13
У стены склада четвертого цеха греется на солнышке какой-то человек в рабочих брюках. А на железнодорожных путях стоит несколько полуразгруженных вагонов с длинными парниковыми огурцами.
- Почему все открыто, а товар не принимают? - спрашивает подошедший Знаменский, окинув взглядом эту картину.
- А? - сонно откликается человек. - Мне покараулить велели.
- Где Малахов?
- Не знаю, это Васькина товар. Они все там. - И он машет в сторону конторы, стараясь отвязаться от Знаменского, мешающего дремать.
В конторе вокруг стола расположились Васькин, Лобов и один из перекупщиков с рынка, который участвовал в избиении Панко. На столе - бутылки из-под водки и остатки немудреной, на скорую руку закуски.
Лобов с виду трезв, Васькин - навеселе, перекупщик изрядно "нагрузился" и очень доволен жизнью. При виде Пал Палыча он не проявляет никакого беспокойства: не знает, кто это.
- А я ему: ты с нами не носил, ты с нами не таскал. Законно? - продолжает он содержательную беседу.
Его не слушают. Лобову неловко, он встревожен и старается замаскировать это усиленной вежливостью: вскакивает навстречу Знаменскому, говорит "здрасьте" и остается скромно стоять в стороне. Васькин неприятно поражен появлением следователя, а в первый момент и испуган. Но испуг быстро переходит в наглость. Потянулся было убрать с глаз долой бутылку, но подержал за горлышко и оставил на месте.
- Общий поклон, - неприветливо говорит Пал Палыч.
- Опять к нам? - буркает Васькин.
- Ну чего ты? - благодушно замечает парень, обиженный за гостя. - Налей человеку! Садитесь, не брезгайте!
- Разве ваша смена? - спрашивает Знаменский Васькина.
- Заболел Ваня. Перенервничал. Пришлось подменить. А у нас тут… пир во время чумы. Присоединяйтесь. Чума - ваша, закуска - наша.
Перекупщик охотно смеется.
Запланированный разговор с Малаховым сорвался, но, похоже, Знаменский не напрасно приехал.
- Я вам не начальство, но все же - что это значит?
- Обеденный перерыв. Ну и освежились малость с горя. Опять недогруз у нас.
- Кто этот товарищ? - указывает Пал Палыч на перекупщика.
- Да… от общественности. Откликнулся помочь при составлении акта.
- Не вы ли легендарный Старухин?
- Не-ет, - тянет парень, туго начиная что-то соображать. - Я обыкновенный.
- Он с соседней автобазы, - говорит Васькин. - Феоктистов он.
- Ну да… Я вообще случайно зашел… - бормочет парень и икает.
- И этот гражданин удостоверяет у вас факт недостачи груза?
- Да он в порядке был. Как, Лобов?
- В полном порядке, - торопливо подтверждает Лобов. - С одной рюмки вдруг повело…
- Ты иди отдыхай, - советует Васькин парню со значением.
Парень начинает выбираться из-за стола.
- У товарища есть с собой какие-нибудь документы?
- Зачем? - нахальничает Васькин. - Мы его знаем, не сомневайтесь.
- Дайте мне акт.
- По четырем вагонам пять тонн тю-тю, - "сокрушается" Васькин, подавая акт. - Всякую совесть поставщик потерял!
Пока Знаменский просматривает акт, парня подхватывает и уводит Лобов.
Знаменский звонит:
- Антонина Михайловна? Я на складе у Васькина. В руках держу акт недостачи, который вызывает у меня большие сомнения… Потому что за бутылкой. Так называемый общественник лыка не вяжет… Да-да! Прошу прислать представителей для второй проверки. И пусть наш товарищ из народного контроля подойдет тоже… Сейчас направлюсь в бухгалтерию, затем к вам. Все.
Васькин язвительно усмехается следователю в спину: валяй, мол, суетись, меня не ухватишь, не проглотишь.
Той же позиции он держится, представ перед разгневанной Чугунниковой:
- Да ничего он не сделает. Пускай хоть с ружьями оцепляет! Хоть сто раз перевешивает! Сколько по акту не хватает, столько и не хватит.
- Увез уже?
- Конечно, скинул. Что я - маленький?
