– Вошел в магазин… – донеслось продолжение доклада. – Он точно без ствола, он – пустой, Агабек… Хотя двигается, как волк… По-моему, мы поймали его!
– Смотрите по обстановке, но не сорвите дело! – отдал Агабек приказ. – Осторожно! Я почти уверен, что этот тип хитер, как старый шайтан!
Связь оборвалась.
Когда через полчаса Агабек вновь позвонил подопечным, ответом ему была равнодушная фраза оператора-робота, что абоненты находятся вне покрытия сети.
И эта фраза убедительно и трагично соответствовала той неблагополучной действительности, что сменила прежнюю, когда те, кому он звонил, дисциплинированно на его зов откликались.
Впредь, как он угрюмо и потерянно уяснил, голосов Мурзы и Рафика ему не услышать.
И тут кольнуло острое чувство собственной опасности от замаячившего вдалеке зловещего призрака, предвестника краха и смерти… Неужели он вляпался во что-то неизбежно роковое и непредсказуемо опасное? Не может быть! У него хитроумная и опытная охрана, сотни бойцов, бронированные авто, купленная полиция… Казалось бы, все карты на руках, а подлая жизнь вдруг принялась играть с ним в шахматы…
И все точно началось с его увлечения этой бабой! Зачем он пытается связать себя с ней? Наверняка она – источник несчастий! Ради чего? Обычная симпатичная русачка, таких – тысячи… И не девочка, в возрасте, чуждая по культуре и крови, по обычаям, по самому естеству… Прочь это глупое наваждение, вычурный каприз… Ведь каприз – желание без потребности.
Тогда… что же? Он сдается? Но как не стыдно тебе, Агабек, усомниться в своей силе и в своем пути? Ты о чем? Что за бред? Ты погряз в роскоши и в лени, ты ценишь ныне роскошь более, чем жизнь, чья основа – череда побед над слабыми и сильными, ты забыл, как пахнет кровь, предпочтя ей дурманы изысканных напитков и парфюмерии… Вернись к себе, Агабек! И молись, чтобы Аллах простил тебе эту минутную, но такую омерзительную в своей трусливости слабость! Сделай так, как задумал!
Через час подручные поведали ему о застреленных в придорожном магазине Мурзе и Рафике. Вершителем их судеб стал неизвестный покупатель, оказавшийся вооруженным весьма мощным огнестрельным средством, одержавшим верх над двумя "калашниковыми", находившимися в руках тех, кто давно и неразрывно сроднился с ними.
И снова Агабека кольнул страх: на него охотился – именно охотился! – неведомый и страшный зверь! Но… что за ерунда?.. Он же выяснил все об этом Серегине… Ну, служил в десанте, подумаешь, солдатик стандартной закалки… Ну, съехал затем в Америку… Жалкий перебежчик, авантюрист… И где же он нахватался такого опыта и сноровки?
Он представил себе картину боя в магазине, оружие, шквал выстрелов практически в упор… Нет, завалить Мурзу и Рафика в такой обстановке не мог никакой случайный счастливчик, а только очень хладнокровный профессионал, прошедший огни и воды… Жаркие огни и ледяные воды…
Может, он вернулся в Москву как американский шпион, усвоивший черт знает какую подготовку?
Эта сумасбродная мысль отчего-то показалась ему вполне соответствующей истине.
И снова нахлынул страх.
Он срочно созвал совещание ближайшего круга, с досадой уясняя, что причин появления здесь нью-йоркского москвича Серегина никому объяснить не сможет из-за глупости своих позиций в той ситуации, в которой оказался. Произнес сухо, торжественно и отчужденно:
– Мы имели бизнес с американцами. И здорово нагрели их. Это наше дело, и оно всем понятно. Но эти шайтаны прислали сюда киллера из их мафии. Я хотел решить проблему с ним еще в Москве, но он сумел убрать там Штангу и Сивого. А кто скажет, что я поручаю стрельбу всяким оболтусам? Сегодня же он убил Мурзу и Рафика. Мы начинаем войну, братья! Мы должны найти этого шакала, он здесь, у нас под носом! И он задумал свои американские хитрости против нас! Этого умника надо срочно пришить. Ребята, вы все поняли? Необходимо зарядить все наши пушки и держать пальцы на спусковых крючках. Нам надо его выловить как можно скорее, давайте сюда карту, нужно идти в атаку… – Я бы сказал, – закончил он речь, – что мы имеем дело с очень злобной личностью.
