Кл… кл… клик! Словно в металлической головоломке кусочки в голове Барского начали складываться.
– Ну, а как же с третьим? Вы ведь не были уверены, что он убил третьего, ребенка Корсовского?
– Третьего? – глаза Буробина опухли от избытка еды и выпивки. – О, нет, мы были уверены, вполне. Я часами говорил с Гостилиным и почти уверен, что это сделал он. Тем не менее в деле с ребенком Корсовского была одна странность… Да, ты прав. Он взял на себя и это убийство, но не смог сказать ни где похитил его, ни куда спрятал тело. Мы так и не нашли его.
– А про цыганку никто из свидетелей никогда не упоминал?
– Про цыганку? – Буробин откинулся в кресле. – Что за чушь? Это глупости, что цыгане воруют детей. Что им, своих выродков мало? И тот табор, который стоял в окрестностях Муромова мы проверили, белых детей там не было.
– Я спросил про цыганку, а не про табор.
– Ну цыганка… Что цыганка? Вы думаете, что этот пацан говорил правду? Он же был очкариком. На расстоянии трех метров ничего не видел.
– Но он говорил, что видел как какая-то цыганка….
– Ну да, что она пробежала по улице со свертком в руках и сунула его в красную машину, которая после этого быстро уехала. Прошу прощения, мне нужно в туалет, – с этими словами Буробин быстро поднялся и направился в мужскую комнату. Волнение настолько переполняло его, что он едва сдержался и с облегчением направил струю в писсуар.
– Кстати, – сказал ставший уже почти ненавистным голос у него за спиной. – А может быть, и другие свидетели видели цыганку, проходившую поблизости от похищенных детей? Может поблизости видели и проезжавшую мимо красную машину с номерными знаками "19–78 мур" – ведь не запомнить такие в 1978 году мог только полный шизофреник. Было это или не было?
– Вы – идиот! – заорал на него Буробин и вдруг сообразил: – Нет, вы не идиот. Вы – подсадная утка! Я не называл вам ни имени Корсовского, не говорил, ни про цыганку, ни про количество детей… Так… Ты из "собственной безопасности"? Отдел внутренних расследований? Ну так вот, тебе не удастся ничего мне пришить. Все сроки давности миновали. Уже и все свидетели, что помнили, то забыли… А если твои деньги помечены, вот забери их к чертовой матери! – И он швырнул три стодолларовые бумажки на пол туалета.
– Две ошибки. Во-первых, не забыли. Матери этих детей ничего не забыли, я в этом уверен. Во-вторых, я работаю на себя – частный детектив. Ну а насчет денег – вернуть придется не только деньги, но и весь сожранный тобой обед.
– Посмей только пальцем ко мне прикоснуться…
– А я и не собирался марать об вас руки…
С этими словами Валерий подпрыгнул на месте, оттолкнулся правой ногой о верх писсуара, развернулся в воздухе и левой ногой ударил Буробина в челюсть. Что-то хрустнуло под пяткой. Бесчувственное тело влетело в кабинку и рухнуло на унитаз. Можно было биться об заклад на любую сумму, что гений отечественного сыска еще долгое время не сможет ни жрать, ни болтать.
Затем Валерий с улыбкой поднял деньги и выглянул наружу. Там он увидел несущихся к туалету троих официантов, верзилу в костюме с нашивкой "секьюрити" и милиционера.
В воздухе явственно запахло скандалом.
– Эй, гаспадина! – закричал официант с постной физиономией. – Вы… вы забыри запратить по счету!
– А где старичок, который был со мной? – осведомился Валерий.
– Она куда-то… прапара.
– Странно. – Валерий пожал плечами. – Мы договорились, что он угощает.
– С вас двести девяносто два уй-ёй, гаспадина! – громогласно объявил официант тоном судьи, зачитывающего смертный приговор.
– У вас поразительно дешевая забегаловка! – заметил Валерий, дал ему три только что поднятые с полу стодолларовые бумажки и, небрежным тоном бросив, что сдачи не надо, неторопливым шагом направился к лифту.