- Опять в рабочее время прикладываешься! От тебя за три метра… - машет Чугунникова ладонью перед лицом.
Васькин немного отодвигается.
- Ну, поддатый. А если я вторую смену подряд? Не железный. Могу принять для бодрости?
- Да не при следователе же!
- Да кто его знал, что он заявится! Никак не должен был прийти. Он уже, Антонина Михайловна, предмет с того света. Викулов тут…
Чугунникова протестующе поднимает руку.
- Не желаю ничего знать! Оставь при себе. Уж нас с тобой черт веревочкой повязал, а остальные меня не касаются.
- Ничего тебя не касается, живешь за мной без забот. А ругаешься.
- Без забот?! Думаешь, легко распланировать загруженность цехов, чтобы тебе дефицит шел, а другим - свекла с морковью?! И все вроде бы случайно, естественно. Думаешь, со мной не пытались поговорить: дескать, Антонина Михайловна, трудно на одной естественной убыли. И с уголка стола уже, подлец, конвертик двигает.
Васькин проявляет живейший интерес:
- А ты?
- Возмущаюсь! - с ноткой горечи отвечает Чугунникова. - Даже грожусь в обэхаэсэс позвонить. Потом, конечно, прощаю. Он забирает конверт и уходит. Рад, хоть естественку не отняла.
- Умная ты баба, Антонина Михайловна! - восхищается Васькин. - Так и надо. Нечего распускать, все разопрут, - он подмигивает. - Нам не останется. Если б ты на меня еще ласково глядела…
- Васькин!! Ты совсем пьян?! Разговорился! - Чугунникова оскорблена даже больше, чем показывает. - Пока народный контроль не ушел, замри! Считай, это приказ.
- Легко сказать! Они, может, полгода торчать будут, ты мне оброк скостишь? Не скостишь.
- И так перебьешься. Это Петр Иванович покойный все в железку просаживал, а у тебя небось кубышка битком.
Васькин даже забывает свою мужскую обиду:
- У меня - кубышка?!
- А куда ж ты деньги деваешь? Второй семьи нет, все домой тащишь.
- Да ты посчитай, во что мне этот дом обходится! Кооператив построил. Полсотни метров. Пятьдесят на четыреста - сколько? Двадцать тысяч. Дальше. Ездить надо? Тачка, гараж, то крыло, то резина. Жена с дочками. Чтобы зимой попки не мерзли, тулупчики надо? Три по куску. Себе надо - еще кусок. Шапочки добавь, сапоги, шарфы из "Березки". Это тебе минимум пять без демисезона и всяких там сережек, только тело прикрыть. Они одних джинсов по сто пятьдесят сколько истаскали. За ними все посчитать - уже под сорок потянет. А это мы с тобой еще квартиру не обставляли.
- Была я у тебя. Ничего особенного, не красное дерево.
- Ну и сколько?
- Тысяч шесть.
- Семь с полтиной. Без ковров и люстры. А я еще садовый участок взял. Избушку леплю. Чтобы воздухом дышать, без всяких излишеств. Знаешь, почем за все дерут? Да я еле концы с концами свожу! Недавно приличную музыку в комиссионке нашел, девки одолели. Так, честное слово, бегал по людям, четыре тысячи занимал до получки!
- Как же ты жил, когда в школе работал? - насмешливо спрашивает Чугунникова.
Васькин отвечает не сразу, с каким-то тягостным удивлением и грустью.
- Знаешь, лучше… Сам не пойму… Вроде ничего и не нужно было…
Его прерывает переговорник:
- Антонина Михайловна, вы распорядились, чтобы я не давала вам пропускать бассейн.
- Спасибо, Зоенька. Где-то в бухгалтерии Знаменский. Предупредите, что через тридцать минут уеду… Вот что, Володя! - обращается она решительно к Васькину. - Зарвался ты! Всякий страх потерял. На тот факт, что ты в присутствии товарища из органов позволил себе быть в нетрезвом виде, я как руководитель обязана отреагировать. Завтра будет приказ. Сниму тебя с Доски почета.