Раздав указания подчиненным, он устало откинулся на спинку кресла и, раскрыв портсигар, вытащил из него туго набитый травкой длинный бумажный цилиндрик. Щелкнул пьезоэлемент зажигалки.
Анаша сделала мир радостным и интересным.
Сейчас он сядет в свой бронированный "мерседес" и поедет, пожалуй, в столицу края, в принадлежащий ему бордель, где посетит красивую молодую проститутку по имени Анджела, с глазами, как миндаль, волосами цвета ночи и знанием таких изысков в плотских утехах, что находятся за гранью воображения.
Серегин
Бредя бездорожьем, заросшим высокими колючими сорняками, к алому отсвету костра, Серегин чувствовал себя бесконечно уставшим и одиноким. И снова мелькала в сознании слабовольная мыслишка: "А если свернуть с того пути, на который я так опрометчиво встал? С пути, где каждый шаг, как и сейчас – шаг в неизвестность и в темень, где на каждом метре – то враждебный выступ, то подлая яма… Да, я могу бежать прочь, и никто меня не найдет. Впрочем, со временем меня найдет совесть. В очередной раз я ей объясню, что ни в чем не виноват, бежать меня заставили силой, и никакого выбора у меня не было.
Стоп, – сказал он себе. – От этих размышлений ты становишься дешевкой".
Настроив ночные очки с двухспектровой оптикой, питавшейся от батарейки и погружающие мир в зеленый мягкий свет, он пошел дальше, скрываясь за валунами, подобрался к костру. Сняв очки, ступил в неверный круг света, отбрасываемый пламенем. Увидел двух бомжей, обложенных котомками и драными пластиковыми сумками, набитыми нехитрым имуществом. Парочка – мужчина и женщина в возрасте, безмолвно пялилась на него. Испитые малиновые лица, мятая грязная одежда, грубая ободранная обувь…
– Ну, – сказал он бодро, – привет честной компании.
– Ты откуда… это? – донесся вопрос бродяги мужского пола с нечесаной седой шевелюрой и неопрятной, также седой бородой.
– Сломалась машина, заглянул на огонек, – поведал Серегин.
– Но у нас тут это… не автосервис, – хриплым баритоном отозвалась женщина и рассмеялась, закашлявшись.
– Неужели тут не найдется всего лишь запасного радиатора? – продолжил Серегин.
Ответом были сдержанные смешки. Эти выпавшие из норм социального существования люди еще не лишились самого главного спасательного круга на волнах бытия – чувства юмора.
– Выпьешь? – бомж мужского пола протянул ему бутыль с мутной жидкостью.
– Не, – покачал головой Серегин. – Зашитый я, с глотка окочурюсь…
Бомж уважительно и с некоторым облегчением кивнул ему: гостеприимство предполагало серьезный ущерб в дефиците спасительного пойла, примиряющего разум с жутью действительности.
– Откуда будем? – спросил Серегин.
– Сами из Краснодара, – сказала женщина. – Скитаемся уж три года. Вот… сказали, что тут хозяйство крепкое, община, приютят, мол…
– И?.. – продолжил Серегин.
– Не приютились, как видишь, – ответил мужчина понуро.
– А чего так?
– А как без пьянки? – вступила женщина, вороша поленья подпаленной ивовой ветвью. – Ну, взяли дворниками, с жильем подсобили… Месяц продержались на полном сушняке… Потом скука пошла… В общем, не оправдали доверия. – Она шмыгнула простуженным носом.
– И чего? Шанса на исправление не дали? – спросил Серегин.
