Да, дети, которых украл и убил старый маньяк предоставили свою кровь молодому и подающему надежды политику и упокоились под грудой мусора. Когда Корсовский понял, что теперь благодаря этим похищениям на уши встал весь город, оставалось одно – закрыть этот вопрос. Острый, математический ум Корсовского мог легко воплотить в жизнь задуманный план. Первым шагом могла стать задушевная беседа с сестрой о том, как он ее любит, и как ему мешает этот ребенок… Потом могли быть указания няньке: "По дороге из парка назад, ты, Таня (или Света, или Женя), остановитесь у магазина и купите мне либо то, либо это. Можете оставить коляску снаружи на одну-две минуты, это совершенно безопасно".
А затем, пока нянька бродит по магазину, по улице проходит кто-то (кого случайный свидетель назовет потом "цыганкой") и увозит коляску. Остальное несложно проследить. Смуглые мозолистые руки опускают подушку на личико, и мальчик (и без того обреченный не по своей вине) успокаивается навеки. На то, чтобы скрыть его тело потребуется лишь горсточка земли… "Покойся в мире, сын мой".
Но он не упокоился и мира не наступило. Барский припомнил, как Берзиньш описал жену Корсовского. Высокая, излишне нагримированная дама, заточившая себя в угрюмом, неухоженном доме. Одевается, словно девочка-подросток, как бы в память о днях молодости, когда муж еще не отстранился от нее из страха перед еще одним зачатием, о днях, когда она еще не стала убийцей, о годах, когда Корсовский проводил с ней дни и ночи и не был еще одурманен жаждой власти и одобрения.
А затем настал день, когда не стало даже иллюзии покоя и спутником стал страх. Свидетель, который в свое время выложил следствию совершенно не вписывающийся в версию рассказ о цыганке – и тем самым обрек себя на тюремное заточение, – неожиданно обнаруживает когти. Для Крюкова с его ненавистью к чужому успеху обнаруженная улика показалось Божьим даром, он смотрел на фото и вспоминал лицо, которое так много лет назад видел сквозь снег. Игра света, угол, стиль прически – все могло сыграть роль, но он увидел правду и принялся за свою мерзкую работу: маленький рисуночек и бессмысленный текст под ним: "Цыганка, которая погубит тебя".
Одновременно с ним проявляется и доктор Глузский со своими совершенно умопомрачительными разоблачениями.
– Нет! – вдруг громко вскрикнул Барский и покачал головой. – Это нелепо, такого не может быть, против этого можно привести сотню доводов. У нас нет ни одного определенного доказательства, ни единой улики.
Тем не менее, склонившись над парапетом, он вдруг понял, что, поскольку это была его единственная теория, ему надо держаться ее до весьма горького конца. Он смело выступит с ней против Корсовского в надежде, что так или иначе наткнется на правду. Тогда, если финансист расколется, он передаст его в руки экономистов Конторы и отправится домой.
Но, если Корсовский не поддастся, и он потерпит поражение, родное ведомство не примет поражения.
Но теперь пора было идти. Где-то начали бить часы, и он сверил свои, чуть улыбнувшись при этом. Итак, встреча с Корсовским состоится лишь вечером, но сначала надо было успеть сделать еще кое-что. На этот раз он надеялся, что работа ему понравится. Он набрал номер телефона и сказал:
– Алло, это приёмная генерала Макарова? Привет, это я. Что нового? Если помнишь, я звонил тебе пару дней назад, просил уточнить, кому принадлежал автомобильчик красного цвета с номерными знаками "19–78 мур"… Итак, всё-таки это город Муромов… А про хозяина что-нибудь новенького известно? Ну, ничего, поищем сведения о нём у других генералов. Спасибо, старик! Обязательно заеду.
15 августа 199… года
20:00
– Голутвин по третьему! – рявкнуло из репродуктора женским голосом. – Товарный по первому.
