В конце концов, та сделала не предугаданный манёвр в сторону, подрезая легковую иномарку. Вылетев на встречную полосу.
Автобус, резко вздрагивая, свернул. Всё произошло в считанные секунды. Скольжение колес по асфальту, визг тормозов.
Ослепляющая вспышка. Сотрясание фуры. Лязг колотого стекла. Занос иномарки, та завертелась юлой, едва удержавшись на колесах.
Пожилой мужчина, открыв дверцу, в ужасе выбегая, побежал к детям. Открывая заднюю дверь, беря сразу двоих на руки, на подкошенных ногах торопливо постарался покинуть зловещее место крушения.
Он шёл, не понимая – куда, но знал – зачем, надо было спасти детей. Подкашиваясь, дойдя до обочины, осторожно присел. Посмотрев на детей, не сразу понял, что они мертвы. Потормошив каждого из внуков, наконец-то догадался, его глаза остекленели, застыли в безумие. Только осознав, зарыдал.
Вспышка взрыва – зарево и копоть, это он уже не видел, его мозг поглотило горе. Он, положив рядом с собой детей, нащупал в кармане мобильный, дрожащими пальцами набрал знакомый номер, высветилось имя Эмма.
Она тут же ответила, радостно спрашивая:
– Ну как там мои зайчата? Я им такой вкусный ужин приготовила. Скажи им, что мама их ждёт, не дождётся.
Пожилой мужчина заплакал:
– Дочка, прости, не уберёг. Не жди. Отужинали.
Эмма, находясь в зале в сплошной темноте, стоя у дивана в ужасе закрыв рукой рот, выпустила наружу раздирающий душу крик:
– Не-е-ет!..
Выронив телефон, плашмя упала на диван.
Кажется, что крик, разбудил жителей ближайших дома. Во многих окнах, как по мановению палочки, зажегся свет. Одинокая парочка, стоящая в объятиях у машины, испуганно прижавшись, друг к другу с опаской стала озираться по сторонам, наконец, их взгляд поймал тёмное окно, в его сторону смотрели встревоженный соседи, сновавшие в недоумении на соседних балконах.
Разряжая темноту, у подъезда бегали и лаяли не менее них перепуганные дворняжки, в след послышалось шипение убегающей от них кошки. Микрорайон неохотно в испуге просыпался. Кто-то кричал с балкона в истерике: "Вызовите милицию, кого-то убили!.."
На что, словно, кто-то услышал где-то там наверху. Сразу же поднялся ветер. Разразилась молния, гладь неба задергалась в конвульсиях. Из-за сплошной завесы ночи, начался ливень, что был как никогда, кстати, поспешно стирая с земли негатив эмоций…
…А в это время в застенках тюрьмы тоже происходило нечто необъяснимое, что лишний раз подтверждало, что все мы ходим под одним Богом…
За зарешеченным окном прогремел с неимоверной силой гром.
Виталий, находясь в камере, сгруппировавшись, сидел на цементном полу, не мигая глядя в одну точку. Сверху с потолка от конденсата подали капли собравшейся влаги. Он, встав в полный рост, стал ждать падения следующей капли. Она упала на темечко, как "приговор", тяжело воспринимая такое решение, а это именно так воспринял Виталий, как волю свыше, а не иначе, не в силах принять это, внутренне сгорая, как свеча, закричал во всю мощь:
– НЕ-ЕТ!.. НЕТ!..
По щекам лились слезы, внутренний голос, вырвавшийся изнутри, как-то металически звучащий резко оборвался. Сосед, открыв глаза, считая, что тот всё же псих, накрывшись с головой одеялом, продолжил свой сон.
Глава 7. Муки ада
Отец Эммы, находясь у дочери, прибывая в муках, ходил, молча по залу.
Он сейчас разрывался на двоих, на мать и дочь. Первая после всего случившегося лежит с инсультом в больнице. Его не радовал солнечный день за окном, его душу поглотил мрак – страх и боль.
