала Сергею рукой. Он ответил ей тем же, подождал, пока автобус не скрылся за поворотом, и пошел на пляж. Ему хотелось побыть одному в этот последний день, - приказ, лежащий у него в кармане, предлагал ему немедленно вернуться в Ленинград.
10
Павел Евгеньевич Быков видел, что расследование дела об убийстве Кордова зашло в тупик. Это знал и Шумский с товарищами. Орлова, Назарова, супруги Камневы и все те, с которыми познакомились работники уголовного розыска, оказались непричастными к убийству технолога. Телеграмма, присланная из Н-ской части Дальневосточного военного округа, сообщила, что Игнат Гуляев никуда не выезжал с января и, следовательно, его так же нельзя было подозревать.
У следователей было много и, казалось бы, веских оснований считать виновными супругов Михайловых. Но как показали анализы допроса и обыска, они не имели никакого отношения к происшествию в саду 9-го Января. Легко объяснилось и поведение Михайловых, показавшееся подозрительным работникам милиции. В марте произошла крупная ссора между супругами, первая в их жизни. Оба по-своему переживали размолвку. Федор Никифорович, у которого не ладилось еще и на заводе, - были обнаружены ошибки в расчетах новой турбины, - стал чаще бывать на охоте, выпивать с друзьями. Нина Гавриловна вдруг неожиданно сблизилась с тетками, которым она поведала о своем горе и которые ей сочувствовали, помогали советами.
В мае Федор Никифорович действительно заболел. Но, как человек здоровый, крепкий, он не любил медиков, считая, что любая болезнь пройдет сама, без чьей бы то ни было помощи, и никогда не жаловался на свои недуги.
Случайный, и в сущности, ненужный инженеру револьвер принес много хлопот и работникам розыска, которых он сбил с толку, и самому Михайлову. Федору Никифоровичу пришлось нервничать, бегать в милицию, объясняться, почему он хранил незарегистрированным оружие. И все-таки ему не удалось избежать наказания…
И вот все десять версий, разработанные работниками милиции, приходилось отбросить.
Полковник анализировал каждый шаг, который они предпринимали. Чего-то они не учли, чем-то пренебрегли. Чем же? Прежде всего они не ответили на вопросы: кто писал Кордову записку? Почему она оказалась у него в кармане? И когда ее писали?
Полковник признавал, что это было их ошибкой. Но как каждый человек, он подсознательно оправдывал себя и товарищей: о записке все время помнили. Все, с кем им приходилось беседовать, так или иначе писали что-либо и почерки их экспертиза сравнивала с почерком на записке - они не совпадали.
А брюки и отрез? Кому они предназначались? Почему оказались в портфеле убитого? Все это так и осталось в тайне. Кому принадлежала помада - вот что хотелось выяснить, но и на этот вопрос ответа не было.
- Да, тупик, - подумал Быков и улыбнулся. - Странное слово - "тупик". Оно означает, что дальше нет выхода. Все. Нет, конечно, дело Кордова не тупик. Не было еще дел и не будет, чтобы они закончились этим словом. Просто было десять версий, они не подтвердились. Будет еще десять, и еще. Жаль, что прошло время. Безусловно, люди, с которыми они имели дело, могут еще пригодиться. Но времени не вернешь. Преступник оказался хитрее, чем они предполагали, и эти четыре месяца укрепили его позиции.
Быков еще раз просмотрел папку с делами. Каждая бумажка, каждая справка со временем сыграет свою роль, а сейчас это заготовка для самого главного. Надо только захватить нить, одну, пусть даже незначительную. Потом все пойдет быстрее.
- Попросите, пожалуйста, Шумского, Изотова и Чтецова ко мне, - сказал он молоденькой секретарше.
- Сергей Николаевич в отпуске, он экзамены сдает, - ответила та, заливаясь румянцем.
- Ах, да, - засмеялся Быков. - Вот что значит старость - не радость. Сам подписывал ему рапорт… Ну, давайте двоих.