14 августа 199… года
12:32
Первое задание Лена выполнить было несложно, так как Петр Гостилин был мертв. Чтобы выяснить это, понадобился всего один звонок.
Обычный случай. После суда временно перед передачей больного в ведение психиатров, маньяка решили еще денек подержать в тюремной больнице. Но в связи с переполненностью тюремной больницы заключенного психиатрического отделения перевели в общую камеру – буквально на один день. И там он повесился на оконной решетке. Подробностей этого события не знал ни один из шестидесяти обитателей камеры рассчитанной на десятерых. Никто не ведал, как бедняга без посторонней помощи взобрался на трех-метровую высоту, сломав себе при этом ключицу и скулу.
"Наверное, уж очень ему опротивела жизнь", – пошутил заместитель начальника тюрьмы, принявший Лену. Она не стала поддерживать шутливый тон, заметив только, что теперь понимает, почему для проворовавшихся милиционеров существуют отдельные камеры и лагеря.
Второе задание оказалось не столь простым. Отыскать человека, принимавшего роды у Тани Корсовской было очень непросто. Пришлось ехать в командировку в город Муромов.
В половине пятого утра электричка отходила пустая. Но по мере остановок она заполнялась рабочими, едущими с ночных смен заводов и фабрик. Несколько компаний молодых парней и девушек в затрапезных нарядах горланили песни и пили водку, кто из пластиковых стаканов, кто прямо из горлышек. Курить, правда, выходили в тамбур, но блевали порой прямо под кресла.
Один раз вспыхнула драка с битьем бутылок и стекол, но быстро угасла, и остаток пути Лена проделала в относительном спокойствии. Под конец она даже задремала и во сне, как ей показалось, услышала странную беседу. Разговаривали два немолодых человека.
– И вот, я вам скажу, глядя на то, что в нынешней литературе творится, вздумал этот Бурмистров писать роман. И не простой роман, а продолжение романа Достоевского "Преступление и наказание", – говорил голос, который должен был принадлежать сухонькому мужчине с бородкой и в пенсне.
– Да что вы, дружочек мой, вы такое говорите, – запротестовал его собеседник, судя по голосу человек чрезмерно упитанный и страдающий одышкой. – Как же можно на такое покушаться.
– Да-да, а как человек практичный, сначала решил себе издательство найти помоднее, да побесшабашнее. Те его разрекламировали повсюду, а он тем временем романец сбацал: "Преступление без наказания" называется. И начинается сей роман с того, что бедного нашего Родю Раскольникова ни за синь порох на каторгу упекли. Там его воры как мокрушника "короновали", сделали "вором в законе" и он, так сказать всеми Сахалинскими лагерями верховодил.
– Господи, что за ахинея такая! Не было тогда никаких "законников", а были несчастные каторжане, которые мерли там, как мухи, на этих каторгах… За них еще Антон Палыч заступался.
– А я вам так скажу, поменьше бы заступался, побольше бы толку было. Но с Раскольниковым дело дальше обстояло занятное. Бежал он на японской браконьерской шхуне прямиком в Японию, изучил там каратэ, стал мастером десятого дэ… или как там, дана, а оттуда в Америку дёрнул. Грабил там поезда вместе с Джесси Джеймсом, натянул нос Нату Пинкертону, побывал вождём племени команчей, заработал пару миллиончиков на приисках Аляски и вернулся, представьте, в Петербург, так его ностальгия замучала, подлая. А там, представьте себе, Сонечка Мармеладова уже в люди выбилась, бордель открыла для бедных малолетних сироток. И они вместе с ней решают бороться против царской охранки за дело пролетариата!
– Ну, это вы мне любезный, Аникей Севостьяныч анекдотец травите.
– Да нисколько, Сергей Елизарыч, самолично читал сей опус и даже рецензию на него писал.