Станция "Электрозаводская" в этот вечерний час была полна народу. Расположенная почти в самом центре столицы, эта железнодорожная артерия позволяла жителям самой зачуханной и нищей провинции выбираться на заработки в столицу, подкалымить продажей семечек, тряпья или пустых бутылок, а то нищенством или воровством, и вернуться в свою деревенскую благодать и нищету в относительном благополучии. Для того, чтобы пропив и проев за неделю все заработанное за день в столице, вновь отправиться на заработки.
– По третьему Голутвин проследует без остановок!
Внутри, на небольшой площадке между метро "Семеновская" и "Макдоналдсом" кипел маленький но очень бойкий базарчик, где купить можно было, что называется "чёрта в ступе" и в толчее лишиться кошелька, вытянутого проворной рукой.
Сейчас весь этот базарчик был разогнан и несколько дворников в оранжевых жакетах собирали с земли остатки коробок и прочего мусора, оставшегося после торгового дня.
Барский оплатил такси, купил походя горячий чебурек и, ругая себя за то, что не смог противостоять искушению (после чебуреков он всегда мучился изжогой), неторопливо направился на станцию. Поднявшись по лестнице, он расправив плечи и начал проталкиваться через толпу. А толпа была густой, так как поблизости высились корпуса нескольких крупных заводов, в районе было полным-полно офисов, так что станция была битком на-бита народом, разъезжающимся на вечерний отдых.
Как и было условлено, рядом с часами его ожидал Ингмар Берзиньш, на котором был тот же темный городской плащ что и раньше, хотя теперь он нес с собой букет ярких пионов. На лице его все еще оставалось выражение небольшого замешательства, словно он не был уверен, какую карту судьба вытащит ему на этот раз, как и на следующий, однако вел он себя совсем по-другому. Он был доверителен и дружелюбен, словно враждебность, как болезнь, оставила его, и он без колебания протянул Барскому руку.
– Ну, я вижу, что вы пришли, приготовившись, – улыбнулся Барский, глянув на букет цветов. – Вы передали Корсовскому мое послание?
– Да, я выполнил свою часть сделки, господин Барский. Точно, как вы мне сказали. Я сказал ему, что мне был анонимный телефонный звонок и передал ваше сообщение в точности так, как вы мне это повторили. Сегодня вечером он должен быть в своем загородном доме в Первушино-7, и вы можете нанести ему визит. Он мало откровенничал со мной, но с вами он встретится, в этом я абсолютно уверен. Кстати, вот адрес, доедете за два часа. Я вам объясню, как проехать.
– Благодарю.
Барский посмотрел на кусок бумаги и сунул его в карман.
– И как он реагировал?
– Не знаю, я право же не уверен. Внешне он был совершенно спокоен. Он просто выслушал то, что я ему сказал и кивнул, словно это было рядовое назначение встречи. Честно говоря, я подумываю, что за последние недели он похоронил большую часть своих эмоций. Как я уже говорил, он мне никогда не нравился, но теперь мне его жаль. И тем не менее, – на лице Берзиньша вновь мелькнула улыбка. – Когда вы доберетесь до него, я не удивлюсь, если он попытается убить вас.
– Спасибо за предупреждение. Постараюсь не дать ему такой возможности. Действительно, я весьма признателен, – улыбкой же ответил Барский. – Ну, а как ваша семья? Вы проверили, они были в самолете?
– Все в порядке. Я позвонил туда перед тем, как поговорить с Корсовским. Они должны приземлиться в Быково через часок. Я как раз успеваю их встретить. Да, ваша Контора сдержала слово, и я вам за это очень благодарен. Я этого не ожидал.
Берзиньш взглянул на большие часы, висевшие на противоположной стороне, на здании станции и на лице его вдруг опять появилось удивленное выражение.
– Послушайте, господин Барский, когда мы встретились в первый раз, вы заказали мне две рюмки, трогать их я не хотел. Ну, так я хотел бы заказать теперь вам в ответ. От чистого сердца.
– Благодарю. Я весьма признателен, – искренне улыбнулся Барский. – Но в этом месте вряд ли подают ирландский виски с содовой.
– О, здесь из-под полы торгуют чукашками.
– Чем?
– Ну, это по-русски как… пизырочки. Ма-аленький бутилочка.