Полковник встретил Шумского и Изотова, как всегда, спокойно. Он внимательно взглянул на них, пригласил сесть и, едва улыбнувшись, сказал:
- Что ж, друзья, начнем все сызнова, - от печки, как говорят…
Он не выносил людей равнодушных, работающих с прохладцей. Таких подчиненных полковник распекал за малейшие промахи. Но он умел и ценить людей. Шумскому и Изотову он не сказал ничего, будто никакой ошибки и не было. Быков знал: они сделали все, что смогли.
- Я пригласил вас, - продолжал он, - чтобы обсудить кое-какие вопросы, касающиеся Кордова. И мне хотелось бы услышать ваше мнение…
…Шумский неслышно открыл замок входной двери, разделся в прихожей и порывисто зашел в комнату. Жена его, Марина, молодая русоволосая женщина, склонилась над столом, за которым сидел Виталька и пил вечерний чай.
- Мариша, - подбежал к жене Шумский. - Ругаешь меня на чем свет стоит, да?
Она поднялась, высокая, стройная, в зеленом шелковом платье с большим вырезом на груди.
- Ты думаешь, тебе будет все сходить с рук? - засмеялась она в объятиях мужа. - Опоздал, теперь нельзя целоваться - испачкаю тебя помадой.
Алексей не слушал, целовал ее в щеки, в нос, и она тут же забыла о своем предупреждении.
- Фу, весь прокуренный насквозь. Вы наверное только и делаете, что дымите, - с нежностью говорила она. - Ну, вот, теперь иди отмывайся, а мне снова надо губы красить. И растрепал всю, противный…
Подойдя к зеркалу, Алексей заметил на щеке два красных полукруга и вдруг задумался.
- Лешка, все-таки нехорошо так долго ждать тебя одетой. Через полчаса спектакль, а он, пожалуйста: является голодный, небритый. Иди скорее мыться… Нельзя же каждый раз ругаться с билетерами!..
Алексей подошел к жене и попросил ее с серьезным видом:
- Маринка, поцелуй меня еще раз, - подставил другую щеку.
- Господи, что тебе еще взбрело в голову?
Он снова посмотрел в зеркало и увидел обращенных друг к другу два полумесяца, но бледнее, чем первые.
- А ты можешь меня поцеловать так, чтобы была одна черточка, а не две, а?
- Для этого надо иметь одну губу, - засмеялась Марина.
- Вот как! Тогда не надо…
- Папа, мама на тебя рассердится, - заключил вдруг Виталька, дожевывая кусок булки, - вы в театр опоздаете.
Алексей поцеловал сына и пошел мыться.
- Сейчас такси возьмем, - сказал на ходу. - Наливай-ка суп, быстренько! Через пятнадцать минут я буду готов.
Утром, когда Изотов вошел в комнату Шумского, он застал Алексея сидящим за пустым столом, без бумаг, фальшиво насвистывающим арию Ленского.
- Ты что? - удивился Виктор. - В отпуск, что-ли собрался?
- Нет, думаю. Я вчера на "Онегине" был… Третий раз. И странно, опера мне все больше и больше нравится. Иногда даже жалко, что не имею отношения к музыке… А впрочем, может быть, и хорошо, слуха-то у меня нет никакого. А у Витальки, по-моему, есть, буду учить его… А? Что скажешь?
- Хм, ты об этом и думаешь?
- Нет, это так, по пути. Знаешь, к какому выводу я пришел в кордовском деле? Мы ломимся в открытую дверь… Да-с…
- Это что-то новое, - улыбнулся Виктор, - а конкретнее?
- Мы ищем женщину, которой, может быть, и не было.
- То есть?.. - не понял Изотов и добавил шутливо - Быть может, господин Онегин мне объяснит твои поступки.
- Нет, не объяснит, товарищ Изотов, - засмеялся Шумский. - Продолжаем, как задумали, вызывай Назарову. Я послушаю вашу беседу. А через неделю я тебе все подробно расскажу. Хочу кое-что проверить…
Назарова пришла точно. Она была такая же, как и несколько месяцев назад, цветущая, дородная, хорошо одетая. Не было лишь печали на ее лице. Видно, горечь утраты прошла, забылась. И держалась проще и была разговорчивее. Шумский молчал, иногда только вставлял свой вопрос, и смотрел куда-то в сторону, когда она отвечала, словно не слушая ее.
