11
Томин, как и обещал, ищет связь. Вот сейчас беседует с тещей Тобольцева. Открытая швейная машинка, остывший утюг, сметанное детское платьице, брошенное на спинку стула, свидетельствует о том, что визита Томина не ждали. А выражение лица женщины - о том, что визит вдобавок и тревожный и неприятный.
- Ты ко мне пришел не чай пить, - волнуясь говорит она, - пришел по своей работе. А работа твоя серьезная. Стало быть, чего-то ты у меня ищешь.
- Верно.
- Чего же? Когда следователь вызывал, я все понимала, про что разговор. А вот твои какие-то вопросы… Дело-то на Василия, почитай, кончилось? - уже несколько лет как перебралась она в город присматривать за внучатами, но говор выдает деревенскую жительницу.
- Практически, кончилось.
- И он ничего не таил, за чужой спиной не прятался?
- Нет.
- Ну раз честно повинился и все уж за ним записано, чего еще надобно? Чего ты пытаешь, с кем он водил компанию и прочее подобное?
Томин обходит стол, стоящий посреди комнаты. Вокруг полузабытый "догарнитурный" уют… Томин вздыхает.
- Ваш зять, Прасковья Андреевна, последнее время начал вести себя несколько… неожиданно. Вдруг что-то его словно подкосило.
- Батюшки, али приболел? То-то он и с лица спал и голос будто чужой…
- На здоровье не жалуется. А вот не случилось ли на воле чего такого, что ему уже и жизнь не мила?
Прасковья Андреевна внезапно улыбается.
- Это надо, чтобы мы с ребятами в одночасье перемерли. Василий - мужик легкий, сроду не задумывается.
- На свидании он никому ничего не просил передать? Родным, друзьям?
- Никому ничего. Да и родни-то, почитай, нету.
- А Холины вам кем доводятся?
- Не слыхала про таких.
- Может, кто по службе? Или друзья вашей дочери?
- Сроду не слыхала. А памятью бог не обидел. Спроси, какая погода прошлым годом на Покров стояла, - и то скажу!
- Замечательное качество… Прасковья Андреевна, буду откровенен. После свидания ваш зять сообщил о себе новые факты, которые следствие вынуждено учитывать.
- Новые факты? Хуже прежних?
- Увы.
- И что же… могут срок набавить?
- Могут.
- Господи, да как же я с детьми?.. Ведь ему срок - и мне срок! Три года я себе назначила… Три года, бог даст, вытяну… а коли больше… Батюшки мои, батюшки!
- Прасковья Андреевна, ваши показания могут…
- Нет уж! Я теперь и совру, - недорого возьму.
- Врать вы не умеете.
- Соврала бы, коли догадаться, что ему на пользу. Только навряд догадаюсь. А значит, мое дело молчать.
- О чем молчать? Вы могли бы разве сказать что-то дурное?
- Про Васю? Даже ни словечка! И ко мне - ровно к матери, и отец - каких поискать! Раньше, верно, выпивал. Людмила и причину развода написала, что, мол, пьющий. Ну потом как бритвой отрезало. В субботу грамм двести - больше ни-ни. Сердечную ответственность за ребят имел… Ты его, конечно, за преступника считаешь, а, по моему разумению, сел Вася за бумажки. Этих бумажек расплодилось, что клопов, и в каждой подвох, ее и так и эдак повернуть можно. Вот и повернули… Засадите Василия надолго - что нам тогда?
- Да не хотим мы его на долгий срок засаживать, за то и бьемся!
- При твоей должности резону нет за Василия биться.
- Есть резон биться, Прасковья Андреевна, и, надеюсь, добьемся. Но для этого нужна вся правда… Я дам вам честное слово, - помолчав, говорит Томин. - И вы мне поверите. И ради зятя, ради детей скажете то, чего не договорили… когда рассказывали о свидании.
Женщина вздрагивает и в замешательстве тычется по комнате - тут поправит, там подвинет… Наконец опускается на продавленный диван, обнаруживает в руке скомканное платьице, разглаживает на коленях. И глядит на Томина испытующе и сурово.