– Ах, вы имеете в виду "чекушки".
– Ну да.
– Благодарствуйте, но до вашего поезда осталось двенадцать минут. Так что давайте поспешим.
И они быстро пошли к будке, возле которой теснился народ.
– Нет, это не чекушки, – авторитетно заявил Барский, увидев объем бутылочек с чайного цвета жидкостью. – Это "мерзавчики".
Торговля стограммовыми пузырьками с дагестанским коньяком шла бойко. Одиноких тут было мало, люди большей частью стояли группками по двое-трое. У многих мужчин и женщин в руках были бутылки и пластиковые стаканы, на закуску шла карамель – то была веселая, хмельная, сытая и пьяная толпа. Барский смотрел на кипы багажа и свертков около каждой группы: игрушки для детишек, деревца в тряпках для дачи, сладости и пару блоков сигарет для бабки и деда – столица щедро делилась с провинцией дарами Запада. Вдруг ему вспомнилась его семья. Он отогнал от себя эти мысли, когда Берзиньш вернулся от будки с "чекушками" в руках.
– Ни один чорт не поймет загадочную русскую душу! – заявил он. – В моей Латвии везде можно выпить рюмашку аперитива, чтобы согреться и законно заплатить за это свои деньги. У вас, у русских кругом всё запрещено, как и торговать спиртным на железной дороге, и везде всё это нарушается. Ведь за эту спиртягу продавец не платит ни копейки налогов!
– Ну уж вы скажете, "ни копейки"! – запротестовал Барский. – А транспортной милиции, торговой инспекции, налоговой полиции, санэпидстанции, а проверяющим с еще десятка инспекций, а рэкетирам, а станционному начальству на лапу, чтоб не повышало аренду? Кому же идут все эти деньги в итоге, как не тому же народу? Конечно, деньги эти собираются нецентрализованно, как у вас, но в итоге все растворяется в общей массе.
– Боюсь, что в вашей стране так никто никогда и не наведет порядка.
– Порядок у нас навести пытались и не раз, – заявил Барский, – и поляки, и французы, и немцы. Но где оказались эти "упорядоченные"? А мы стоим уже примерно тыщу лет – и ничего.
– Ну тогда, господин Барский, – проговорил Берзиньш. – позвольте выпить за ваш российский бордель.
– Бордели это у вас в свободной Латвии, а у нас "бардак". С удовольствием выпью. Тем более, что в этом бардаке каждый в итоге занимает подобающее ему место и получает по заслугам. Вор идет на дыбу, герой получает награду, а Золушка становится принцессой.
Барский поднял чекушку и чокнулся с Берзиньшем.
– За то, чтобы каждый получил заслуженное.
Берзиньш отхлебнул глоток и поперхнулся.
– Вы уверены в своих словах?
– Да, абсолютно.
– Но пока что воры в вашей стране очень даже благоденствуют.
– Напротив, их очень даже успешно отстреливают. И неважно, кто это совершает, мы или они сами. Важен сам процесс. За ваше здоровье!
За их спинами пьянчуги, которых Барский заметил раньше, громко и фальшиво затянули "Позови меня с собой".
– Благодарю, итак, "дринкен шнапс".
Берзиньш залпом выпил свое пойло и поставил рюмку. На лице его снова мелькнуло странное выражение.
– Бр-р-р! Какой кошмарр! Это чистый спиритус.
– Ну что вы, а чай? Я-то раньше думал, куда идет грузинский чай? Кто способен такое пить? А потом понял: исключительно на подкрашивание грузинского же коньяка.
– Господин Барский, – торжественно заявил Берзиньш, – вы в какой-то мере мой благодетель. Вы полностью сдержали свое обещание, за что я вам крайне признателен. Вот почему я хочу спросить, не согласились бы вы повидать мою семью, побывать у нас дома. Я был бы вам очень за это благодарен.