Разговор шел о любви, изменах, о коварстве мужчин, об умении одеваться, о вкусах. Со стороны могло показаться, что знакомые собрались за чаем, у них пропасть свободного времени и им приятно толковать о людях, их слабостях и недостатках.
- Вы мне обещали подумать, - напомнил Изотов, - с кем был еще знаком Кордов. С мужчинами или женщинами, быть может, это были не продолжительные знакомства, все равно. Нам хотелось бы знать все, что возможно…
- Видите ли, у него было много знакомых. Кто они такие, я не знаю, просто не интересовалась… И ничем вам, вероятно, помочь не смогу, потому что не имен, ни фамилий я не помню. Скорее, я их даже не знала. Ну, был, например, знакомый музыкант, который работал в эстраде, но был уволен, кажется аккордеонист, женатый на очень интересной особе, - Жорж бывал у них и восхищался его женой. Ее, если не ошибаюсь, зовут Зиной. Его я не видела, но слышала, что Жорж хотел учиться играть у него на аккордеоне. Вот и все. Разве вас это может заинтересовать?
Изотов махнул рукой:
- Вы о нас не беспокойтесь…
- Кстати, - заметил Шумский, - как нам кажется, Кордов не плохо одевался. Одежду он покупал или шил, вы не знаете?
- Иногда покупал, иногда шил…
- Где шил? - насторожился Шумский.
- Он любил больше частных портных, - быстрее и дешевле…
- У кого? - настойчиво повторил вопрос Шумский.
- Право не могу сказать. Знаю, что он собирался перешивать пиджак. Он говорил, что у него есть знакомый мастер, но кто это, где он живет, не знаю.
- Пиджак? - поинтересовался Изотов. - А перешивать брюки он не собирался?
- Постойте, постойте, - вспомнила Назарова. - Да, он что-то мне говорил… Правильно, кажется, хотел перешивать брюки. Помню он еще смеялся, говоря, что получил от тетки из Ташкента брюки и отрез на рубашку. Старуха, видимо забыла, как он выглядит, и прислала брюки на толстого мужчину…
- Не про эти ли шла речь? - спросил Изотов, развернув сверток. Женщина испуганно открыла глаза, будто увидела живого Кордова, и отшатнулась.
- Я их никогда не видела, не знаю, - прошептала она.
- Так, - сказал Изотов, сворачивая вещи, - значит он мог отдать их частнику?
- Вполне.
- У тебя есть еще вопросы, Алексей Игнатьевич? - обратился он к Шумскому.
- Ну, какое впечатление у тебя осталось? - спросил Изотов, когда Назарова ушла.
- Приятная женщина, ничего не скажешь, - безразлично ответил Шумский. - Однако собирайся, пойдем в эстраду.
В списках уволенных из Ленгосэстрады за два с половиной года значилось 83 человека. Шумский и Изотов познакомились с личным делом каждого. 78 папок они попросили отнести обратно в архив, оставив личные дела аккордеонистов. Теперь надо было посмотреть, кто из них женат, какого возраста и, главное, нет ли таких, чьи фамилии начинались буквой "П" или "И". Три дела пришлось отправить за остальными. Оставалось два - Пандурова и Потапенко. Оба представляли интерес для работников уголовного розыска, особенно первый. Пандурову Семену Викторовичу было тридцать два года. Его жена Зинаида Алексеевна не работала.
Изотов взял на себя изучение дела Пандурова и решил навести справки об этой семье. Шумский посмотрел бумаги Потапенко. Он не был женат, и это смущало Алексея, но все же он что-то пометил в блокноте.
Изотов рассчитывал очень быстро узнать о семье Пандуровых, и не без основания. Семен Викторович вскоре после ухода из эстрады перешел в фабричный клуб и с тех пор никуда не двигался с места.
