- Расскажите Пал Палычу, как развивались ваши отношения с Тобольцевым, - говорит Панюков.
- Видите ли, началось случайно. Мне было очень тяжело в камере, а Тобольцев казался симпатичнее других, и я поделился с ним своей бедой. - Холин излагает историю гладко, без запинки. - Он выслушал, расспросил и вдруг замкнулся, помрачнел… И вот однажды мы остались одни, и он во всем признался. Я его умолял меня спасти. Вчера он наконец решился. Такое счастье! - Холин потупляется, а следователи обмениваются быстрым взглядом.
- Когда Тобольцев вам признался, то как он изложил суть преступления? Постарайтесь как можно точнее. - У Панюкова скучающий тон, но он готовит небольшой проверочный трюк.
- Четырнадцатого июня вечером Тобольцев зашел выпить в магазин на Таганской улице, - уверенно чешет Холин. - Там к нему привязался незнакомый человек, полный, в черном плаще, и позже в Товарищеском переулке у них вышла ссора…
- В черном плаще? - перебивает Панюков. - Помнится, он сказал в синем.
- В синем?.. - на мгновение Холин теряется. - Да нет же, в черном! Неужели он перепутал, подонок?! Маразматик!
- Не вам бранить Тобольцева, - одергивает Панюков.
- По-вашему, должен благодарить? Он кого-то ухлопал, а я мучайся? Еще неизвестно, почему он тот бумажник не спер! Может, это я его спугнул!
- А в бумажнике были деньги?
Холин разом остывает и вспоминает, что он порядочный и благовоспитанный.
- Откуда я знаю? Не имею привычки копаться в чужих вещах. Я хотел только человеку помочь, а вы…
- А я - ничего. Кстати, цвет плаща Тобольцев мог и перепутать. - Следователь для виду заглядывает в папку. - Э-э, да я сам перепутал. Действительно, черный плащ.
- Ох… - облегченно выдыхает Холин.
- Испугались? Чего ж вам пугаться? Скажите, беседа с Тобольцевым состоялась утром, вечером? Давайте восстановим для Пал Палыча картину во времени и пространстве.
- Раз мы были вдвоем, то, очевидно, других вызвали на допрос. Значит, с утра или после обеда…
- Вы стояли? Сидели у стола?
- Вероятно, сидели…
- И с чего он начал?
- Собственно… вряд ли я вспомню.
- Хоть некоторые фразы должны всплыть, если вы сосредоточитесь.
- Н-нет. В тот момент я настолько разволновался, все смешалось. Очень жаль, раз вам это важно, - он по-прежнему обращается к Знаменскому, стараясь выдерживать доверительный тон.
- Число тоже не вспомните?
- Примерно с неделю назад. В камере дни так сливаются.
- Мы за эту неделю дважды встречались, Холин. Вы и не заикнулись о Тобольцеве!
- Вы не из тех, кто верит! - огрызается Холин и снова "со всей душой" к Знаменскому: - Я не располагал уликами, Пал Палыч! А Тобольцев колебался. Он должен был морально дозреть.
Следователь холодно наблюдает эти заигрывания Холина.
- Удовлетворены, Пал Палыч?
- Есть маленькая неясность. - Знаменский в свою очередь хочет прозондировать Холина.
- Прошу.
- Для безвинно арестованного, Холин, вы ведете себя на редкость спокойно. Месяц в заключении - и ни жалоб, ни возмущенных писем в разные инстанции. Между тем темперамента вы не лишены. Какое-то неестественное смирение…
- Справедливо замечено, - поддерживает Панюков. - Если вы действительно не виновны…
- То есть как, "если действительно"? - жалобно вместе раздраженно вскрикивает Холин. - А признание Тобольцева? Почему "если"? Может, он не все сказал? Пал Палыч! Он сказал, что был пьяный?
- Да.
- Сказал, что ударил по голове?
- Да.
- И что Киреев как упал, так и не поднялся?
- Да.