- Ну, смотри. Иначе ты - не человек, так и знай на всю жизнь!.. На работе Васю сильно любили. Он много кому, бывало, помогал. И решили люди тоже помочь в беде. Собрали на детей вроде как складчину. Большие деньги. Четыре тысячи рублей. Я до них пока не касаюсь. И вещи Васины, которые велел продать, не трогаю. Пенсию носят, а еще с прошлого месяца хожу в семью по соседству - подрабатываю. Обед готовлю, приберу, куплю чего. Так что ребята сыты, в милостыне не нуждаюсь. И думала я деньги вернуть.
- Кому?
- Да тем, которые собрали. Сказала Васе, а он говорит: бери, мать, это дело моей совести. Тогда я взяла.
Томин подсаживается на диван. Все. Больше ей скрывать нечего. Надо из этого выжимать максимум.
- Вы зятю сумму назвали?
- Само собой.
- Удивился?
- Вроде бы и нет, - женщина озадачена.
- Обрадовался?
- Тоже вроде не очень…
- Но, Прасковья Андреевна, кто же передал вам деньги?
- Перевод пришел по почте. А раньше женщина позвонила: от сочувствующих, дескать, сослуживцев. И все.
- У вас сохранился корешок перевода?
Женщина отворачивает накидку на комоде - под накидкой разные памятные бумажки и среди них - почтовый бланк.
- Бери… Навел ты на меня сомнение.
- Не говорите о своем сомнении никому. И обо мне тоже ни другу, ни врагу, понимаете? Это важно. - Он вырывает листок из блокнота. - Мой телефон. Если хоть соринка новая - немедленно звоните!
Женщина сует бумажку с номером туда же, под накидку. Томин встает и делает вид, что готов уйти, но приостанавливается.
- Проверю напоследок вашу память. Чем занимался Тобольцев накануне ареста?
- А ничем, - печально отвечает Прасковья Андреевна. - Три дня безвылазно дома сидел… Нет, вру, в воскресенье водил ребят в кино. Приключения этих… непобедимых… то ли неукротимых…
- Неуловимых?
- Вот-вот. В понедельник даже на работу не пошел, отгул, говорит. Со стиркой мне подсобил, рыб чистил. Не знал, чем угодить напоследок, сердешный… А во вторник его забрали. Шестнадцатого числа.
- Но четырнадцатого, в субботу, он с кем-то выпивал, верно?
- С кем же было пить, если из дому ни ногой? С ребятами, что ли? Нет, те дни он в рот не брал.
12
Знаменский и Холин появляются в проходной Бутырки почти одновременно. Пал Палыч входит с улицы, а из внутренних дверей конвоир выпускает возбужденного Холина.
- Премного благодарен, товарищ сержант, дальнейшее сопровождение излишне. - Тут Холин замечает Знаменского. - О-о, товарищ следователь? Вы сюда? А я отсюда.
- Вижу.
- И не рады, да? А вы закройте на меня глаза!
Хлопает наружная дверь, врывается Холина с букетом.
- Вадик! Сыночек!.. Ах, как мило - Павел Павлович тоже тебя встречает!
"Как мило, как мило, как мило…" - звучит в ушах Знаменского, пока он идет долгими, тоскливыми тюремными коридорами. Ему навстречу с противоположной стороны ведут на допрос Тобольцева…
В следственном кабинете не разгуляешься: шагов пять в длину, четыре в ширину. Но сегодня знакомая дежурная, оценив расстроенную физиономию Пал Палыча, дала ему кабинет особый - таких у нее всего два-три, для "парадных", что называется, случаев. Здесь просторно, и можно вышагивать туда-сюда, что Знаменский и делает, то удаляясь от Тобольцева, то приближаясь, то оказываясь у него за спиной. И это кружение поневоле заставляет Тобольцева следить за Пал Палычем и оборачиваться на голос.
- Имеются две психологические загадки, - говорит Знаменский на ходу. - Номер первый. Человек после мучительных колебаний сознался в преступлении. Он обязательно скидывает с себя долю тяжести. А вам, я смотрю, ничуть не полегчало.
Тобольцев молчит.
- Номер второй. Ни разу вы не поинтересовались, что же мне за это будет? Хотя по поводу приписок срок волновал вас чрезвычайно. Молчите. Собственная судьба вам безразлична… Тогда порадуйтесь за Холина.