Виктор представился директору клуба, и тот охотно рассказал все, что знал об аккордеонисте. Принес личное дело и показал фотографию. Это был молодой мужчина, худой, бледный, с кроткими серыми глазами и заметно пробивающейся лысиной. Тихий, спокойный, скромный, он приходил аккуратно, минута в минуту, на спевки, репетиции танцевального коллектива, добросовестно играл несколько часов, пока сцену не покидал последний из самодеятельных артистов, и спешил домой, редко сказав кому-нибудь пару слов.
А через несколько часов начинался вечер отдыха, почти сплошь состоявший из одних танцев. Пандуров снова появлялся в зале, садился на стул в углу и, вынув из чехла видавший виды аккордеон, играл "русский бальный", "барыню", "молдаванеску", давая отдых рыжеволосому радиотехнику, который любил танцевать и недолюбливал ставить пластинки.
Обычно в коллективе уважают людей добросовестных, трудолюбивых и ценят, когда человек не отказывается от поручений. Таким и был Пандуров.
Чтобы побольше узнать об аккордеонисте, Изотов попросил директора познакомить его с активистами клуба. Директор объяснил, что у них в гостях находится представитель обкома профсоюза. Парни, девчата окружили Виктора, узнав об этом. Они приглашали его на вечера, на спектакль "Без вины виноватые", премьера которого вот-вот должна была состояться. О Пандурове все до единого отзывались хорошо, с какой-то душевной теплотой, сердечностью и обрисовали его так, что Изотову захотелось познакомиться с ним.
В это время Шумский шагал по грязной после обильно шедших дождей, плохо освещенной 19-й линии Васильевского острова, отыскивая дом, где жил Аркадий Игоревич Потапенко. Старший лейтенант вошел под арку большого серого здания около Малого проспекта и спустился в полуподвал, в помещение домконторы. Управхоз, небритый, в засаленной черной шинели, долго вспоминал, о ком идет речь. Так и не вспомнив, позвал дворника.
- Ты, Дарья Филлиповна, Потапенку такого знаешь? Кто это? - спросил он прищурившись. - Товарищу тут надо бы его.
- Потапенко? А как же? Из 20-й квартиры жилец, полный такой, музыкант, - и видя, что управхоз не вспоминает, добавила: - Вчера еще приходил, ругался насчет печки…
- A-а! Как же, как же, живет. Он не уехал?
- Не-ет, покамест здесь.
- Плохо вы своих жильцов знаете, - не удержался Шумский.
- Да ведь всех разве запомнишь? Сто квартир, как никак… А что вы хотели узнать?
- Вот все и хочу. Куда он уезжать собирается? - Шумский обратился к дворничихе, увидев, что она знает больше чем управхоз.
- Да он в Ригу все катается. Раз в месяц обязательно съездит. Друзья там у него, что ли? Они тоже приезжают к нему. Латыши - муж и жена, верно. Живут тут неделю, а иногда и больше, и все без прописки. Я говорила Потапенке-то, а он сердится.
- Работает он где или нет?
- Кто его знает, артист он… Ночью бывало придет выпивши, ругается, что парадная закрыта. Гляди-ка, я для него буду двери открытыми держать до трех часов ночи.
- И часто он так приходит?
- Частенько.
- А что у него с печкой приключилось?
- Дымит она у него, - вступил в разговор управхоз, чувствуя, что его авторитет может окончательно упасть.
- Заявление он подал неделю назад, а у меня печника нет, уехал на Волго-Дон, на стройку. Маюсь без печника, профессия сейчас редчайшая…
- Ну-ка, покажите мне заявление.
Управхоз порылся в выцветшей папке и извлек оттуда бумажку. Шумский взглянул на нее и причмокнул губами. Думая, что работник милиции ужаснулся, заметив число, которое было, кстати, не недельной, а месячной давности, управхоз поспешил успокоить Алексея:
- Завтра будет у него печник, я уже с соседним домохозяйством договорился, дают мне работника на два дня.
Шумский отмахнулся.
- Вот что. Заявление я беру с собой, отметьте там где-нибудь.
- Будет ему печник, обязательно будет, - не унимался управхоз. - Договоренность есть…
- Хорошо, - согласился Шумский, вдруг улыбнувшись. - Но прошу обо мне жильцу не говорить ни слова. Понятно? Он повернулся к дворничихе. - Вас это тоже касается.