Васькин искренне пугается:
- Да что ты, Антонина Михайловна?! Да за что же?!.. То тринадцатую зарплату срезала, а теперь уж совсем…
- Нужна тебе тринадцатая! У тебя и четырнадцатая, и двадцатая в кармане.
- Да ведь не рублем единым жив человек! Ты же меня на позор…
Секретарша докладывает:
- К вам Знаменский.
- Проси.
Входит Знаменский и Васькин поднимается, расстроенный и злой.
- Можете идти, товарищ Васькин, - начальственно произносит Чугунникова. - Надеюсь, вы сделаете надлежащие выводы из нашего разговора.
Знаменский провожает его любопытным взглядом.
- Садитесь, Пал Палыч.
- Никак не добьюсь толку в бухгалтерии, Антонина Михайловна. Вместо детальной расшифровки, о которой мы договаривались, мне выдали до того общую бумажку… Практически она ничего не отражает.
- То, что вы хотите получить, Пал Палыч, требует людей более высокой квалификации, чем мои девочки. Уже на уровне ревизора КРУ Министерства финансов.
- Простите, требует желания и честности!
- Запишем в коммюнике нашей встречи, что стороны обменялись мнениями по данному вопросу, - заявляет Чугунникова. И сразу меняет тон на юмористически-кокетливый: - В ваших глазах я угадываю вопрос: что за фрукт такой - Чугунникова? Почему ничего не боится? Или притворяется Чугунникова?
- Притворяетесь. Но немножко.
- О, совсем капельку, Пал Палыч! Я действительно не боюсь. Ведь на базе нет кочна капусты, луковицы нет, за которую я лично отвечаю. Вся материальная ответственность - на кладовщиках. Это их картошка, их апельсины, их виноград, у меня - телефон и вот, - поднимает авторучку. - Все.
- Может быть, базе вообще не нужен директор?
- Нет, ну какую-то пользу я приношу, - смеется Чугунникова. - Вот пробила оборудование для длительного хранения - это мое дело. А следить, чтобы при разгрузке лишний ящик не разбили… - пожимает плечами. - У вас что-нибудь еще? А то я собираюсь…
- Да, еще. Почему в середине месяца Васькин принял партию черешни? Четвертый же цех специализированно овощной.
- Вероятно, склады были забиты, Пал Палыч. Приняли, где нашлось место. А в какой связи?..
- Меня заинтересовало крупное списание в те же дни.
- И сколько списали?
- Почти шесть тонн. Грубо говоря, две машины черешни. Две машины, которые, похоже, и свезли на рынок конкуренты Панко. Даты совпадают в точности.
- Ну, грузчики у Васькина привыкли со свеклой, она не бьется. А вообще-то шесть тонн - мелочевка.
Знаменский говорит негромко, но видно, что "взорвался":
- Шесть тонн - мелочевка. Две мелочевки - двенадцать. Четыре мелочевки - двадцать четыре. Так что все можно списать. По мелочевке. И вы ни за что не отвечаете? Нет, не пойдет, Антонина Михайловна!
- Посмотрим, посмотрим… Извините, мне пора. - Чугунникова встает, дружелюбно протягивает руку. - Дорогой Пал Палыч, я сама кровно заинтересована в вашей работе. Но не спрашивайте с нас невозможного. В сфере возможного всегда к вашим услугам.
- Спасибо. В сфере невозможного мне ваши уже устроили.
- Простите, не понимаю?
- Рад, если так.
В контору, где туча тучей сидит Васькин, входит Малахов.
- Котя, я пришел. Оклемался.
- Ну, молодец, - безрадостно отзывается Васькин.
- А ты что? Не в себе?
- Схлопотал… от дорогой начальницы.
- Ой, Котя! Никакого тебе покоя нет! - переживает Малахов.
- А, гори оно все!.. - Васькин, подойдя к двери, выглядывает, нет ли кого поблизости, запирает дверь на ключ. - Давай позанимаемся!
Малахов достает из шкафа спрятанную гитару. Занятия проходят в тайне.
Неуклюже Васькин обхватывает гитару большими руками, долго прилаживается, пробует одну-другую струну. Малахов наблюдает за ним сочувственно, почти жалостливо.