- Отпустили?
- Отпустили. Свеженький, побритый. Мамаша встретила с цветами… Не наблюдаю восторга.
- Злитесь вы нынче.
- Злюсь. Состоялся ошеломляющий разговор, и оба собеседника - и вы и Холин - дружно забыли, как он состоялся!.. Ладно, давайте работать. - Он мимоходом включает диктофон: - В магазине на Таганке было много народу?
- Обыкновенно.
- Пиво было?
- Не знаю, при мне не спрашивали.
- Никто не спрашивал пива?!
- Откуда оно вечером, Пал Палыч?
- Пол-очка в вашу пользу. Вернее, в пользу Холина.
Знаменский поворачивается к столу и быстро раскладывает веером несколько фотографий.
- Прошу поближе. Который из них Киреев?
- Не вспомню… - мается Тобольцев.
- Ох, Василий Сергеич, туго вам придется на суде!
- Нет, Пал Палыч, мне уже будет все равно, - произносит Тобольцев вдруг совершенно безмятежно.
"Почему?!" - просится у Знаменского с языка. Но он не произносит этого вслух. Если прозвучала не пустая фраза, если вырвалось что-то подспудное, Тобольцев уклонится от ответа и все.
- Мать Холина нанесла мне визит, - сообщает Пал Палыч в затылок Тобольцеву.
Тобольцев живо оглядывается.
- Да?
- Да, представьте. Ругала вас пьяницей и жуликом.
- А!.. - отмахивается Тобольцев.
- Подарила копию трогательного письма: "Глубоко раскаиваюсь в своем ужасном поступке… не сплю ночей… обещаю загладить перед вами…" Слеза прошибает.
- Считал долгом попросить прощения.
- Логичней бы у семьи Киреева, не находите?
Тобольцев растерянно моргает и морщится. Знаменский прав.
- Там оплакивают мужа, отца, деда троих внуков… Как вы переслали письмо, минуя администрацию?
- Пал Палыч, лишнего врать не хочется, а если правду, то поврежу человеку, который ни при чем… А какая она - мать Холина?
- Его мать? - Знаменский удивлен.
- Ну да. Любит его?
- До полной бессознательности. Чтобы накормить своего волчонка, не жаль чужих ягнят.
- Ага, это хорошо.
- Хорошо?!
- А что ж? Я ради своих тоже готов в лепешку. Ради ребят не грех…
Знаменский останавливается против него и спрашивает в лоб:
- Что за история со складчиной в их пользу?
- Теща проболталась? - дрогнув, картавит Тобольцев.
- Поскольку идет допрос, ваша функция - отвечать.
- Понял, куда клоните… Кто же я есть в ваших глазах? Что я, по-вашему, продал?! У меня дети растут, им отец нужен. Какие деньги отца заменят?.. Да если б возможность вырваться… какие тут деньги… да я бы… я бы стены разнес! Но судьба заставляет… Надо.
- Тот же старый добрый вариант: "заела совесть"?
- Заела совесть.
- И гложет раскаяние?
- Гложет, - упрямо повторяет Тобольцев.
- И убитый Киреев в глазах стоит?
- И стоит!
Знаменский не напоминает про неопознанную фотографию. Его устраивает как раз та точка, к которой он подвел Тобольцева.
13
К подворотне в Товарищеском переулке подъезжает милицейский микроавтобус. Из него выходят Знаменский, Панюков, Тобольцев, трое конвойных, фотограф, сотрудник с магнитофоном, понятые.
- Сейчас, Василий Сергеич, проверим, что у вас в глазах стоит, - весело говорит Знаменский.
Все входят в подворотню. Тут тон Знаменского делается казенным: началась официальная процедура, следственный эксперимент.
- Будьте добры, Тобольцев, укажите место, где, по вашим словам, вы совершили убийство.
Тобольцев осматривается, как бы сверяясь с внутренним планом. Арочная подворотня выводит в небольшой дворик. Справа и слева от подворотни - две двери, перед ними ступеньки, над ступеньками двускатные навесы, крытые железом, - бывший "собственный дом, вход со двора".
