– Какие комнаты, о чем вы? – вздохнула Смирнова.– Ничего она не отхватит…
– Вы не знаете Верку…
– Вера здесь ни при чем,– сказала Ирина Александровна.– Дом сносят. Самое большое – через два месяца. Строят новое шоссе…
Посетительница так и застыла на стуле.
– Соседям вашей покойной матери уже выдали ордера в новые квартиры,– пояснила Смирнова.
– Значит, я ничего не получу? – только и вымолвила Топоркова.
– Получите, получите,– устало махнула рукой Ирина Александровна.– Причитающуюся вам часть суммы в виде компенсации за снесенное строение…
Топоркова задумчиво поднялась. Что ее заботило – смерть ли матери, потеря ли желанной комнаты с верандой,– я не знал. И, признаться, не хотел знать.
Когда она, процедив сквозь зубы что-то на прощанье, вышла из комнаты, мне показалось, что в кабинете стало легче и свободней дышать…
Некоторое время мы с Ириной Александровной сидели молча.
Я видел в окно, как Топоркова вышла из подъезда, села в их автомобиль. Машина медленно выехала со стоянки, свернула на дорогу и скоро исчезла из вида.
– Как это можно…– нарушила молчание Ирина Александровна.– Даже не спросила, от чего умерла мать, как… Где похоронена… Не пожелала отдать последнюю дань – поклониться холмику, под которым она лежит…– Смирнова грустно покачала головой.– А может, это и к лучшему. Нечего ей там делать… Да и зачем оскорблять память матери?…
ЖЕРТВА
Зорянск позади. Вот уже два года я в новой должности – прокурор Южноморска, города большого, курортного.
Стояло жаркое лето. Много отдыхающих. На пляжах – не пройти. А скорые поезда, воздушные и морские лайнеры доставляли все новых и новых курортников.
По вечерам набережная и бульвары походили на праздничный карнавал. Фланировали толпы разодетых людей, в парках играла музыка. Перед кафе и ресторанами выстраивались длинные очереди. Казалось, что город все время бодрствует: его улицы засыпали ночью лишь на три-четыре часа, чтобы с рассветом снова проснуться и начать новую бурную жизнь.
Санатории, дома отдыха, пансионаты, гостиницы, а также квартиры многих граждан, времянки, сараи и даже дворы частников переполнены организованными и "дикими" курортниками. Для многих было недосягаемой мечтой попасть в гостиницу "Прибой". Старинное здание с портиками, колоннами и кариатидами. Просторные номера в любую жару хранили успокоительную прохладу; глаз радовали мрамор и медь лестниц, лепные украшения и хрусталь люстр. Ко всему прочему, она располагалась на Капитанском бульваре, славящемся каштановыми аллеями. А до набережной с ее великолепными пляжами было три минуты ходу. Поэтому в "Прибое" останавливались ответственные командированные, известные артисты, прибывшие на гастроли, или маститые режиссеры, приехавшие снимать фильм, хотя в Южноморске было немало современных гостиниц, построенных по последнему слову архитектуры – бетон, стекло, алюминий.
В один из последних дней июля в номере люкс "Прибоя" поселился гость из Москвы, Сергей Николаевич Виленский. Ему было лет пятьдесят. Высокий, подтянутый, с волевым, но несколько утомленным лицом, с сединой в каштановых волосах, Виленский появлялся на людях всегда тщательно одетый, чисто выбритый и благоухающий дорогим одеколоном. Облик его довершали защитные очки в тонкой золотой оправе, сработанные явно где-нибудь во Франции или Италии.
Виленский занимал, по-видимому, немалый пост, о чем говорило наличие сопровождающего его не то секретаря, не то референта по фамилии Зайцев. Роберт Иванович, молодой человек лет двадцати пяти, поселился тоже в "Прибое", но в скромном номере. Каждое утро с портфелем-дипломатом он появлялся на этаже Сергея Николаевича и, справившись у дежурной, у себя ли патрон (так он называл Виленского), скромно стучал в его дверь. Зайцев же и распоряжался насчет завтрака, который доставляли Сергею Николаевичу в номер, сам приносил ему свежие газеты и минеральную воду, сопровождал на прогулку, держась с начальником почтительно и предельно внимательно.