- И после всего вы… - оборачивается Холин к Панюкову, - вы намекаете, будто это против меня, что я не жаловался?! Ловко повернули! Человек верит в советское правосудие, что оно способно разобраться, а вы - вон как! Теперь стану жаловаться, будьте покойны! Выгораживаете убийцу! Считаете, нашли несмышленыша? Я требую освобождения!
Панюков выглядывает за дверь.
- Арестованный больше не нужен.
- Прощайте, Пал Палыч! - драматически произносит Холин с порога.
- Ну-с, я видел вашего "претендента на убийство", вы - моего. Как говорится, дистанция огромного размера. Холин - сплошное самообожание, самомнение и самосохранение…
- Однако при нынешнем положении вещей… - вздыхает Знаменский.
- Согласен, может вывернуться, - мрачнеет и Панюков. - Даже не уверен теперь, что добьюсь продления срока ареста. Ох уж этот Тобольцев! Фокусник…
Панюкову вспоминается добрая и несчастная физиономия.
А Знаменский размышляет о Вадиме Холине.
"Следователь обязан быть объективным. Но обязан и соображать, когда ему врут. Парень врет. Его угодливые интонации вдвойне противны потому, что фальшивы. В действительности я для него - милицейский придурок, - думает Пал Палыч. - "Сплошное самообожание и самомнение", как сказал Панюков. Кратко и верно. И объективно".
7
С подобной характеристикой вполне согласился бы отец Вадима, если б вдруг решил открыть душу. Но этого он не делает никогда. И никому.
Супруги Холины разительно не похожи друг на друга. Он - высок, худ, замкнут и молчалив. По лицу трудно понять, какие чувства он испытывает, если испытывает вообще. Она - небольшого росточка, кругленькая, румяная, говорливая. Любая эмоция сразу выплескивается наружу. Жизнь Холиной - это дом, хозяйство и главное - дети: двое сыновей, которых она страстно, безмерно любит.
Старший, двадцатипятилетний Дмитрий, сидит за столом, отдавая должное материнской стряпне. А младший, ее маленький, ее Вадик, - невыносимо даже подумать - томится за решеткой!
Сегодня впервые за долгие-долгие недели Холина утешена. В который раз уже перечитывает она какой-то рукописный листок. Ее немного выцветшие, но ясные глаза сияют, губы дрожат, и счастливая слезинка скатывается по щеке.
- Он снова будет дома, с нами! Ах, Митенька! Возблагодарим судьбу!
- Благодарить надо меня и Киру Михайловну.
- Кира Михайловна получила и еще получит, мне ничего не жалко! А для тебя награда - само освобождение Вадика. Разве нет?
- Еще бы! Кому охота писать в анкете: "брат судим"?
- Митя, ты циник, - ласково упрекает мать.
- Угу. А идеалист пальцем бы не шевельнул, чтобы расхлебывать вашу кашу.
Она подсаживается к сыну и гладит его по плечу.
- Почему ты так говоришь: "вашу кашу"?
- А чью же? Если бы вы с ним поменьше нянчились…
- Вспомни, как часто мы бывали строги! - перебивает мать.
- Ну да, ты прятала ботинки, когда он собирался на очередную пьянку. Но если братец влипал в историю, его вызволяли всеми средствами.
- Ах, Митя, о чем мы спорим? С тобой разве не нянчились? Нанимали репетиторов, устраивали в институт. Все твои покровители жуют папиными зубами.
Холин-старший в это время укладывает в потрепанный чемоданчик зубоврачебные инструменты и протезы. Руки двигаются автоматически, быстро и экономно. Захлопнув крышку, он выходит в смежную комнату.
- Куда ты? - удивляется мать.
- Примерить мост директору магазина "Ковры".
- И ты уйдешь сейчас, когда у нас такая радость?
Отец молча направляется в переднюю.
- Подожди ликовать, - замечает Дмитрий. - Письмо получено не для того, чтобы перечитывать его на ночь. С ним надо идти в органы.