Между сумрачной пещерой подворотни и одной из дверей перпендикулярно к стене в две шеренги выстроены шесть мусорных баков - те самые, которыми в соседнем дворе прошлый раз любовался Знаменский.
- Вон там, у подъезда, - говорит Тобольцев.
- Подойдите ближе. И понятых прошу. Где упал Киреев?
Тобольцев огибает мусорные баки, не обращая на них внимания.
- Тут вот… слева от дверей.
- И как лежало тело?
Тобольцев неопределенно поводит рукой.
- Поточнее, пожалуйста. Куда головой? На спине, на боку?
- Лицом вниз.
- Параллельно стене или под углом?
- Нетрезвый я был… Кажется, вот так.
Он очерчивает над землей силуэт. Знаменский и следователь Панюков переглядываются.
- А место происшествия имеет прежний вид? - продолжает Знаменский. - Чего-нибудь не хватает? Что-то лишнее?
Тобольцев растерянно переступает с ноги на ногу.
- Я правильно показал, где лежал-то он?
- Не совсем. Кроме того, тут кое-что нарочно изменено, чего не заметить нельзя.
Тобольцев вскидывает на Знаменского печальные карие глаза:
- Эх, Пал Палыч, напрасно вы…
14
Пользуясь записной книжкой, ластиком и карандашом, Знаменский изображает для Кибрит картину места происшествия.
- Подворотня. Стена дома. Дверь. Мусорные баки мы поставили вот так. Их приходится огибать по дороге к подъезду.
- Очень хорошо!
- Хорошо, да не совсем. Сегодня получаю от Тобольцева письменное заявление…
Входит Томин.
- Привет, Саша, как раз вовремя. Тобольцев сумел связаться с Холиным. Теперь он припомнил, что баков раньше не было!
- Связь у меня в кармане! - Томин усмехается, довольный произведенным эффектом. - Но прежде вынужден огорчить - при всех твоих симпатиях к Тобольцеву он вульгарно куплен! Складчина - выдумка, опросил сослуживцев и ручаюсь.
- Между прочим, вариант с подкупом выдвинула я! - вворачивает Кибрит. - Только Пал Палыч отверг.
- И продолжаю отвергать. Давай связь!
- Паша, ты непрошибаем. - Сдвинув в сторону построение Знаменского из ластика и карандашей, Томин разворачивает свои заметки. - Круг знакомых Тобольцева. Круг друзей-приятелей Холиных. Одну фамилию обнаруживаем в обоих списках.
- Грибеник Кира Михайловна, - читает Знаменский.
- Да, гражданка Грибеник. Отбывает срок, работая в медчасти Бутырки. В прошлом - комбинации с бюллетенями. А ее муж - сослуживец Дмитрия Холина, старшего брата.
- Шурик, умница…
- Погоди, Зинаида, сольный номер инспектора Томина не кончен. - Он достает новый листок. - Это график посещений Тобольцевым врача, а это даты, когда Грибеник имела свидание с мужем. Что-нибудь просвечивает?
Знаменский подсчитывает в уме.
- Ярким светом! Саша, ты своротил гору!
- Еще бы! Но предстоит еще покрутиться в медчасти. Поедем вместе?
- Поехали. Возьму Тобольцева в оборот.
Повеселевший Знаменский открывает сейф, чтобы убрать папки, но спохватывается:
- Да, Зина, ведь ты с чем-то пришла!
- Это по поводу следов крови. Я выписала из протокола осмотра. Видишь - форма капель, высота падения, дорожка брызг… а тут снова… По пути прочтешь и разберешься.
15
На сей раз кабинет обычный, следователь с допрашиваемым сидят друг против друга как пришитые.
- И не надоело со мной возиться, Пал Палыч? - безучастно спрашивает Тобольцев.
- Надоело. Сегодня решил твердо: я не я, но докажу, что ваша история - чистейший самооговор!
- Я буду стоять на своем.
- Не устоите, Василий Сергеич. Начнем с картины преступления. Вы ударили. Он упал. Вы ушли. Так?
- Так.