– Там у них местный поп – злыдень, – объяснил мужчина. – Он как бы и отдел кадров. Сказал: коли в рай хотели, а от ада не отреклись, вон за ворота. Может, – легкомысленно пожал плечами бомж, – и прав он…
– А судьбу не обманешь, – махнула рукой в ночную темень мужиковатая женщина. – Но коли в поле придется помирать, так ветра отпоют…
– А что у них тут за общество такое? – поинтересовался Серегин, ближе подсаживаясь к огню. – Секта, что ли? Я хоть и проезжий человек, но интересно…
– Общество, надо сказать, крепкое, – обстоятельным тоном поведал бомж. – Даже, я бы сказал, очень положительное общество…
И пока Серегин, мельком оглядываясь в ночное пространство в ожидании появления в нем огоньков погони, сидел у костра, довелось услышать ему немало важного и нужного о хозяевах той земли, на которой сейчас скрывался. И о главе общины Кирьяне поведали ему бомжи, как о полубоге, правящем здесь, и о святом отце Федоре, "кардинале" местного "короля", и о дагестанской орде, обосновавшейся неподалеку.
Пустела бутыль с белесой жидкостью, глаголили беспечные пьяные языки, и лилась в его сознание информация, тут же выстраивающаяся в разнообразные версии…
– Так вот, вызвал он нас на приговор, так сказать, – вещал бродяга обиженным голосом. – И вижу: сомневается, вижу поблажка нам выйти способна… В церкви мы были, ага. После службы. А тут, откуда ни возьмись, пацаненок входит, от горшка вершок. Но серьезный такой, деловой, как сто китайцев… И одет по-поповски, в черное все… И словно не Федор – всемогущий хозяин тут, а он, ребятенок. Меня аж в дрожь кинуло, когда его увидел, сам не знаю, почему… Посмотрел на нас глазами темными, жуткими, словно тысячу лет уже жил, хотя глаза-то серые, да? – обернулся на подругу, кивнувшую сумрачно. – Ну, вот. И говорит: нечего им тут делать, да и на земле ими все отхожено, если чем помочь – так соборовать их… Повернулся и вышел. Тут его преподобие словно бы сник, как раб покорный, скулами отяжелел и рек, значит: все, дескать, идите с Богом… Что ж, пошли. И тут мы, вот.
– Что за мальчик такой? – спросил Серегин, испытывая внезапную сухость в горле.
– Мельком-то я его раньше видела, – сказала женщина. – Вроде малец, как малец. – Но в храме другой он был, состоявшийся…
– Как? – удивленно спросил Серегин.
– Ну, даже не знаю, взрослый, умудренный словно, что ли… – Она повела бровями, подыскивая иное определение, однако в нетрезвости своей такового не нашла и замолчала, понурясь.
"Состоявшийся"… – эхом отдалось в сознании Серегина.
– Ну, вот, – нарушил тишину бородатый мужчина. – Баба там одна есть, ее это сынок, так слышал. Из Москвы прибыла. Красивая, тут… не отнять. Аней зовут. Добрая девка, хорошая. Я когда у его преподобия двор убирал, пирогом меня угостила. Глаза такие… словно смеются…
У Серегина больно кольнуло сердце.
– И что? – спросил он невольно дрогнувшим голосом. – В любовницах она у него?
– Да ты что! – хрипло и неприязненно откликнулась женщина. – Его преподобие… хоть и выгнал нас, но поделом, слова о нем низкого никогда не скажу… Как сродственница она ему, с женой его не расстается, а жена – художница, картины рисует – залюбуешься! Но суровая баба, сущий прокурор, отец Федор куда душевнее… Но любит ее – страсть! Я это сразу поняла: мы и церковный двор обихаживали, и вокруг ихнего дома дорожки мели каждый день, можно сказать… Все видела!
Вскоре, приклонившись друг к другу головами у затухающего костра, бродячие люди заснули. Опустевшая бутыль валялась под их истоптанными башмаками.
– Храни вас Бог! – пожелал им Серегин, шагая в нарождающийся рассвет.
Теперь, благодаря, вероятно, высшим силам, недремлюще надзирающим за ним, он узнал многое, и путь его прояснился. И видел он рытвины почвы под ногами, и колдобины и знал, что находится в этой жизни не напрасно и все еще впереди.