Обедал и ужинал Виленский в ресторане гостиницы. При этом неизменно присутствовал и Роберт Иванович.
Поужинав, Сергей Николаевич в зале не задерживался, и Зайцев оставался один,– видимо, парню было некуда себя деть. На второй или третий вечер он познакомился с солистом инструментального ансамбля "Альбатрос", развлекающего посетителей ресторана.
Антон Ремизов – так звали певца – сразу обратил внимание на Виленского и его референта, потому что метрдотель проявлял к ним особое внимание и даже сам директор ресторана почтительно появлялся возле их столика.
Зайцев, проходя мимо оркестра, бросил какую-то одобрительную реплику. Ремизов, отдыхая после очередной песни, подсел к Роберту Ивановичу. Перекинулись несколькими фразами. На следующий день они случайно встретились на Капитанском бульваре, подошли освежиться к павильончику "Пепси-кола". И сразу нашлась общая тема – джаз. Зайцев оказался большим знатоком современной эстрадной музыки. Через час оба чувствовали себя как старые знакомые.
– В Южноморске впервые? – поинтересовался Антон.
– Впервые,– кивнул Зайцев.– Правда, в прошлом году был с патроном в соседней области. Все думал, заглянем сюда на недельку. Куда там! Не до отдыха было… Да ты, наверное, слышал…
Они уже перешли на "ты".
– Так это твой шуровал? – вскинул брови Ремизов.
Референт Виленского молча кивнул в ответ. Солист "Альбатроса" посмотрел на своего нового приятеля с уважением.
Дело в том, что в прошлом году в соседней области работала комиссия из Москвы, проверяя местные гостиницы. В результате кое-кто лишился теплого местечка, а на некоторых были заведены уголовные дела. В "Прибое" это событие обсуждали все – от уборщиц до директора. Одни громко, вслух, другие – трагическим шепотом. Потому что и в этой привилегированной гостинице роскошные номера нередко предоставлялись, если в паспорт была вложена всесильная полсотенная…
"Вот почему руководство ресторана так внимательно к гостю из Москвы",– подумал Ремизов, вспоминая, как директор обхаживал Виленского.
Ну, а если Зайцев его доверенное лицо…
Недаром говорят, что такие люди, как референты или личные секретари, могут порой сделать даже больше, чем их начальники.
Антон был молод, родился в Южноморске, пел каждый вечер в "Прибое", где успел перевидеть столько знаменитостей, что самому хотелось стать когда-нибудь очень известным. А без связей…
Короче, по его мнению, Зайцева неплохо было бы чем-нибудь привадить.
– Значит, ты тут без лоцмана, старик? – весело спросил Ремизов.
– В каком смысле? – не понял Роберт Иванович.
– Ну, чтобы провести по нужному руслу,– туманно пояснил Ремизов.– Просидеть все время в гостинице и не увидеть Южноморска! Конец света!…
– Патрон…– покачал головой Зайцев.– Дела…
Но Антон уловил в его глазах жадные огоньки.
– Один мэн имеет яхту,– сказал Ремизов.– И этот мэн – мой фрэнд… Сегодня вечером моя свободна.– Антон вдруг перешел на "иностранный" акцент.– С фрэнд и герлз моя едет пикник… Ихь тебя умаляйн…
Молодые люди понимали друг друга. И впрямь было преступно обрекать себя на затворничество в стенах пускай самой респектабельной гостиницы, когда вокруг бурлил, сверкал город-курорт, под сенью каштанов гуляли обворожительные загорелые девушки и в воздухе носился дух безмятежного отдыха…
– Сегодня, говоришь? – задумался Зайцев.– Попробую отпроситься у патрона. У него банкет на даче "Розовые камни"… Позвони часиков в шесть…
При словах "Розовые камни" Ремизов почтительно покачал головой – там отдыхали самые почетные гости города…
Когда вечером Антон заехал с приятелем на его "Жигулях" за Робертом, от гостиницы как раз отъезжала "Чайка". На заднем сиденье в строгом черном костюме восседал Виленский.