- Ну, давай, - решается Васькин и старательно берет несколько аккордов:
Надежда - мой компас земной…
Малахов тихонько мелодично подтягивает. На лице Васькина напряжение, он сбивается и фальшивит.
- Как-то ты ее не так, Котя… не так держишь. Ты не дави, ты играй! Вот, - Малахов забирает гитару, привычно наигрывает мотив. - Эту руку так, эту так. И ласково, понимаешь, ласково.
- Глядеть-то оно просто…
Васькин в поте лица одолевает несколько музыкальных фраз и снова фальшивит.
- Ну, никак! - горестно удивляется он.
- Ничего, Котя. Сегодня не в настроении… - Малахов утешает, понимая, что сейчас Васькину очень нужна песня. Душа просит.
14
Квартира Чугунниковой обставлена мебелью послевоенных лет. Ковры, люстра, вазы - все очень добротное, но старомодное. А из современных вещей - только большой цветной телевизор. На стене увеличенная фотография, где Чугунникова в молодости снята под руку со статным мужчиной лет сорока, в мундире с генеральскими погонами.
На диване лежит дочь Чугунниковой - Лена. Услышав, что хлопнула входная дверь, она отворачивается к стене.
- Как приятно видеть тебя дома, - заглянув в комнату, говорит Чугунникова. - Если не заболела.
- Нет.
Чугунникова скидывает плащ, снимает туфли.
- Поругалась со своим мальчиком? - спрашивает она из коридора.
- У "моего мальчика" есть имя, и ты его знаешь.
- Да, - легко улыбается Чугунникова. - Я помню имена всех мальчиков, с которыми ты поругалась.
- С ним я не поругаюсь никогда.
Убежденный тон дочери заставляет Чугунникову на секунду замереть в тревоге.
- Леночка… - осторожно начинает она. - Я не стесняю твоей свободы… Но только, пожалуйста, не увязни раньше времени! Ты такая у меня красивая, умная. А Саша приятный парень, но… не нашего круга, согласись.
- Наш круг - разряженная публика в Торговом центре? - не поворачиваясь от стены, спрашивает Лена.
- Дочка, зачем тебе надо со мной поссориться? - спрашивает Чугунникова, присаживаясь на диван рядом с Леной. - Не передергивай! Ты же знаешь, что я имею в виду. Моя работа связана только с тем, какой вуз я кончила. Будь жив твой отец…
Лена резко поворачивается на диване.
- Молчи об отце!.. Не могу больше! Молчи!
- Почему? - поднимается с дивана Чугунникова.
- Как ты гордишься, что умеешь выглядеть спокойной! А ты на всякий случай сядь!
- Не хочется. После бассейна всегда такая бодрость… - Чугунникова старается заглушить нарастающую тревогу. - Жаль, что ты не…
- Мама, хватит! Хватит врать! Не был мой отец генералом! И не погиб, когда мне был годик. И не было у нас громадной дачи в Барвихе!
Удар сокрушительный - ноги у Чугунниковой действительно подламываются, однако она все еще цепляется за старую легенду.
- Но вот его фотография, - мертвым голосом произносит она. - Вокруг его вещи. Он не писал писем, потому что по роду службы…
- Мама, очнись! Ты слышишь, что тебе говорят?! Я была вчера в Барвихе у одной девочки. Ляпнула про дачу. Меня подняли насмех! При Саше, при всех! Дачу построила знаменитая писательница, потом купил знаменитый артист. Назвать фамилии? - Ленку корчит от воспоминания о пережитом унижении. - "Наш дивный дом в Барвихе"!..
Мать сидит оглушенная, молчит.
- Остальное мне объяснила вкратце тетя Вера.
- Мерзавка… - без выражения произносит Чугунникова.
- А ты маньячка, сумасшедшая. Ты же плакала, когда мы туда ездили! Привезла показывать: "Вот здесь ты училась ходить…", смотрела на чужой дом… До сих пор помню, как ты горько плакала. О чем? Ну скажи мне, о чем?! Мама!
Чугунникова отзывается не сразу.
- О том, что ничего… ничего этого не было… - скрывая слезы, Чугунникова разбитой походкой идет к серванту, наливает рюмку коньяку, но, не выпив, ставит обратно. Спрашивает с мучением: - Тебе нужна правда?