Подойдя к "стенке", с болью посмотрел на фото, которые стояли на полке. На них счастливые – Аллочка, Артур, Игорь. Он, с волнением взяв их в руки, прижал к груди. Тяжело вздохнув на ватных ногах, направился к креслу. Сев, всё также прижимая фото, закрыв глаза, заплакал, не стесняясь своих мужских слез. Он погрузился в недавнее прошлое, где все они были вместе. Он и внуки…
…Вспоминая, как они любили ходить на местный стадион, там детская площадка, где каждый мог заняться тренировкой. Дед с внуками частенько ходил на площадку. Он подарил им ролики, там и учил их на них кататься.
Аллочка училась – легко и быстро, тогда как Артур постоянно падал, поэтому ездил в наколенниках и шлеме, это придавало ему серьезный вид. Аллочка всегда над ним посмеивалась, показывая "класс", обычно старательно выписывая фигуры, объезжая деда и Артура, хвастаясь, что она скоро станет известной фигуристкой. На что дед, кричал, – Смотри не упади, чемпионка, а то мне тогда от дочки достанется:
– "По полной!"
– Не подведи Деда!
Устав дед садился на лавочку, разгадывая кроссворд, искоса следя за детьми, частенько бросая на них суровый взгляд, чтобы те не расслаблялись, не баловались и не ссорились. Изредка, кидая в их адрес:
– Ай, да, Молодца!
За этим его порой заставала Эмма, в насмешку с укором поддев:
– Так вот ты чем занимаешься?! Воспитатель!
На что дед оправдывался:
– Да, я это, только вот присел, замаялся, не спортсмен я уже, под семьдесят.
Та, сияя, обнимала, радуясь за детей, говорила:
– А наши и вправду – молодцы! У Аллочки, вон какая координация хорошая!
Дед с блеском в глазах вставлял:
– Чемпионка! Быть ей звездой льда!
Эмма подмечала:
– Ну, она у нас настоящая Пацанка!
Артурчик тоже старался, но получалось не так, как всем и ему хотелось бы. Дед заступался:
– Так малец же!.. Годки наберет и Аллочку в три счета сделает. Пацан!.. С гордостью, – В меня и в Игорька! 2х1!..
В такие моменты Аллочка, подъезжая, обычно плюхаясь на скамейку, смеялась над Артуром, тот с обидой тоже подкатывал к ним. Дед заступаясь, урезонивал внучку:
– Разве можно над младшими смеяться?! – грозя пальцем. – Вот подрастёт, косы тебе надерёт!
На что Аллочка реагировала по-своему, целуя деда в щеку, убегала, показывая язык Артуру.
Как давно все это было, но как вчера.
Помнится, по осени записали Аллочку на фигурное катание в ДЮСШ, ей было 6 лет, так что сама ходила на тренировки и носила в рюкзаке коньки, была сама самостоятельность, взрослая. Была не по-детски выносливая, ни разу не пропустила тренировки. Одна Эмма считала ее маленькой, переживала по поводу и без повода.
Но, а та, даже когда болела ангиной, украдкой, когда дома не было никого из взрослых, ходила, как штык в ДЮСШ, за что потом конечно в целях воспитания получала.
За взрослыми повторяла, говоря, что ходит на работу, мол, работает – "фигуристкой".
Её тогда по такому случаю не пускали в кино с бабушкой. А это для неё было – всё!.. Ревела, но становилась дисциплинированной.
Потом уже, когда отцом признала Игоря, то старалась быть дисциплинированной в его глазах. Обычно за ужином, хвасталась:
– Я сегодня дорожку делала, тренер хвалила, сказала, что я самая лучшая!
Игорь, смеясь, хвалил:
– Ай, да, доча! Досталось же мне "Золотце"!..
…Было… Как же тяжело выходить из прошлого…
…Открыв глаза, раскладывая фото, что вразброс лежали на журнальном столике, внимательно рассматривая каждую по отдельности, горько рыдая, по-старчески причитал, едва шлепая сухими губами:
– За что? Почему Вы? Лучше бы погиб я…
…Откинувшись на спинку кресла, закрывая глаза, вновь погрузился в недавнее прошлое, вспоминая…
…Вспышка… Он сидел на обочине трассы, на его руках были внуки, они мертвы.
Не ощущая сердечную боль, не стыдясь своих слез, оплакивал, так до конца не осознав потерю самих дорогих его сердцу двух малышей.
