– Нет, нет, нет! Я не могу этого позволить. Что бы вы мне не заплатили, я не могу этого позволить. – От гнева ее овечье лицо обрело некое достоинство. – Вы просто не понимаете. Отчеты врача о пациенте столь же священны, как и то, что священник слышит на исповеди. А мой муж был хорошим врачом и хорошим человеком. Просто он в конце концов устал, вот и все. Эта излишняя писанина утомила его. Ему нужна была перемена, а потом эта подлая женщина…
Она встала и распахнула дверь:
– Боюсь, что вы утомили меня. Мне бы хотелось, чтобы вы оставили меня в покое. Мой муж был хорошим человеком и я все еще храню память о нем, что бы он ни сделал.
– Твой муж, дорогая моя Ирочка, был и останется грязным и вонючим подонком.
Этот голос раздался позади них и Лена обернулась, глядя на проход рядом с книжным шкафом.
Теперь занавес был отодвинут, и в проеме, опираясь на две палки, стояла женщина, большая, грузная, одетая в черное. По чертам ее лица можно было догадаться, что это мать Иры, но сходство было чисто внешним. Эта женщина никогда в жизни не принимала ни чьих приказов.
– А теперь садись, Ирочка, и слушай меня. Это и вас касается, милочка. Я слышала то, что вы говорили, и это меня заинтересовало.
Она посмотрела как они усаживались, словно провинившиеся ребятишки. Затем она продолжила:
– Благодарю. А теперь, моя дорогая, я хочу вам кое-что сказать. Мой зять был из тех, кого в нашем поколении называли "долбанными стилягами". Он женился на моей дочери, потому что у меня была эта палатка, а это для него автоматически значило, что она была богата, как дочь Рокфеллера. Не прерывай меня, Ира! – Она стукнула палкой по полу. – Но потом оказалось, что карманы у меня не бездонные, что без зарплаты моей дочки-учительницы жить очень тяжело, и что на аборты в наших краях не проживёшь. И потому, когда ему попалось нечто более юное, богатое и занимательное, доктор Глузский тут же решил развязаться. В данный момент он вероятно валяется на каком-нибудь пляже со своей возлюбленной-шалашовкой. Подозреваю, что одной из его бывших пациенток, смею сказать. Но скорее всего, ищите его в Москве. И могу объяснить, почему. Этот человек – действительно вонючий подонок. И вонь, которая исходит от его души, он порой маскирует всякими там одеколонами. Но она в конце концов прорывается наружу. И если то, что я слышала о его пассии – правда, то она быстро разберется в нем и выставит его наружу. И куда ему тогда подеваться? Ехать в Москву, разумеется, Москва – главный абортарий страны. – Затем она обратила взгляд на Лену. – А теперь, милочка, давайте поговорим о вашем деле. Вы хотите посмотреть бумаги моего зятя, а они находятся в моем полном распоряжении. Вы только что упомянули о сотне долларов, но этого, мне кажется, недостаточно. Что вы думаете о пятистах?
– К сожалению, я могу заплатить только двести.
Лена открыла сумочку и вытащила конверт. Это как раз укладывалось в ту сумму, которую ей выдали, и времени торговаться не было.
– Благодарю, – женщина взяла у нее банкноты и начала тщательно их перещупывать, слюнить и разглядывать на свет. – Нет, Ирочка, пожалуйста, не пытайся со мной спорить. Я это так понимаю. На самом деле эта юная дама для нас словно подарок судьбы и мы должны радоваться ее внезапному интересу к делам нашего лишенца. Как тебе известно, мы должны за аренду, за электричество, задолжали налоги, должны рэкету и еще этой стервозе двухнедельное жалование. Мы всем слишком много должны. Эти деньги позволят нам продержаться до сентября, а там, Бог даст, бизнес пойдет лучше. Что касается нас, то твой муж для меня умер, а я, как бы то ни было, намерена продолжать жить. – Она засунула банкноты обратно в конверт. – А теперь подождите, пожалуйста, минутку.
Старуха прошла за занавес, поманила за собой дочь и через минуту та вернулась с объемистой запыленной коробкой из-под патефона, которую она положила на стол.
– Все здесь, – сказала Ира полным слез голосом. – Это то, что вы просили, все его докторские отчеты, записанные отличным почерком. Надеюсь вы найдете все, что вам надо. Он готовился к защите диссертации, собирал самые различные интересные случаи. Он ведь был не просто акушером, но акушером-психологом.
– Да-да.