Холина бежит за мужем.
- Отец, ты слышишь?
Тот проводит расческой по жидким волосам и одевается.
- Отец, надо идти в органы!
Холин разражается длиннейшей по его меркам речью:
- Хватит того, что я плачу. Мите нужна квартира - плачу, у Вадика неприятности - плачу. Зубными мостами, которые я сделал, я вымостил детям дорогу в жизнь. А уж куда они по ней придут, это… - Он снимает дверную цепочку и отпирает серию замков.
8
У Знаменского маленькое заседание: друзья прослушивают признание Тобольцева.
- …Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос какие-то документы: вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все… А он там же умер.
- С чего вы взяли?
- Потому что он умер.
Знаменский прерывает запись:
- Ну и дальше в том же роде.
Томин разводит руками.
- "Что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню…". Вообще-то, среди уголовников оно не в диковинку. Какая-нибудь шестерка вешает на себя тяжеленный жернов, чтобы прикрыть туза. Но шестерке приказано и ей обещано.
- Саша, Холин для Тобольцева - не туз.
- А что такое Холин?
- Пухленький, красивенький, наглый. Не слишком умен, но хитер бесспорно. Прямо кожей чувствует опасность. При всем том - воспитанный мальчик, студент. Боюсь, нравится девушкам.
Томин хмыкает.
- Сколько лет дочери Тобольцева?
- Семь, Саша.
- Какая версия рухнула! - комментирует Кибрит.
- Смейся-смейся! Интересно, что ты предложишь?
- Совсем просто - подкуп.
- Давайте обсудим, - соглашается Знаменский. - Тобольцев очень любит ребят, ценит свободу. За его провинности причитается два-три года. Ради денег принять чужой позор и большой срок?.. Да он и не корыстолюбив.
- А махинации с нарядами?
- Втянулся по слабодушию. Малосильная бригада села к концу месяца на мель, пришли женщины, ревут. Пожалел. Дальше - больше. Разумеется, потом он имел и незаконную прогрессивку и прочее, но дышал не этим. Причина того, что с ним сейчас творится, спрятана глубоко…
- Между ним и Холиным должна существовать связь. Четкая и доказуемая! Иначе остается поверить, что их судьбы удивительно пересеклись над телом Киреева - раз, в камере - два. - Томин увлекся: загадка всегда интересна. - Вообще-то, поверить можно и в это, - говорит он, оседлав стул. - Тогда представим: на Тобольцева обрушился двойной удар. По его вине один человек умер, другой сел. И юный узник постоянно рядом, как живой укор. Следуют душевная борьба, отказы явиться на допрос и, наконец, решение покаяться.
- А в результате убийство с целью ограбления чрезвычайно удобно делится на двоих: одному - случайное убийство, другому - неверно истолкованная попытка помочь потерпевшему, - протестующее доканчивает Знаменский.
- Ладно, Паша, ищем связь.
- Берешься?
- Что делать… Когда был убит Киреев?
- Четырнадцатого. Тобольцев арестован шестнадцатого.
- Очень хорошо. Кстати, на что Холин польстился?
- Киреев выиграл пятьсот рублей и прямиком из сберкассы забежал отметить. Продавщица помнит - разменяла ему сотенную купюру. А, по словам кассирши сберкассы, возле Киреева крутился парень, похожий на Холина. Но на опознание она засмущалась: такой, говорит, молоденький, не возьму греха на душу…
- Ясно. Что-то наука примолкла. Начнешь по обыкновению прибедняться: ах, да что же я могу?
- А что я, по-твоему, могу? Работа проделана три месяца назад. Если следователь Холина не возражает, я бы поглядела протокол осмотра, экспертизы - но только для очистки совести.
- Ну, а ты сам?
- Я, Саша, не буду лентяйничать за твоей широкой спиной. Намечена большая охота за мелкими подробностями.
- Разбежались.