Барский, конечно, должен был об этом догадаться, он ведь уже давно был на этой работе, и ему следовало понять, что значило это странное выражение на лице Берзиньша. И Леночка-лапушка недаром его предупреждала. Ему уже давно следовало делать отсюда ноги, но всё это было бессмысленно до той поры, пока кто-то незримый не скажет "Ну всё, ша, пацаны, берём его!" В такой толчее легче вычислить, кто кинется на тебя, чем на пустом пространстве. Здесь ведь не дети малые. Тем более, что на людном месте не замочат, а просто попытаются обезвредить. Хотя, конечно, парень, ты ведь не круглый дурак и давно должен был что-то предпринять…
Но он сделал вид, что ничего не понял, и ни о чем не догадался, а просто стоял с видом тупоумного фрайера ушастого, разинув варежку, слушая пение абсолютно трезвых пьяниц, и улыбался Берзиньшу, внутренне собравшись, подобно пружине и полностью готовый отразить нападение любого кинувшегося на него человека.
– Благодарю, я с удовольствием это сделаю, – сказал он, с улыбочкой слегка захмелевшего и слегка расслабившегося человека. – И, вероятно, нам уже надо идти, почти время.
Он глянул на часы и допил свою бутылочку.
У края платформы сгрудилось множество народа, счастливые группки, ожидающие друзей и родственников. Они были на второй платформе от края станции, а следующая за ней, отделенная железнодорожной колеей, оставалась открытой без какого-либо барьера. Она, по-видимому, использовалась для загрузки. Берзиньш взял в кассе билет и перекинулся двумя словами с человеком у окошечка.
– Да, это моя электричка.
– Желаю удачи! – сказал Барский и скрипнул зубами.
– Я думаю, это здесь.
Берзиньш остановился и посмотрел на свой букет цветов словно желая удостовериться, что они не помялись и не потеряли нужного порядка. Затем он улыбнулся и глянул на Барского.
– Ну, господин Барский, мы теперь квиты? Мы оба сдержали наши обещания и теперь ничего не должны друг другу.
– Да, мы квиты, и что из того?
Он взглянул на Берзиньша, и в затылок его кольнуло странное ощущение, словно предупреждение.
– Я просто решил, что все это неплохо зафиксировать и только. Я дал вам определенную информацию, пищу для умственной работы, не так ли? Я предал своего работодателя и помог вам навредить человеку, который дал мне приют… Но в ответ на это вы освободили мою семью. Вполне нормальная сделка без каких-либо чувств с обеих сторон.
Говоря это, Берзиньш подался чуть назад.
– Да, мы квиты, господин Барский. То есть вы и я. Но мой господин все же имеет некоторые преимущества, потому что он понял и простил меня.
Не сказав больше не слова, он повернулся и пошел прочь. Вдали к платформе маленькой зеленой точкой приближался поезд. Издали донесся истошный непрерывный гудок.
На Барского с трех сторон надвигались люди, и он сразу же понял, что это за птицы – для этого его надо было лишь окинуть взглядом толпу, они сразу же выде-лялись ростом и выражением лиц – парни из ВДВ, морпехи, отставные "альфовцы", "спецназовцы". Правда они несколько неуверенно чувствуют себя без масок и спецодежды. Это было написано на их угрюмых физиономиях, некоторые слегка сутулились, стараясь слиться с толпой. Три, пять, восемь, двенадцать человек… на этой платформе и пятеро на противоположной – вычислить их для Валерия было столь же легко, как если бы они были неграми. Он отошел на самый край платформы, не чувствуя злости к Берзиньшу, а лишь крайнее презрение к себе.
"Идиот, – подумал он. – Несчастный, некомпетентный, сентиментальный неудачник". Оружия применять он не хотел – надеялся на руки и ноги. Но у ребят под плащами что-то топорщится.
На мгновение у него мелькнула мысль выхватить пистолет из кобуры, но он тотчас же решил, что это бесполезно. Эти люди были натренированы на оружие не в меньшей степени, чем он сам. Они схватят его раньше, чем он дотянется до кармана. Да и палить в толпе – это по меньшей мере непрофессионально.
Затем его взяли за руки с обеих сторон. Взяли вполне квалифицированно – в четыре руки.
– Только без глупостей, Барский, – прошипел кто-то третий в самое ухо. – Пойдешь с нами, может, и выживешь.