– Он мог бы стать выдающимся ученым.
– Да, очевидно, – пробормотала Лена, склоняясь над тетрадями.
– Я хочу сказать, что раз уж вы столь щедры с моей маман, то могли бы и мне предложить какую-то сумму.
– Я вам предлагала, – тихо и твердо сказала Лена. – Но вы сами не захотели.
Мать открыла занавеску и взяла дочь за руку.
– Идем, Ирочка. Мишук, ты уже выучил свой стишок? Тогда иди сюда. Наша гостья выполнила свою часть сделки, выполним и мы нашу. Дадим ей спокойно исследовать Мишины сокровища.
Почерк действительно оказался отличным. Сколько бы ни было недостатков у доктора Глузского, свои записи он содержал в хорошем и легко читаемом состоянии. Лена разложила блокноты, тетради и счетные бумаги и склонилась над ними. Последние датировались тремя годами назад, первые – 1963 годом. На камине рядом с фото автора тикали часики и так же тикали его записки. Тысяча девятьсот шестьдесят четвертый… шестьдесят седьмой… семидесятый, январь… апрель… ноябрь. И наконец – вот оно. Почти на середине страницы запись, которую она искала.
Ноябрь 23-го. Корсовский. Сегодня я принял ребенка мужского пола. Слово "мужского" было подчеркнуто, но больше ничего: ни веса, ни роста, состояния, длительности беременности, ничего, что могло бы ей помочь.
Лена перевернула страницу. Следующая запись относилась к женщине с больным тазом, и ее симптомы не имели для нее никакого значения. А потом она снова поймала нить.
"Корсовский. Марина дала мне сегодня результаты биологического теста и боюсь, здесь нет сомнения. Если и были, то, полагаю, тест должен развеять последние из них". Ниже были четыре слова на латыни.
Лена тщательно скопировала эту надпись, затем просмотрела книжный шкаф и вытащила нужные тома словаря. Она учила латынь в школе и обучалась на медсестру, так что уже имела смутное представление о том, что это значит. И это ей совсем не понравилось.
Просматривая книги, она вдруг почувствовала внезапный холод и одиночество в этой комнатушке. За занавесом она слышала бормотание жены Глузского и ее матери, но они казались доносящимися из репродуктора.
* * *
Лена подняла воротник плаща и закурила. Затем начала читать последние строчки, чтобы удостовериться в своих подозрениях. И вдруг она увидела страшную быль. Неужели доктор Глузский не ошибся? Шанс был один на тысячу. Эти строчки анализов и резюме вызвали в ней ужас.
Затем она заглянула в комнату, чтобы попрощаться. Мать Иры рассыпалась в любезностях и предложила послушать стихи, которые сейчас учат в школе. У Лены время было на пределе, но она всё же согласилась. И тогда мальчик стал декламировать выученный стишок:
Мой батор не в понятках фуцан,
Когда не в захера завял,
Люду запряг себя ужужить,
И с кайфом пушку заряжал.
Его потаж разгон для бори,
Но что, космач, за аргомот
С трухлявым дневаширить, гопать,
Не атандить не в грёб мента,
Что за падловая ехида
Бацильника сабантуить,
Ему лягушки фабричить,
Сурово хавирить касторку
Хмырить и ваприть втихаря:
Когда ж кардиф цепнёт тебя.
Так ваприл еюкач-салага,
Шустря в дусте на дизелях…
– Простите, что это? – пролепетала Лена. – И откуда.
– А это Пушкина роман в стихах, "Евгений Онегин", – хохотнула мать. – В переложении на блатной язык. Один учитель наш так насобачился нормальную речь на воровскую феню переделывать, что прямо-таки новая литература получается. Намеднись он по Центральному телевидению выступал с чтением поэмы "Слово о полку Игореве" в переделке на воровской язык – вся столица от него в восторге. Дети с удовольствием эти тексты учат. Так что он теперь с благословения нашего губернатора стал Пушкина на феню перекладывать.
– Лучше бы он с Уголовного кодекса начал, – коротко зевнув, сказала Лена и заторопилась на поезд.
* * *
Она вышла на улицу и машинально помахала рукой, подзывая такси или любую машину, водитель которой захочет заработать десятку – большие для нынешних мест деньги.
Тут же с места сорвался асфальтового цвета "москвич". Водитель, молодой краснощёкий парень с готовностью выглянул в окно.
– Куда поедем, красавица?
– На станцию.
– Сидай сзади, у меня передняя дверь не открывается, – весело предложил парень.