9
Знаменский бродит по двору, где произошло убийство, разглядывает окружающее. Подворотня. Здесь, у стены дома, лежало тело. Фотографии и план места происшествия позволяют точно восстановить картину. Только тогда здесь было темно и безлюдно…
Узким проходом двор соединяется с соседним. И в этом, соседнем, Знаменскому бросается в глаза шеренга мусорных баков. Он останавливается и долго созерцает их: похоже, зрелище доставляет ему удовольствие…
10
Попасть на Петровку, 38 просто так нельзя. Но если бы Знаменский не разрешил выдать пропуск Ирине Семеновне Холиной (когда ему позвонили, что та уже минут двадцать плачет в проходной), она, кажется, проскребла бы дыру в стене голыми руками.
Холина влетает с радостным, светлым лицом.
- Здравствуйте! Вы - Павел Павлович, да? А я - мать Вадика. Вот таким, в точности таким я вас и представляла! Разрешите присесть…
- Присаживайтесь. Но вы абсолютно не по адресу. Дело Холина веду не я.
- Когда речь идет о судьбе ребенка, мать не станет считаться с формальностями. Как мне было не прийти к человеку, от которого сейчас все зависит!
- От меня ровным счетом ничего не зависит. И в противоположность вам я обязан считаться с формальностями.
- Но, Павел Павлович! Вообразите, что я бросилась бы вам в ноги прямо на улице?! Разве вы могли бы оттолкнуть меня? Забудьте, что мы на официальной почве. Я столько слышала о вашей отзывчивости…
- От кого же?
- Ах, достаточно взглянуть, чтобы убедиться: вы порядочный человек, выросли в приличной семье, и потому к вам обращаются словно к родному, вот как я. Нет-нет, не мешайте мне сказать правду. Вы честный, вы добрый, вы не отвернетесь от материнского горя!
Знаменский согласился принять Холину, поддавшись импульсу, в котором больше всего было, пожалуй, любопытства. Теперь сам не рад. Женщина заполняет комнату потоком взволнованных фраз, и выставить ее уже не так-то просто.
- Не знаю, чего вы ждали от меня с моими необычайными достоинствами, но я не имею права разрешить Холину даже внеочередную передачу.
- Как вы его… по фамилии… больно слышать. Если б только вы ближе знали Вадика! Конечно, это моя кровь, и я немного пристрастна, но Вадик такой… такой… - Она не находит достаточно красноречивых слов и вдруг выпаливает. - Вы с ним похожи! Нет, серьезно, похожи!
- В ваших устах это, вероятно, комплимент…
- Еще бы!
- …но мы нисколько не приблизились к цели вашего визита.
- Мне бы хотелось, чтобы вы поняли жизнь Вадика до того, как с ним случилось это несчастье.
- Убийство человека вы называете "несчастье с Вадиком"?
- Боже мой, Павел Павлович!.. Да ведь уже точно известно, что Вадик не убивал!
- А кто же?
- Разумеется, Тобольцев.
До сих пор Знаменскому все казалось ясным: беззаветная, слепая родительская любовь, готовая горы свернуть ради "своей крови". Сколько их, таких отцов и матерей, которые месяцами, а то и годами высиживают в разных приемных и исступленно добиваются освобождения, оправдания, помилования…
Но упоминание о Тобольцеве разом выводит Холину из разряда просительниц и делает наступательной стороной.
- Откуда же это вам известно?
- Из его собственноручного письма!
Она достает и протягивает Знаменскому письмо. Тот, все больше хмурясь, читает. И если дотоле он вел разговор с сухой усмешкой, то теперь не на шутку озабочен, и болтовня Холиной приобретает для него серьезный информационный интерес: послание это от Тобольцева.
- Как вы его получили?
- Вынула из почтового ящика.
- Когда?
- Позавчера утром.
- Позвольте взглянуть на конверт.
- Конверт?.. Конверт… - она открывает сумочку, суетясь, что-то в ней перебирает, затем решительно щелкает замком. - Я поищу дома… но вряд ли он сохранился…
- Он был надписан тем же почерком? - Знаменский спрашивает на всякий случай, уже поняв, что тут правды от Холиной не услышишь.