Яхта оказалась прогулочным катером. Отплыв от Южноморска километров на двадцать, пристали в живописном месте. Мужчин и девушек было "фифти-фифти", как выразился Антон. То есть поровну…
Роберт – его теперь все называли по имени, без отчества – оказался компанейским человеком. Словно расковался вдали от патрона. Рассказывал анекдоты, лихо ухаживал за предназначенной ему подружкой, но пил очень умеренно. Разговоров же о Виленском и по какому они делу в Южноморске искусно избегал.
Антон был в ударе. Пел под гитару, сыпал шутками. И когда исполнил песню Элтона Джона на английском языке, Зайцев отпустил ему витиеватый комплимент. Тоже по-английски.
– Лучше по-русски, старик,– хлопнул его по плечу приятель Ремизова.– Мы все но спик инглиш…
Под общий смех он объяснил, что Антон заучивает слова песен, часто не зная точного смысла.
Девицы стали интересоваться, бывал ли Зайцев за границей.
– Приходилось,– ответил Роберт, как всем показалось, не очень охотно.– Патрон привык, чтобы я был у него переводчиком.
И тут же сменил тему разговора.
В Южноморск вернулись, когда на темной глади моря пролегла лунная дорожка и город засыпал.
На следующий день Ремизов заглянул в номер Зайцева чуть ли не с утра. Роберт говорил по междугородной. Речь шла о заграничной поездке. От имени Виленского Зайцев сказал, чтобы вместо Сергея Николаевича в делегацию включили его заместителя.
– Ты очень занят? – спросил Антон у референта, когда тот закончил разговор.
– До двух свободен,– посмотрел Роберт на часы.– Патрон отбыл на встречу в облисполком.
– Отлично! – обрадовался Ремизов.– Хочешь, покажу один погребок? Там подают такое сухое вино – атас! Понимаешь, после вчерашнего голова не того…
– С утра-то! – ужаснулся Зайцев.– Да патрон меня…
– Можешь взять себе минералку, пепси или лимонад…
Немного поколебавшись, Роберт согласился.
По дороге солист "Альбатроса" осторожно стал расспрашивать о Виленском. О его работе Зайцев ничего определенного не сказал. Лишь упомянул, что Сергей Николаевич – член коллегии.
– А что он за мужик?– продолжал интересоваться Антон.– Суровый?
– С чего ты взял? Нормальный, как все,– ответил референт.
– Ну, как я понял, не пьет, никаких других вольностей… Жена небось строгая?
– Похоронил три года назад,– вздохнул Роберт.– Жили душа в душу…
– Да, жаль, конечно, его,– посочувствовал Ремизов.– Но как же без женщин? Он ведь еще…
– Хо! – усмехнулся Зайцев.– Стоит ему только свистнуть… Где он ни появится, на банкете, на приеме – самые раскрасавицы! – Роберт махнул рукой.– Что и говорить, и умом и статью…
– Так в чем же дело? – удивился Ремизов.
– Ему возиться с бабами? Он же на виду!
– Так женился бы снова. Или в Москве нет достойных?
– Еще какие! Одна балерина, народная артистка, готова Большой театр бросить… Другая – дочь…– Зайцев осекся.– Может, и женился бы, да боится, что не ради него, а ради его положения… За дачу, за квартиру хотят выскочить…
– Бывает,– кивнул согласно Антон.– Ну а в принципе он женский пол уважает?
– Господи! Человеку всего пятьдесят… Природа требует…
– Так давай ему поможем,– предложил Ремизов.– Завтра опять затевается пикничок… Ты скажи патрону, а партнерша – моя забота…
– На той "яхте"?– усмехнулся Роберт.– Да ему, если пожелает, теплоход подадут!… Нет, Антон, это не солидно. Да и насчет партнерши на него трудно угодить…
Солист "Альбатроса" задумался.
В погребке после пары бокалов шампанского у него родилась идея: когда Зайцев со своим шефом придут в ресторан ужинать, как бы невзначай представить какую-нибудь симпатягу. Понравится Виленскому – хорошо, нет – придумают что-нибудь другое.
– Попробовать, конечно, можно,– после некоторого колебания одобрил предложение референт.