Она села на заднее сиденье, размышляя обо всем, что узнала. И потому для нее оказалась полной неожиданностью ситуация, когда машина, проехав метров пятьдесят, вдруг остановилась, и в неё с двух сторон запрыгнули молодые парни, сжав ее с обеих сторон. Севший с переднего сиденья молодой человек в ярко-зеленой плащевке приставил ей ко лбу пистолет и негромко сказал:
– Только пикни, сучонка, живо мозги вышибу.
"Да, дура, дубина ты стоеросовая, – говорила она себе во время езды по закоулкам городка, – взяли тебя вполне профессионально, потому что рассиропилась, забыла о том, что находишься на работе, расчувствовалась". Теперь оставалось лишь гадать, кто же это ее так скрутил, сковал руки за спиной наручниками и на рот налепил пластырь – просто местные "бандюки" или контора похуже.
Минут через десять петляния по городу машина подъехала к трехэтажному особняку, похожему на коровник. Только стены в нем были выложены плитами из каррарского мрамора, двор устилал канадский газон, а окна были пластиковые, из повседневной рекламы "Лучшие окна из Финляндии! Простота и качество!".
Машина объехала дом и остановилась у заднего крыльца. Лену грубо выволокли из машины и потащили на третий этаж по узенькой лесенке.
Встретивший их парень с длинными черными волосами и острым носом обрадованно сказал шепотом:
– Нашли-таки?
– Весь город из-за этой мляди исколесили, – отвечал ему краснощекий. – Это я дотумкал, где ее искать, ты скажи Заботе.
– Т-с-с-с! – остроносый сделал страшные глаза. – У Заботы творческий момент – он книгу пишет. Писатель к нему приехал из Москвы. Сажайте ее сюда и валите покурите.
Лену посадили на стул. Схватившие ее парни на цыпочках вышли из комнаты. Остроносый же приоткрыл половинку двери и весь обратился в слух.
Тяжелый скрипучий голос наполнял собой комнату и вырывался наружу.
– Короче так, блин… В общем, повязали мы их, факт. Ты пойми правильно, Симеон Елизарыч, они же падлы были, отморозки, в натуре. После того, что они с братками сделали нашими, их не только убить, я бы их зубами готов был загрызть. НУ и после этого весь город был уже наш. Мы там навели порядок – положили конец ментовскому беспределу. Раньше ж людям там торговать было невозможно! Ежеминутно каждую бабку с семечками, каждый комок любой-голубой, всякий проверяющий, мент, отморозок, грабил как хотел, а при нас люди вздохнули по человечески. Понимаешь?
– Да, да Илья Захарыч! – льстиво поддакнул сладкий голосок. – Как не понять. Ведь вы же жизнью своей за народ рисковали! Вот только позвольте прояснить два момента: что сталось потом с теми, кого вы э-э-э… повязали?
– Что сталось? – могучий голос захохотал. – А ничего не сталось. Где они, там нас пока нет. А в общем, что хошь, то и пиши, мое дело сторона. пиши – разбежались кто куда. Пущай ищут.
– И второе, – продолжал голосок, – вот с теми деньгами из сберкассы, из-за которых вы их того… Непонятным остается, куда деньги делись?
– Ты что охренел? Чтоб твою мать! Какое тебе, на хер, дело, куда делись деньги! – заорал невидимый пока Илья Захарыч. – Твое дело книжки складно писать да слова мои по-грамотному перекладывать, а в остальном – меньше знаешь, крепче спишь.
– Как скажете, – проблеял Симеон Елизарович. – Писатель пописывает, читатель почитывает…
– А впрочем, можешь написать, что деньги эти все пошли на благотворительность. Знаешь, сколько народу у нас сейчас по тюрьмам распихано? И знаешь, сколько денег тратит наше дерьмократическое государство им на жратву? Пол-рубля в день! Вот на помощь сирым и голодным все енти грязные, у вкладчиков уворованные государством деньги и пошли. Так, блин и напиши. Ну всё, хватит. Устал я. Мозги напрягать тяжело.
– Всё-всё, Илья Захарыч, бегу, лечу. Как главку за-кончу на той неделе – так прилечу.
– На, держи, денежку, и старайся сочинять покруче. Как книжку выпустим, начнем предвыборную программу писать.
– Ой, Захарыч, да вы никак в президенты собрались?
– Тс-с-с!
– Понимаю, понимаю, "тайна сия велика есть". Но помните, на голоса российских писателей можете твердо рассчитывать. Да и на кого надеяться нам, как не на вас, вы – соль соли земли Русской! Защитник вы наш!