Он сумел поспать в какой-то ложбинке пару часов, хотя травяные мошки объявили ему безжалостный джихад, а после нашел ручей, где сполоснул воспаленное, зудящее от укусов насекомых лицо и прополоскал стянутый сухостью рот.
После пошел к дороге, но тут услышал стрекот вертолета. Затаившись в кустах, пригляделся к небу, к кружащей в ней каплевидной голубой стрекозе с затемненным выпуклым стеклом фюзеляжа.
По его душу, точно…
Только какая из враждующих сил его ищет? Община или же кавказский клан, наверняка горящий жаждой мести? А может, в данном случае интересы совпали?
Вертолет прочесывал расстилающуюся под ним местность на низкой высоте, очень тщательно и планомерно. Однако полет определялся запасом горючего, и вскоре винтокрылая машина, совершив изящный пируэт едва ли не над головой Олега, пошла прямым курсом на базу, растаяв в свежем утреннем небе.
Он же заторопился к трассе. Выходов было два: либо выбираться из кущ природы к опасной цивилизации, либо – затаиться в устроенном убежище, переждав там первоначальную горячку начавшейся за ним охоты.
Он спустился с крутого низкого склона к асфальтовому полотну, притаившись в запыленной заросли высокого боярышника. Противоположная обочина была плоской и заканчивалась уже убранным полем кукурузы с валявшимися на нем редкими гнилыми початками и серыми полусгнившими стеблями.
Дорога была пуста, но не успел он как следует устроиться в зарослях, послышался шум приближающейся машины и тут же увидел полицейский "шевроле", тормозящий напротив пятачка его затаения.
Машина остановилась и из нее вышли двое молодых парней в форме и в бронежилетах. Один – лет тридцати, явно с опытом службы, другой – совсем молоденький парнишка. Постояли на солнце, озираясь по сторонам.
Эти сегодня спали в теплых постелях, с женщинами, потом вкусили горячий завтрак и, обласканные поцелуями жен, чистые, накрахмаленные и наутюженные, отправились на службу Отечеству. А может, частным лицам и своему карману. Рукава их рубашек и штанины брюк отличали безукоризненные стрелки вдумчиво прошедшегося по ткани утюга.
Вот же попал! Теперь – замри, как клоп под струей дихлофоса!
Один из полицейских потянул ко рту микрофон рации, растягивая крученый шнур, и произнес что-то невнятное, ветерок сорвал его слова, не донесшиеся до слуха Олега.
Через считаные минуты к их бело-голубой колымаге с "люстрой" на крыше подрулил огромный черный джип, из которого вышла парочка крепких светловолосых парней в одинаковых черных футболках. Один из парней небрежным жестом поманил блюстителей порядка к себе, и мановению его пальца те подчинились беспрекословно.
Эти парни – высокие, прекрасно сложенные, дышащие уверенностью, здоровьем выносливых спортсменов, несли на себе отпечаток какой-то светлой независимой силы, и не было в их облике ни единого признака ущербности, присущей племени развязных циничных "братков" или же военизированной сосредоточенной угловатости клана служивых сыскарей. Они определенно входили в какое-то сообщество с каркасом собственной иерархии, но прикидывать – в какое именно, у Серегина попросту не было ни секунды. Как бы ни были симпатичны ему эти подтянутые ребята с открытыми лицами, они являли собою опасность, и опасность нешуточную.
Полицейский, получив, видимо, необходимое указание, вдумчиво закивал, направившись обратно к служебной машине. Джип развернулся и отправился обратно в сторону городка.
Не успел он скрыться, к блюстителям порядка подъехала другая машина: тоже – джип с затемненными стеклами, и на сей раз выкатилась из него небритая кавказская братия в золотых цепях и в турецкой коже куцых курточек.
Состоялся разговор: с обильной жестикуляцией со стороны кавказцев и мрачными кивками полицейских. На лица служителей закона легли тени вынужденного многотерпения к типам, как чувствовалось, малосимпатичным им, но обладающим тем не менее перевесом в спорном диалоге.
Затем из джипа вышел кавказец в полицейской форме, ярко-желтой безрукавке поверх нее, присущей представителям дорожной полиции, и направился к служивому тандему, взирающему на него с явной враждебностью.