Вечером Сергей Николаевич и Зайцев ужинали, как всегда, в ресторане. Антон был представлен Виленскому. Вскоре он подсел к их столу с девушкой. Сергей Николаевич был к ней внимателен, но как только закончил ужин, тут же покинул ресторан.
Неудача не обескуражила заговорщиков. Вторую попытку они сделали через день. И опять Виленский не проявил к новой девице никакого интереса.
– Действительно, на него не угодишь,– вздыхал Ремизов, когда они с Зайцевым гуляли по Молодежному проспекту, одной из самых красивых улиц города.– А ведь это были лучшие кадры!
– Канашки славные, ничего не скажешь,– согласился референт.– Но… Ты уж извини, сразу видно, что голытьба… По-моему, именно это его и отпугивает. Понимаешь, патрону вечно надоедают просьбами, жалобами. Тому помоги, того устрой, третьему денег дай…
– Понимаю, старик, понимаю,– кивал Ремизов.
– Неужели у тебя нет такой знакомой, чтобы, ну… Чтобы не было в глазах безнадеги? Из солидной семьи?…
– Дай подумать,– сказал Антон, перебирая в голове всех девушек, которых знал.
Осенило его, когда они поравнялись с четырехэтажным домом солидной довоенной постройки. Здание утопало в зелени акаций.
– Заглянем тут к одной,– предложил Ремизов, решительно направляясь к подъезду.
Зайцев последовал за ним.
Ремизов нажал кнопку звонка у двери на первом этаже с медной табличкой, на которой было выгравировано: "Мажаров М. В.".
Открыла девушка в домашнем халатике и шлепанцах.
– Антоша? – удивилась она.– Привет!
– Чао! – расплылся в улыбке Ремизов.– Вот, гуляли, решили забрести на огонек…
– Милости прошу,– распахнула двери девушка.
– Знакомься, Нинон,– представил Зайцева Антон.– Роберт. Из Москвы.
– Очень приятно,– протянула руку хозяйка.– Нина. Проходите в гостиную…
Она провела их широким полутемным коридором, отделанным дубовыми панелями, по пути взглянув на себя в овальное зеркало, обрамленное бронзовым окладом в завитушках. Шаги приглушала ковровая дорожка, устилавшая сверкающий, словно лед, паркет. Они миновали просторный холл, где стояла софа, два кресла и инкрустированный столик с массивной хрустальной пепельницей. Тут же на полу красовалась высокая, в метр, китайская ваза, а на стенах висели картины в дорогих багетах. Темная мебель очень выигрывала на фоне светлого пушистого ковра.
Гостиная, куда они вошли, поражала роскошью. Старинная резная мебель красного дерева, шелковая обивка на диване и полукреслах, окружавших овальный стол, бархатные портьеры, малахитовый столик под бронзовым канделябром, напольные часы выше человеческого роста, камин, уставленный дорогими фарфоровыми безделушками. Текинский ковер с тусклым звездчатым орнаментом устилал почти весь пол комнаты. Переливался гранями хрусталь на люстре. Стены были увешаны картинами различного формата. Патина, покрывавшая лица давно живших людей, говорила о том, что это подлинники.
В углу стоял кабинетный рояль "Стейнвей" и вращающийся стульчик.
– Кофе? – предложила Нина, усаживая гостей на диван.
Она была чуть выше среднего роста, неплохо сложена. Красавицей ее назвать было нельзя, но женственность и какая-то удивительная мягкость в линиях лица, а также живые глаза делали ее привлекательной. Ей было около тридцати лет. Для невесты, прямо скажем, возраст критический.
– Как, старик, насчет кофе? – спросил Антон Зайцева.
– Спасибо, не стоит хлопотать… Вот если бы чего-нибудь холодненького…
– Боржоми?
– Это с удовольствием,– согласился Роберт.
Нина вышла.
– Резюме?– осклабился Ремизов, кивнув на дверь, за которой исчезла хозяйка.
Зайцев неопределенно пожал плечами.
Нина вернулась с подносом индийской чеканки, на котором стояла запотевшая бутылка и два фужера.