Голос человека был приятным и вежливым, поскольку спрашивавший заранее торжествовал победу. Что они знали о нем? Чего хотели? Кто-то сдал им Берзиньша, они его слегка постукали и он рассказал им абсолютно всё о встречах с неким таинственным господином, который мечтал побольше узнать о его хозяине. Затем он сам предложил им сдать его. И сказал, что будет с букетом цветов стоять с нужным им человеком. Хорошо хоть не поцеловал… Иуда!
Обладатель приятного голоса зашел спереди и с ненавистью взглянул Барскому в глаза: шляпа как гриб сидела на яйцеобразной абсолютно лысой голове.
– Тебе конец, гнида, – заявил он. – В машину его.
За его спиной нарастал истошный беспрерывный рёв поезда, и наконец он ворвался на станцию – бесконечная вереница товарных вагонов, цистерн, теплушек, платформ…
– Мужики!.. – все еще улыбаясь, заорал Барский пьяным голосом, оценивая расстояние и зная, что у него остался один шанс из миллиона. – Мужики, вы меня явно с кем-то путаете! Позвольте взглянуть на ваш ордер! Я требую адвоката! – Теперь пришло время этим шансом воспользоваться.
При звуках его истошного пьяного голоса, толпа обывателей моментально раздалась в стороны, оставив вокруг лишь тех, кто были ему нужны – и кому был нужен он.
Несмотря на грузную кеглеобразную фигуру с изрядным брюшком, весил Барский не более ста килограммов, под жирком живота крылся неплохо накачанный пресс. Поэтому для него не составило труда в свою очередь схватиться за одежду тех, кто его держал и, оттолкнувшись ногой от того, что стоял напротив, сделать сальто.
Удар полной ступней оказался роковым – стоявший напротив бритоголовый человек в шляпе с воплем полетел под колеса стремительно проносившегося поезда. Этому воплю ответил визг ужаса – публика, на глазах которой всё это происходило, была в шоке.
Двое державших Барского с боков, выпустили его, и он схватил их за бритые загривки и с размаху стукнул друг о дружку лбами. Еще одному нападавшему Барский ударил носком ноги в пах и с полуоборота, заметив, что вагоны замедляют ход, рванулся к поезду. И ему это почти удалось – он почувствовал, как пальцы третьего вцепились в его рукав, а потом его отпустили. Он слышал, как вскрикнула женщина, когда его нога покинула платформу. Он почувствовал ногой край платформы и рванулся вперед…
Затем вдруг все исчезло, кроме рева поезда и нависающей над ним глыбы вагона, и его ударил край вагона, словно расплющивающий таран, а колеса, как ножи, рванулись к его ногам. Секунду ему казалось, что он вот-вот упадет под гильотину колес, затем все куда-то исчезло.
Он миновал рессоры, муфты сцепления, колеса и ноги его вскарабкались на буфер. Закрепившись в этом шатком положении, он выхватил пистолет. Один из преследователей, устремившийся было за ним, оторопело взглянув в отверстие ствола, направленное ему прямо в лоб, потихоньку отстал. В два шага Барский перебрался на платформу, на которой в позе кобелей, взгромоздившихся друг на дружку раком стояли на задних колесах шесть "ЗИЛов". Поезд проплывал мимо людей, стоящих на платформе, которые смотрели на Барского ошарашенными взорами и указывали на него пальцами. Затем вдруг у края платформы мелькнул знакомый затылок в мягкой фетровой шляпе. Берзиньш удалялся прочь, погрузившись в размышления и преисполненный осознания выполненного долга. Скрипнув зубами, Барский с наслаждением съездил рукоятью пистолета по белобрысому стриженному затылку и предатель упал, обливаясь кровью. Делом одной минуты было перебраться на противоположный край платформы и выскочить с противоположной стороны. Но это едва не кончилось трагически – с противоположной стороны с угрожающей скоростью надвигалась электричка. Барский сделал отчаянное сальто, выпрыгивая из-под колес, и, сложившись впополам, покатился по насыпи.