В комнату, где сидела Лена с живостью, несвойственной дородному телу выкатился толстячок, ехавший с ней в утренней электричке и сурово осуждавший продолжателя Достоевского. Он уставился на девушку сквозь круглые очки в золотой оправе и разинул рот при виде рта, залепленного пластырем. Остроносый закрыл ее от него и бросил ему:
– Вам туда.
– А… да-да… – заикаясь пролепетал он и бочком-бочком выбрался из комнаты.
– Слышь, Захарыч, – сказал остроносый, заглянув в большую комнату. – Он тут видел вот эту… – Он схватил Лену за волосы и подтащил к двери.
– А… – протянул дородный бородатый мужчина, сидевший в просторном кресле. – Давай ее сюда. Разбираться будем. А этого гундявого не боись – вся их шарашка у меня из рук ест.
Лену втащили в комнату и усадили на скрипучий табурет.
– Ну рассказывай, – приветливым тоном произнес Илья Заботин. – Зачем ты тута шляисся? Чего ты тут вынюхиваешь? Кто тебя послал?
Девушка замычала.
– Хули ж ты ей рот не разлепишь, чудило! – расхохотался Забота.
Остроносый одним рывком сорвал полосу скотча с губ девушки, так что она вскрикнула от боли.
– Пока ты, старый мерин, тут романчики пописываешь, – злобно прошипела она, – твоего зятя в Москве ФСБ к рукам прибирает, и завтра он будет сдавать всех подряд. И тебя в первую очередь.
– Не понял… – прогудел озадаченный Забота. – Ты ж по документам вроде как журнашлюшка… или кто ты?
– Кинто! – отрезала Лена. – Звони генералу Солдатову и пусть он тебе скажет кто я такая.
На разговор с генералом ушло три минуты, пока наконец Забота не протянул девушке трубку.
– Сам с тобой поговорить хочет. – И вдруг заорал на остроносенького страшным голосом: – Да снимешь ты с нее оправу или так и будешь загорать?
Тот мигом снял с девушки наручники. Та взяла трубку и сказала:
– Агент сто двенадцать слушает.
– Я не понимаю, деточка моя, – вскипятился генерал, – кто вам дал право самостоятельно разъезжать туда-сюда и совать свой нос в… в… в разные места.
– Товарищ генерал, – отвечала Лена, – я выполняла ваше задание.
– Какое задание?
– Сбор информации по факту шантажа некоего государственного деятеля…
– Только никаких имен! – предупредил Солдатов.
– Я собрала информацию, и могу вам сказать, что с завтрашнего дня каждый, кто ею владеет, может вертеть вашим шефом, как угодно. А владеть ею будет ваш заклятый друг генерал Кравцов.
Когда Забота осознал всю тяжесть нависшей над ним проблемы, он принялся ожесточенно чесать в стриженном затылке.
– Это что же такое получается? – бормотал он. – Получается, что этот балбес и впрямь чего-то там такого натворил?
– Получается, что его вот-вот отстранят от реальных денег, – сказала Лена. – А значит, и от реальной власти. От этого одна минута до арестов и судебных процессов
– Ну, ты того, девица-красавица, – насупился Забота. – Говори, да не заговаривайся. Мы всё по закону да по совести делаем.
– Илья Захарыч! – надула губки девушка. – Да разве я против ваших законов чего сказала. Просто ваши законы с ихними малость расходятся.
– Так! – Забота решительно стукнул ладонью по столу. – Видно придётся мне самому этим делом заняться. Валёк, запрягай джип! – рявкнул он появившемуся в дверях остроносенькому. – В Москву покатим. Да сообрази каких-нибудь бутербродиков для мамзели.
– Ой, Илья Захарыч, какой вы заботливый, – сконфуженно заулыбалась Лена. – Прямо как отец родной.
– Эх, судьба наша такая обо всех вокруг заботиться, – сказал Забота. – За то нам и кликуха такая народом дадена.
Когда они грузились в два джипа, один такой огромный, что походил на автобус, а второй поменьше и поэлегантнее, Валёк поддержал Лену за локоть и, воспользовавшись тем, что она задержалась, галантно поцеловал ей руку.
– Ах какой вы галантный! – расцвела Лена и, сжав пальцы в кулачок одним коротким точным ударом расквасила ему нос.
Увидев это, Забота расхохотался и очень бережно и осторожно по-отечески обнял ее за плечи.