- А вот и не так! У меня в руках копия документа, которого Холин, по счастью, не видел. Беднягу Киреева сначала, оказывается, били в подворотне. Он, вероятно, упал на колени - кровь капала с небольшой высоты. Затем тянется редкая цепочка капель к подъезду - человек вскочил и пытался убежать. Его настигли и добили. И все это сделали вы? С досады, что привязался безобидный старик?
От сознания, что все рушится, Тобольцев вскипает:
- А если я хотел его убить?.. Да вот, хотел!.. Понимал, что сегодня-завтра арестуют, все вокруг ненавидел!
- Полно, Василий Сергеич, Вы же дома сидели. Возились с ребятами, помогали теще стирать. Не выпивали. Никуда не выходили. Это называется алиби. Прошу - показания Прасковьи Андреевны.
Тобольцев берет протокол, читает, закусив губу, шепчет:
- Она меня выгораживает.
- Да откуда ей знать, что нам важно ваше поведение четырнадцатого июня?
- Могла напутать… - Он хватается за последнюю надежду. - И я мог напутать. Ошибся же про мусорные баки! Вспомнил - поправился!
- Потому что держали связь с Холиным. Через Киру Михайловну. - Знаменский невольно улыбается, видя глубокую растерянность Тобольцева. - После выезда в Товарищеский переулок немедленно побежали в медчасть - зуб заболел. Ну и, естественно, "вспомнили" и поправились… Все, Василий Сергеевич. Вам остается только объяснить, ради чего вы рвались в убийцы. Ни один суд не признает вас виновным!
- Суд? - горько хмыкает Тобольцев. - До суда, Пал Палыч, дожить надо…
- Что за настроение?
Тобольцев роняет голову на руки. Больше у него нет сил таиться. Он рассказывает, что с ним случилось - рассказывает взахлеб, с подробностями, крепко впечатавшимися в память.
А случилось вот что. Недели две назад вызвали его в медсанчасть на осмотр: можно ли разрешить прогулки (добаливал ангиной).
В коридоре ожидали еще несколько арестованных. Кира Михайловна, сестра, сидя за столиком возле стеллажа с историями болезни, распределяла кого к какому врачу. С зеками держалась участливо, душевно. Сама в аккуратном халатике, приятная такая женщина. Тобольцев, грешным делом, засмотрелся и не против был, что сестра очереди не соблюдала - всех вперед него выкликнула.
Оставшись с Тобольцевым наедине, она медлила и вроде бы смущалась. Потом вдруг ласково спрашивает:
- Что у вас… с горлом?
- Застудил немножко. Курил в форточку.
- Такой молодой! - "нечаянно" вырывается у Грибеник.
Тобольцев понимает ее внимание по-своему:
- Не старый, конечно. Хотя - двое ребят.
- И дети есть!.. - ахает женщина.
- А что?
- Нет-нет, ничего… Извините… Вот порошки, принимайте по одному на ночь. Когда боли резко усилятся, придется увеличить дозу.
- У меня что-нибудь нашли?.. Доктор что-то сказал не по-русски…
- Дайте я сама прощупаю. Сглотните. Да-а… Под мышку не отдает?
- С какой стати - под мышку?
- В подобных случаях бывает… Я ведь врач-онколог, это по опухолям. Хороший специалист.
- И что же со мной?
Грибеник "спохватывается" и говорит наигранно-бодрым тоном:
- Поболит - пройдет.
- Вы скрываете…
- Ах, дернуло же меня!..
- Что-то серьезное?
- Я не имею права, Тобольцев!
- Опухоль, да?.. Неужели рак?!
Грибеник горестно молчит.
- Операция?
- Вы толкаете меня на служебное преступление. Но я не в силах обманывать… Эту форму пока лечить не умеют.
Тобольцев отшатывается и что-то беззвучно шепчет. Он прикладывает ладонь к горлу, сглатывает, прислушивается к ощущению.
- Но… я нормально себя чувствую…
- Вот и чудесно! И забудьте все, что я сказала! - снова подчеркнуто бодро советует Грибеник.
- Никакой надежды?.. - Тобольцева начинает бить дрожь. - И сколько же я?..
- Не могу… не поворачивается язык.
- Очень вас прошу!.. Надо хоть как-то подготовиться…