– Помилуйте, неужто кто-то издал эту пакость?
– Издали, издали. Кто заказали, те и издали, издательство "Ослиус", если память не изменяет. Этот роман, по-моему, и премию литературную получил тем же "Ослиусом" утвержденную, а теперь его экранизировать собираются.
– Не экранизируют, – спросонок заявила Лена и одним глазом глянула двоих почтенного вида мужчин, сидевших рядом на лавочке.
– Вы так думаете? – осведомился обладатель козлиного голоска, оказавшийся к сожалению без пенсне.
– Уверена. Директора Вашего "Ослиуса" притянули за неуплату налогов, а издательство распродается сейчас с молотка.
– Наверное, так и надо, – произнес другой мужчина. – Меньше надо было всякой чуши издавать. Ну а вы, любезный наш Аникей Севостьяныч, какого рода рецензию на сей опус написали и где ее прочесть можно?
– Да… Бог его знает, где ее тиснули, рецензию-то, – промямлил его собеседник, – уж и не помню, кто мне ее заказал. Бурмистров-то ведь всегда считался грамотным, крепким писателем…
– Да никогда он писателем не был… А после того, что вы про него рассказали, гнать его надо из нашего Союза…
– Ну зачем вы так уж сразу?
– Гнать, гнать! И издателей этих лицензий их лишать и всенародно позорить…
– Муромов, конечная станция, всем выйти из вагонов, – пробубнил голос в репродукторе и временное население вагонов потянулось к выходам.
В последний раз Лена ездила в электричках на стажировке в Англии и совсем забыла, что в электричках России отсутствовали туалеты. Эта мысль совершенно измучила ее, даже больше чем сама физиологическая потребность. Но еще больше ее взбесило, когда она убедилась, что обе двери здания красного кирпича, где располагался туалет муромовского вокзала, наглухо забито здоровенными досками крест-накрест. Мужское население поезда совершенно этого не стеснялось, доставало свои причиндалы и справляло нужду на глазах у проходящих женщин. Женщины делали вид, что этого не замечают. Зато в городе строились сразу три церкви – одна деревянная и две каменных. Затем Лена зашла в гастроном, галантерейный магазин и кафе – туалета также нигде не оказалось.
Совершенно остервенев от злости, она прошла по улице и, зайдя в один двор, решительно заколотила в первую попавшуюся дверь.
– Хто там? – ответил голос спросонья.
– Открывай, госбезопасность, – рявкнула Лена.
Дверь открылась на цепочке, и мужчина, стоявший за ней, в испуге уставился на ее удостоверение.
– Открывай немедленно, пока тебе дверь не разнесли, скотина!
Мужчина оторопело открыл дверь, из комнаты вышла женщина в ночной рубашке (было полдевятого утра)
– Лицом к стене, – скомандовала Лена. – Стоять не оборачиваться. Если этот негодяй у вас, вам не поздоровится.
– У нас никого нет, – робко проблеял мужчина.
Она открыла одну дверь, оказалась ванная, другую – то что надо. Приведя себя в порядок, она вышла и спросила:
– Это дом номер семь по улице Красноармейской.
– Нет, – в голос ответили разом муж и жена, – это Вторая Воровская, раньше называлась Красной Армии.
– А Красноармейская – это в другом конце города, – добавила жена. – Только она уже называется Зоновская.
– Можете повернуться, товарищи, – строгим голосом сказала Лена, – это что же у вас все улицы переименовали?
– Ага, Ленинскую на Бандитскую, Правдинскую на Гулаговскую, Большевистскую на Авторитетскую, Свердловскую на Солониковскую, Гоголевскую на Михасевскую, – затараторила жена. – Как у нас этого уголовника, Илюшку Заботина, в губернаторы избрали, он тут все переменял и везде свои порядки лагерные установил.
– Ну какой он тебе уголовник, Маш, – сделал страшные глаза ее супруг. – Правда, сидел он и до сих под судом, однако закон-то что дышло… Народ ему доверил… Вот он и заботится об народе. Хотя с другой стороны, – он глупо захлопал глазами, – мы-то люди маленькие.