В стороне, буквально в 10 метрах от него вспышка взрыва, сквозь темень, вырываясь, пробилось – зарево и копоть.
Он искоса посмотрел на машину, отброшенную с трассы, та на глазах догорала, но это его уже не волновало. Пожилой мужчина был подавлен. Отрешенно, не видящим взглядом смотрел вдаль, где было предначертано умереть его внукам. Качая головой, не веря, что внуки мертвы, тихо всхлипывая, боясь их напугать, сдерживал в себе крик. Сильно мотая головой, глядя с любовью и страхом на них, с болью, стиснув зубы, простонал:
– Бог мой! За что? А-а-а?!
Прижав к себе, дрожащими руками обнимал обмякшие тела внуков. Кажется, что он сходит с ума, не понимая – причину их смерти, бесшумно, внутренним голосом, вознеся голову вверх, монотонно спрашивал:
– Ну, за что? За что? Они же малыши…
– Что они кому-то сделали, а? За что?..
Со стороны уже была слышна сирена, сквозь копоть и дым проглядывал отблеск мигалок. Были слышны крики бегущих навстречу к ним людей.
Вокруг настоящая суматоха.
На превышенной скорости подъехал джип, из него вышли оперативники, три человека, они тут же побежали к месту аварии, где чуть в стороне сидел пожилой мужчина с детьми на руках.
К нему уже бежали женщина врач и два санитара со скорой помощи.
У санитаров в руках были носилки. Запыхавшись, они подбежали к нему, с состраданием наклонившись, осторожно взяв из его рук детей, положа тела на носилки, поспешили к карете скорой помощи.
Женщина, врач, нагнувшись, обняла сидящего в безумии пожилого мужчину, помогла подняться, взяв под руку, удаляясь с места происшествия.
Они шли сквозь копоть, дым, суету оперативников, вспышек камер, но, кажется, что это их не трогало, не один из них не проявил к тому никакого интереса.
Он шёл, еле передвигая ослабшими ногами, врач его вела осторожно под руку, что-то тихо нашептывала, на что тот безразлично кивал головой. В голове был: хаос, мозг не мог переварить происшедшее. В глазах был страх…
…Пустоту ощущал и Виталий. Несмотря на то, что в его камере их, "серых ангелов", было двое. Сокамерник, расположившись на втором ярусе, лежал, уткнувшись к стене носом, казалось, что он спал.
Виталий, стоя у окна, задумчиво поглядывал в него. Неожиданно, с лязгом открылась дверь, охранник объявил о разрешенной прогулке, ядовито, с сарказмом выдавив:
– Эй, "Серые ангелочки!" Идите крылышки разомните!
Виталий, не обращая на него внимания, продолжал стоять, как и стоял.
Сосед, тут же повеселев, спрыгнул со своего лежака. С кривой усмешкой глядя на Виталия, с сарказмом выдавил:
– Слышь, давай копытами двигай, а то кислород мне твой, вонючий порядком надоел.
Скалясь:
– Иди, проветри мошонку и попку. Одним словом – пробздись! Заодно и камера после тебя проветрится!
Не сдерживая себя, скаля зубами, заржал:
– А то, пукаешь много! Бухтишь! Всё тебе не так!..
– Избранный!..
Заметив искры во взгляде Виталия, поспешил к двери, юркнув, вышел.
Тут же не замедлил войти охранник, скаля зубы, с ехидством прокричав:
– "ПУКАЛКИН!" Давай на выход! – и уже зло, – тебя, может на руках вынести?
Сплюнув в сторону, вышел. Виталий, молча обернувшись, молча направился к двери, на ходу сведя скулы, казалось, что у него внутри шла настоящая война.
Прогулка проходила, как и всегда лишь бы подышать. Перекинуться лишним словом. Прогулочный двор разряжали голоса. Всё те же охранник и сержант-конвоир блистали шутками:
– Звонок на "Телефон доверия": Помогите! Помогите! Мне осталось жить максимум 50 секунд! Одну минуточку…
Им кажется, что они своими шутками отгородились от действительности от мира за колючей проволокой.
Зеки, искоса на них посмотрев, продолжали гулять, на короткие мгновения, соприкасаясь со свободой, заглатывая её как жизни важный воздух.