Попивая ледяной боржоми, Антон вел легкий "светский" разговор – о южноморских сплетнях, о погоде и других малоинтересных вещах.
Зайцев молчал. И это его молчание интриговало хозяйку. Она бросала на него любопытствующие взгляды, все ждала, когда же он заговорит, но, не дождавшись, стала сама расспрашивать, в каком санатории он отдыхает и нравится ли ему город.
Роберт ответил коротко: приехал с патроном по делам и отдыхать, в общем-то, нет времени.
Когда Нина снова вышла за чем-то, он шепнул Ремизову:
– Попробуй пригласить сегодня вечером…
– О'кэй, проверну,– заверил его Антон.
Вернулась хозяйка. Зайцев, сославшись на занятость, вежливо распрощался, сказав, что надеется еще встретиться.
Антон позвонил в гостиницу через час.
– Порядок, старик! – весело сказал он Зайцеву.– Правда, пришлось поработать…
– Родина тебя не забудет,– шутливо откликнулся Роберт.
На самом деле Антону особенно трудиться не пришлось. Мажарова с радостью приняла приглашение: провести вечер в ресторане "Прибоя" – мечта любой южноморской девушки.
– Ты давно ее знаешь?– все-таки поинтересовался в заключение Роберт.
– Спрашиваешь! – воскликнул Ремизов.– Не волнуйся, тут все в ажуре. Да ты сам видел хату. Учти, единственная дочь…
И опять Антон, мягко говоря, преувеличивал: с Ниной он был знаком чуть больше месяца. Познакомились на Капитанском бульваре. Привыкший к легким победам, Антон ринулся в атаку и неожиданно встретил отпор. Мажарова оказалась не из тех девиц, что сразу капитулируют перед солистом ансамбля "Альбатрос". Серьезно же он ею не увлекся. Да и она быстро поняла, что Ремизов не тот человек, который ей нужен. Просто приятный знакомый, не более. И в доме Нины Антон был до этого всего только раз. Тоже зашел как-то на полчасика…
Встреча Мажаровой с Виленским чуть не сорвалась. Зайцев сначала пришел один. Сергей Николаевич где-то задерживался и появился тогда, когда уже думали, что он не придет.
Виленский выглядел уставшим и вел себя несколько рассеянно. Но мало-помалу его увлекло женское общество. Неожиданно он заказал бутылку шампанского. Еще больше окрылило Роберта и Антона то, что Сергей Николаевич пригласил Нину танцевать. Потом еще и еще. В довершение всего после ужина он проводил ее до самого дома.
– Не узнаю патрона! – встретил на следующее утро Зайцев забежавшего к нему Антона.– В лирическом настроении. Напевает. Отказался сегодня от званого ужина.
– Лед тронулся! – довольно потер руки Ремизов.– Надо ковать железо, пока горячо!
– Попросил телефон Нины. У тебя есть?
– Конечно!
Ремизов тут же черкнул на бумажке номер. И помчался к Мажаровой.
Она встретила его взволнованная: только что звонил Виленский, пригласил прокатиться с ним на катере.
– С тебя причитается, Нинон,– серьезно сказал солист "Альбатроса".
– За мной коньяк! – откликнулась девушка.– Самый дорогой!
– Тоже мне добро! – фыркнул Ремизов.– Нет, давай баш на баш. Я тебе сделал Виленского, а ты мне, соответственно, кадр. Чтобы было на что посмотреть и…
– Намек поняла,– рассмеялась Нина.– Это мы организуем…
Она стала нетерпеливо расспрашивать своего приятеля о Сергее Николаевиче.
Антон не жалел красок. К тому, что он слышал о Виленском от Зайцева, его воображение приписало еще столько достоинств и добродетелей, что у девушки захватило дух.
Антон ушел, оставив Мажарову в крайне возбужденном состоянии. И это не укрылось от ее тетки, которая вернулась с покупками из магазина.
Полина Семеновна носила фамилию первого мужа – Вольская-Валуа. На самом деле первый избранник Нининой тетки в детстве был просто Курочкиным. А дворянская фамилия являлась его артистическим псевдонимом. Он работал в цирке. Вольтижировал на лошади в паре с Полиной Семеновной.