– Спасибо, товарищи, – сказала Лена, направляясь к двери, – извините, но мы должны продолжать операцию.
– Слышь, дочка, – выглянув за дверь, зашептала ей женщина, – если ты обратном пути приспичит – забегай. Хошь ко мне, хошь – к кому хошь, у нас тут народ простой – кады припрёт любой завсегда пустит.
– Извините, – прошептала Лена, пунцовая от стеснения, и вышла на улицу.
Теперь она по-новому глядела на городок и, прикидывая, что до отхода обратного поезда до Москвы у нее еще добрых восемь часов, то ей представлялась возможность ознакомиться с городом, ставшим по выражению газет "блатной столицей России". Первой ей попалась на глаза Доска Почета, на которой отполированными латунными буквами значилось "Лучшие люди нашего города". Обычно глядя без всякого интереса на эти признаки социалистического быта, Лена вдруг обнаружила, что Доску украшают цветные фотографии мужчин самого устрашающего вида. Некоторые были татуированы по самую шею. Под фотографиями значились надписи типа "Боря Гнус, коронованный законник, шестнадцать ходок, две короны, Уральский батя", "Миша Семичастный, авторитет и разводящий Центральной России, девять ходок, корона", "Васо Кандаладзе, законник, корона, смотритель Южного общака".
На улицах города в репродукторах гремела музыка. Вначале, когда она шла к Доске, звучало "Эх, мальчики, да вы налётчики", ее сменила "По тундре, по железной дороге".
Затем Лена вышла на обширную городскую площадь, перед которой высилось суперсовременное здание, очевидно, административное, и добротный особняк дореволюционной постройки. Спиной к ней оказался стандартный гипсовый памятник с воздетой ввысь рукой. Его отличие от других таких же лепнин по Руси состояло в том, что этот был густо, до боли в глазах вызолочен, причем настоящим сусальным золотом. Зайдя спереди, Лена прочитала на цоколе надпись "Грабь награбленное!". У подножия лежал совершенно свежий венок с черной муаровой лентой, на которой бронзовела надпись: "Первому пахану России от муромских братков".
Пройдя по площади далее, Лена дошла до следующего памятника, нового, из красного гранита. На монументе десятиметровой высоты были изображены молодые парни с автоматами в руках в момент агонии, когда их настигали вражеские пули. Монумент можно было бы принять за память красноармейцам, сложившим головы в годы гражданской или отечественной войны, однако Лена обнаружила, что одеты указанные статуи не в шинели, а во вполне модные современные пиджаки и брюки, на шеях у них цепи и галстуки, а судорожно сведенные руки сжимают автомат "калашникова", "узи" и вполне современную детально высеченную "беретту" калибра 9 мм.
В это самое время на площадь выехал сверкающий лаком двухэтажный туристический автобус, остановился возле памятника, и оттуда выпрыгнула молодая женщина в платье слишком ярком, чтобы ее можно было принять за иностранку. Вслед за ней из автобуса высыпали человек тридцать старичков и старушек в шортах и кроссовках и оживленно прицокивая языками, защелкали фотоаппаратами. Лена с улыбкой узнала правильную речь британских кокни.
– Ladies’n gentlemans, this is a "Red Bratki Square". First in the world monument of Russian maffiosso, – затараторила гид. [Леди и джентльмены, перед вами Площадь Красных Братков, первый в мире памятник русским мафиози (искаж. англ.).]
"Памяти павших братков, – значилось латунными буквами на монументе. – На этом месте пятеро ребят из муромовской бригады были предательски убиты тамбовскими лохами 5 июля 1987 года. Вечная память героям России!"