Только такая жизненная позиция далеко не устраивала многих, что хотели бы в минуты этой "свободы" качать свои права. Уже на выходе с дворика, когда туда вошла на прогулку другая партия зеков, один из заключенных нарочито грубо зацепил рукой мимо проходящего Виталия.
Скорее всего, чтобы обратить внимание на себя, напоминая, кто здесь хозяин его судьбы. Виталий с брезгливостью сбросил руку, молча продолжая идти с прогулки.
Зеки тут же сгруппировались вокруг них, выталкивали Виталия с прогулочной дорожки в центр двора, пытаясь унизить того смачными плевками в его сторону, зло, хихикая, проходя рядом задевая плечом.
Только один из них из-за спин кодлы вскользь смотрел на Виталия и на всю окружающую оголтелую свору.
"Смотрящий", коренастый мужчина зрелого возраста, смотрел, казалось, лишь из любопытства со стороны, но это не так. Он смотрел въедливыми, колючими глазами на всю эту возню, не оставляя без внимания ни одного из присутствующих. Будто буравчики, его глаза сверлили каждого насквозь. Наконец насытившись зрелищем, взглядом остановил конфликт, растягивая слова, произнес:
– Э-э, что за балаган? Не видите, молодой человек не местный? Ещё не привык к нам, товарищи "Ангелы" поохолоньте.
Два-три человека из кодлы в поддержку того, поспешили выдавить подобие смеха.
Двое, неказистого вида, стоя в оторопи, не понимая, заартачились:
– Взгляд у него дикий! Свободный! Человече, не познавший страха!.. Волю не забыл!
На что Виталий из подлобья злобно посмотрел на зеков, те от его взгляда, как от силовой волны отшатнулись, тут же оставляя в покое.
"Смотрящий" содрогая двор своим рыком, проорал:
– Руками не трогать этого парня! У нас иммунитет ослаб!
Сплевывая в сторону:
– Еще вирус подхватите!
Скалясь, оголяя желтые прокуренные зубы, хихикнул:
– Он под небом свободы ходил…
– Не то, что мы, горемыки.
Показывая жестом в небо, после чего резко, сгибом пальца приказал, чтобы к нему подошел Виталий, тот на это никак не отреагировал по-прежнему стоя перед ним и окружающей присмыкающей кодлой, как вкопанный.
Коренастый, бегло осматривая Виталия с ног до головы, сделал повелительный кивок головы в толпу зеков. Те, схватив его под руки, уже подталкивали к нему, в угоду, бросая к его ногам.
Тот, чувствуя себя "местным божком" наступил ногой на спину Виталия, стараясь, это сделать, как можно больнее. Оглядывая толпу, говоря всем своим видом, что владеет ситуацией, торжествующе заявил:
– Знай, пацан! Здесь не "ДУРДОМ МАТРЁШКИНО!" Законы прописаны от "А до ять", хочется тебе или не хочется…
Сплёвывая:
– Сынок. Для всех!
Барственно делая жест рукой, оглядывая самодовольно всех, подытожил:
– Я – Царь и Бог!
– Короче, запомни меня, я "смотрящий"!
– Для всех и тебя в том числе!
Он с силой надавил ногой на тело Виталия, стараясь показать свое превосходство, унижая тем самым новенького пред всеми, кто находился во дворе.
Виталий, заглатывая комья земли, стискивая зубы, смотрел с ненавистью.
Зеки, замерев, смотрели с неподдельным любопытством, скрывая внутренний страх, скалясь, нервно перекидываясь смешками, показывая другим, что они не "рабы", а такие же, как и он смотрящий.
Тот, удовлетворённый своим давлением на зеков, с ухмылкой оскалился. Виталий, выдерживая их смешки и взгляды, с вызовом стал, есть землю, гордо поднимая голову сплюнув всю это "кашу" местному божку на ногу.
Тот от неожиданности испуганно отшатнулся.
Кивок головы "божка" и зеки, как саранча тут же накинулись с кулаками и криками на Виталия, пиная того до полусмерти.
Заметив это, к ним подбежали два охранника, на ходу избивая заключенных. Один из них, все тот же рыжий охранник, начал горланить что есть мочи обезумевшей толпе, та его не слышала, он буквально окунулся в "серую", бесформенную массу тел, от нее исходил запах крови и смерти.