- Да. Что с отцом? Кто он?
- Кто? Студент. За ним следом я и пошла в Плехановский… Мы должны были расписаться. И тут… тут он дал задний ход. Мы, говорит, молоды, зачем связывать себя ребенком… то есть тобой. А у меня, слава богу, не поднялась рука. - Она выпивает рюмку, и в ее тоне появляются вульгарные нотки. - Мой красавчик захотел в аспирантуру, подкатился к деканской дочке. Меня побоку с моим пузом.
- Ты так специально? Чтобы стало больнее?
- Хочешь, чтобы я билась об стенку? Этим, доченька, я долго занималась. Ты представляешь, что такое мать-одиночка?..
- Неужели ты не могла выйти замуж? Одну тебя, что ли, бросили! До того банальная история! - в голосе Лены и жалость и презрение.
- Банально то, что случается с кем-то другим. А когда с тобой, это трагедия… Мне не встретился человек, за которого хотелось бы замуж. А кроме того, дать тебе отчима…
- Ну ладно, ну не вышла. Но зачем такой-то, бутафорский?! - показывает Лена на фотографию.
- Нет, ты не понимаешь. Когда ты была маленькая, смотрели по-другому, стыдились. Вам выдавали позорную метрику с прочерком в графе "отец". Все про таких детей знали, и в садике и в школе, это было пятно… Никогда не скажу, чего мне стоило, но ты стала законной генеральской дочкой. И выросла гордая, без комплексов.
- И ты год за годом, год за годом… Материнский подвиг, да? А каково мне теперь? "Папин письменный стол", "папино кресло", "папина фуражка", "папин стакан", "папин день рождения", "наша фамилия", "традиции семьи", - она останавливается, задохнувшись. - Да здесь каждый стул лжет! Видеть не могу!
- Давай все сменим? Хочешь? Все до последней кнопки! - Чугунникова зажигается надеждой увлечь дочь. - Эту рухлядь - вон. Самой надоело. Все по-новому. Сюда - стенку… Сюда - угловой диван… Медвежьи шкуры. Декоративный камин сложим. Хочешь?
- Где ты наберешься денег…
- Не твоя печаль! Все сделаю! - на лице Чугунниковой уже пробивается улыбка, она не замечает, что потеряла осторожность и переборщила, "покупая" дочь.
- Мама, а на какие вообще доходы мы шикуем? - медленно спрашивает Лена. - Раз не было генеральского наследства… раз ты не продавала громадную дачу… а мы все живем и живем, восемнадцать лет на нее живем… шубы покупаем… за бешеные деньги встречаем Новый год…
- Разве это бешеные, дочурка? Бешеные - когда совсем другое число нулей.
Но Лена не слышит, смотрит широко открытыми глазами.
- Я даже не задумывалась, какая у тебя зарплата… Мама?!
15
Время поджимает друзей. Сколько еще рискнет Саковин удерживать материал в рамках служебного расследования?
- Как у тебя, Зиночка? Много оказалось Старухиных? - спрашивает Пал Палыч.
- Нет. Росчерк отработанный. Выполняется от начала до конца единым штрихом. Во всех элементах идентичность. Так что фальшивок я не нашла.
- А еще что? - Пал Палыч чувствует, что она не договорила.
- Да есть попутное наблюдение… - Кибрит берется за подшивки, лежащие на столе. - Акты оформлены аккуратно. Подпись Старухина обычно строго в линеечку. Вот: "Лобов - Старухин", "Лобов - Старухин". Но в некоторых случаях, погляди: здесь выше строки полезла, а тут ниже… или вот - косо…
- Нетрезвый?
- Тогда при увеличении было бы видно, что нарушена координация движений. Я сидела и думала… По-моему он не всегда подписывает с остальными. Где-то в другом месте, где не очень удобно или плоховато с освещением.
Носят на подпись? - прикидывает Пал Палыч. Правдоподобно. Наспех подмахнул на лестнице или в подъезде… Он связывается с оперативным отделом, просит спешно выяснить, что и где Старухин.
А пока решает прибегнуть к помощи зампреда Комитета народного контроля. Зная положение Пал Палыча, тот держится подчеркнуто внимательно.