Автобус катался по хорошо наезженному маршруту, поскольку экскурсовод довольно бойко и детально объяснила, откуда выходили братки, откуда подъехали джипы противника и кто первый начал стрелять. Затем она повела свое стадо к старинному особнячку, где оказывается, находился краеведческий музей, по пути рассказывая, сколько тысяч человек шло в похоронной процессии, сколько сотен венков было прислано, какие знатные люди со всей страны, бандиты, киллеры, воры, а также писатели, композиторы, певцы и актеры почтили похороны невинноубиенных своим присутствием. Лишь один вопрос седоусого англичанина поставил даму в тупик: он спросил, а чем занималась в этот момент русская полиция. Дама быстро нашлась и сказала, что "наша полиция их всех охраняла".
Музей открывала обширная карта СССР, выполненная из цветного плексигласа с подсветкой. На ней была нанесена ярко-алая точка – город Муромов, от которой шли лучи в самые дальние концы страны, то было изображение географии мест, в которых сидели лучшие люди Муромова. Далее музей продолжали приспособления для пыток, плети и кандалы, макет карцера в натуральную величину, чучело громадной овчарки, затравившей шестнадцать человек, целая толпа восковых манекенов, разрисованных татуировкой почище полинезийцев, образцы лагерного творчества, фигурки из жеванного хлеба, наборные финки, часы и домики из спичек. Венцом экспозиции была коллекция бандитского самодельного оружия от варварского вида кистеней с аршинными шипами и самых настоящих мечей, смахивавших на мамлюкские ятаганы, до миниатюрных автоматов, умещавшихся в ладони, и авторучек, стрелявших разрывными пулями. Отдельные стенды с фотографиями и памятными предметами были посвящены выдающимся деятелям криминальной России от Леньки Пантелеева до Солоника и от Япончика революционных лет до Япончика современного.
– Скажите, – спросил экскурсовода тот самый седоусый англичанин, – эти люди действительно являются героями современной России?
– О, как вы знаете, – заулыбалась та, – в России сейчас нет русской национальной идеи, а раз ее нет, то ее место занимает любая идея, наиболее близкая народу. Вор издавна был любимым персонажем русского фольклора. Воровские песни – самые любимые русским народом. Поэтому, если у русского человека возникают проблемы, он идет не в полицию, как англичане, а к знакомому вору…
– Поверьте мне, сэр, – воскликнула, не выдержав Лена, – русским не меньше вас противны бандиты, и им очень бы хотелось заявить на них в полицию, но для этого потребуется как минимум еще одна революция, а вот этого русским хочется меньше всего.
Туристы изумились и заулыбались, услышав совершенно внятную оксфордскую речь, несколько человек обратились к Лене с вопросами. Однако, она вышла из музея, едва не расплакавшись и решительно направилась в сторону имевшегося у нее адреса. Весь ее дальнейший путь проходил под песенку с варварским припевом:
"Атрынды-кеш-кеш-кеш-кеш-кеш,
Атрынды-трильки-трильки-трильки-трильки-трильки!
* * *
Денек был прелестный, возможно, последний ясный день осени, и Лена неторопливо шла под ярким августовским солнцем. Было одиннадцать часов. Городок благоухал зеленью садов. Вдоль улиц вились очереди – иные к цистернам с молоком, другие к микроавтобусам с хлебом. Самая длинная змеилась к киоску, в котором в розлив продавали пиво. Спешить было некуда. Валерий выйдет на контакт не раньше завтрашнего утра, а ей надо было все хорошенько обдумать. Кажется, она наконец за что-то уцепилась или, по крайней мере, так считает ее шеф. Когда она рассказала ему об инструкциях Барского, у того вдруг проснулась вспышка неожиданного интереса, и его тяжелое, циничное лицо вдруг стало выглядеть чуть ли не мальчишеским – молодым, задорным и полным азарта.
– Итак, в чем здесь дело? Наш друг проявил интерес к самому вице-премьеру? Он решил сам стать шантажистом? Он стремится узнать что-то такое, что давным-давно стряслось с этим почтенным мерзавцем. И хотелось бы знать почему.