Хватая за химок, тот волоча, потащил Виталия с прогулочной зоны.
При этом брызгая слюной, выведенный из себя едва сдерживаясь, чтобы не пустить в ход дубинку, с выпученными глазами, орал:
– Ну, ты, гордый, меня уже достал!
– Иди, охладись в карцере!
– Ща, рапортану, наверх.
– И в "лёдную".
Избивая, стуча по голове кулаком, как молотком, свирепея:
– Пусть там, твои мозги на место встанут, дикарь! – зло выкрикивая. – Это тебе не съемочная площадка, где снимается криминал. Жизнь. Урод!..
Глядя на грязное лицо, зло, смеясь:
– Считай, что "братва" уже приняла за терпилу. Вошедший в кураж, он потащил Виталия за собой, как перышко.
Заключенные и "смотрящий" злорадно хихикали, переглядываясь, скалились, кучкуясь в рядах "своих", зло, сплевывая и улюлюкая в след удаляющимся с прогулочного двора.
Сержант – конвоир, выходя из шока не понимая, смотрел с осужденным, то на зеков, то в след удаляющего охранника. Казалось бы, тот ещё пару минут назад шутил с тем балагуром, рыжим "добряком". Он с испугом вытирал со лба выступивший пот.
Жизнь за колючей проволокой была, сравни солнечному затмению, и это не в силах был переварить мозг, что из рабочего состояния временами приходил в негодность, напрочь стирая из памяти всякую суету.
Вечер наступил незаметно, день был стерт из ушедшего дня, словно всё происходило не с ним, с Виталием.
Попав в мрачное помещение карцера, каменный мешок, где после уличного света так темно и неуютно, буквально всё подавляло. Безысходность коробила душу.
Виталий, стоя на коленях у стены, собирая с неё влагу, смачивал сухие губы.
Зажимая руками голову, раскачивая ею из стороны в сторону, от собственного бессилия в сложившейся ситуации, сквозь зубы промычал, переходя на вой затравленного зверя, сотрясая стены каменного мешка волной внутреннего протеста.
В ответ не задержался громкий стук в дверь. И грубый выкрик рыжего охранника, дежурившего в это время:
– Ты-ы!..
Тот, прислонившись к двери в полудреме, спиной ощущал вибрацию мычания и воя узника, его внутри коробило.
Он нехотя, делая недовольную гримасу, прибывая всё в той же полудрёме, вступил в диалог с молчаливой безысходностью Виталия, выкрикивая с отвращением:
– Ты-ы, Голуба мой, не мычи!
– Знают двое, знает свинья.
– Мне о тебе знать абсолютно ничего не надо.
– Не любопытный! Лучше заткнись. И так тошно.
Вздыхая, тот с призрением сплюнул в сторону:
– Не "трехзвездочный отель"!
– Сам не спишь, нервы на вилы накручиваешь, тянешь…
Стуча дубинкой, шипя:
– Душу свою и мою. Кончай с нудёжем. Дай вздремнуть, не мешай! Заткнись!..
Виталий не оборачиваясь, раскачиваясь из стороны в сторону, обхватив голову руками, продолжал мычать. Перед его глазами мелькнула вспышка.
Всплыла картинка из недавнего прошлого…
…В салоне автобуса тихо, все спят. Виталий сидит за рулем автобуса. На волне приёмника звучит тихая мелодия, джаз. На пассажирском сидении второго водителя в полудреме сидит напарник, Аркадий Хрипунов. Виталий, чтобы тоже не впасть в дрему делится с ним своим наболевшим, скорее – всего, объясняя, что же творится в душе, прежде всего самому себе, перейдя на полушепот:
– Слышишь, всё кружится с этим "колбасником". Со старпером! С директором мясокомбината.
Раскрывая душу, сознавая, что его тот никак не осудит, так как не слышит, сопя в две дырки.
Виталий старался выговориться, очистить душу. Все происходящее в последнее время в его семье, тяготило, ставя его самого в тупик. С кривой улыбкой покачивая уголками губ, признался:
– Достала! Бегает, как сучка к нему. В поиске понимания, мельком глядя на Аркадия, но тот, посапывая безучастен к его чаяниям.