Состоялось корректное представление официальных представителей власти с маскирующимся под их коллегу мафиози, как ясно и усмешливо понял Серегин.
Да, в этих краях кипела большая борьба всякого рода интересов… Но мотивами и основами такой борьбы, как всегда, были порочные человеческие устремления, олицетворенные в конечной цели личного благополучия за счет или своего безразличия, или откровенного предательства, или всякого рода компромиссов с совестью, если она была еще не изжита тем же самым каждодневно приобретаемым безразличием…
Джип уехал, но теперь патрульных стало трое. И перемещаться с места своей стоянки они, похоже, никуда не намеревались. Серегин всерьез забеспокоился: почки трех взрослых мужчин неуклонно вырабатывают естественное и внушительное количество банальной мочи, а служебная форма не позволит отправить естественные потребности на глазах проезжающего мимо народа. Он ни разу не видел поливающего обочину полицейского: статус надстоящего над публикой поневоле влияет на сознание, принуждая к соблюдению поведенческих норм… Впрочем, к чему красивости обобщений? Дело простое: скоро кто-то из стражей порядка направится к кустам, где сидит он! Кстати, и его тоже подперло, спасибо, тебе, утренний ручеек!
Полицейские между тем остановили малолитражку. Из нее торопливо вышла женщина в светлом брючном костюме, держа в руке загодя вытащенные из сумки документы. Налетевший ветер развевал полы ее легкого изящного пиджачка. У нее было припудренное спокойное лицо.
Полиция попросила даму открыть багажник. Но едва та потянула рычаг троса, находящегося в салоне, как на дороге появились расхлябанные ржавые "жигули", резко пищащие тормозами и виляющие из стороны в сторону. Взоры присутствовавших при их появлении разом отметили напряженное лицо водителя с солнцезащитными очками, словно впаянными в него, затем – стремящееся отделиться от подвески, косо наклоненное правое переднее колесо, свидетельствующее о выбитой шаровой опоре… А после, когда колесо мягко и нехотя отвалилось, "жигули" пошли юзом, грубо врезались в багажник остановленной ментами малолитражки и замерли, завалившись набок и полностью перегородив дорогу.
Из покореженного, дымящего разбитым радиатором автомобиля выпростался какой-то парень в майке, украшенной, наподобие пиратского флага, изображением черепа и костей, с сине-розовыми от лоховских татуировок руками. Космы его декадентской шевелюры, давно и решительно прервавшей знакомство с ножницами, свисали к плечам путаными сосульками.
Он так сильно дрожал, что стекла его округлых очков, сползших на кончик носа, казалось, дребезжали. Пересохшие губы тряслись.
Полицейские – настоящие и мнимый – кинулись к нему, как к вожделенной добыче. Дама в брючном костюме обильно рыдала, глядя на свою искореженную гламурную машинку, маленькое, разрушенное злою судьбой гнездышко уюта на колесах…
Серегин в этот момент ни о чем не думал. Им руководили инстинкты.
Он выскользнул из-за кустов, глядя, как перед автомобилями, перегородившими дорогу, солидно и неторопливо тормозит громоздкая фура, мигом раскрыл дверь полицейской колымаги, повернул ключ в зажигании и, удовлетворившись рыком заведенного двигателя, включил передачу…
В зеркале бокового обзора он увидел удивленные лица стражей закона, лихорадочно достающих пистолеты и целящих их в родной угоняемый транспорт. Механически, выдернув из-за пояса кольт, дабы урезонить их хоть на миг, уносящий его от пули, он пальнул с левой руки наугад, для испуга, под угол остающегося за спиной асфальта, но все же успел с удивлением уяснить, что бежавший вслед ему кавказец схватился руками за пах и ткнулся головой в асфальт, утратив скатившуюся в кукурузное поле фуражку с бледно-желтым околышем…
Вот так выстрел! Как шар-"дурак" в бильярде…
Он знал, куда ехать. Пять километров, и перед ним – большая транспортная развязка со стоянкой региональных автобусов и отстойников дальнобойных фур. Его хорошо выучили в Америке, как бойца, который должен детально запомнить местность предполагаемой операции с подходами к ней и, главное с отходами от нее.