- Да… или нет… Я спрошу мужа, письмо вынимал он… А вы недоверчивы. Но нет-нет, таким и должен быть настоящий следователь - бдительным, проницательным! Вами невольно любуешься, Павел Павлович.
Самое смешное, что свои дифирамбы Знаменскому она произносит искренне. Лишь бы он не задавал каверзных вопросов.
- Скажите, у вас есть мать?
- Есть.
- Громадный привет ей! Передайте, что она воспитала замечательного сына! Уж я-то знаю, чего это стоит. Мы, например, не дали Вадику всего, что могли. В детстве, например, мы его, по-моему, недопитали.
- Недо… что?
- Недопитали. В смысле калорийности, витаминов. Ведь для растущего организма - это все! Но Вадик рос не один. Митя, старший, то кончал десятилетку, то учился в институте, потом писал диплом, защищал, решалась будущая карьера. Нет-нет да и отрежешь кусочек пожирнее. А Вадика это ранило. Мы с мужем по старинке, не учитывая требований современной молодежи… словом, ограничивали Вадика. А на поверку вышло, что это его толкало… - она запинается.
- На что?
- Ну… вынуждало занимать на стороне. А Вадик впечатлительный, нервный, ну просто как струна, как струна. Потому, я думаю, он и попал в эту глупую историю.
- Думаете, от нервов?.. На конверте был целиком проставлен ваш адрес? Или только фамилия?
- На конверте?.. Я спрошу мужа. Отчего вас интересует конверт? Ведь главное - содержание, бесспорная вещественная улика!
- Кто вы по профессии?
- Я зубной врач, муж - зубной техник. Ему шестьдесят семь, но он удивительный, просто удивительный труженик.
- Еще не на пенсии?
- Ах что вы, разве можно! Мы не мыслим себя без работы. Мой муж говорит: работа держит человека, как оглобли старую лошадь, убери оглобли - лошадь упадет и не поднимется. Он замечательный мастер. Замечательный. С его протезами люди живут и умирают.
- Ирина Семеновна, объясните же наконец, каких результатов вы ждете от нашей беседы?
- Но… даже странно… я жду освобождения Вадика.
- Тут решает следователь Панюков.
- Однако вы должны передать Тобольцева в ведение Панюкову, и вот тогда уже… если мы правильно поняли в юридической консультации…
- Пока Тобольцев остается моим подследственным.
- Но это значит… Значит, его признание вас не убедило?!
- Всякое признание нуждается в проверке. Тобольцев не похож на убийцу.
У Холиной перехватывает дыхание.
- Этот жулик и пьяница?! Он не похож, а мой сын похож?! Как вы можете говорить такое матери? Матери!!
- Вашего сына я не знаю.
- Но вы же видели Вадика! И я столько рассказала о нем, ответила на все интересующие вас вопросы!
- Мои вопросы были, скорее, данью вежливости, Ирина Семеновна. Если бы я имел право допрашивать по-настоящему, я задал бы иные. К примеру, откуда вам известно, что я видел Холина? Почему вы поверили письму от человека, о существовании которого не должны были и слышать? Как успели собрать о нем сведения? Где в течение двух месяцев скрывался от следствия Вадим Холин?
Ошеломленная и испуганная, женщина поднимается.
- Я вижу… вероятно, мне лучше уйти.
- Прошу пропуск, отмечу. Письмо вы оставляете?
- Нет…
Она судорожно роется в сумочке и выкладывает на стол квадратик фотобумаги.
- Фотокопия? Даже это успели… Вы знаете, что у Тобольцева двое детей?
- И что же? - с дрожью произносит Холина. - Что?.. Пожертвовать ради них собственным сыном? Отдать на заклание Вадика?! - Она трепещет от жестокости Знаменского, от негодования, от сдерживаемых слез.
- О-о, как я в вас обманулась! Вы неспособны понять материнское чувство!..