– Вот как? – всплеснул руками сержант, с любопытством поглядев на своего долговязого напарника, чья приплюснутая голова с прилизанными волосами навевала воспоминания о регбийском мяче, угодившем в лужу. – А что же вам, милостивая государыня, одной на Тверской в начале одиннадцатого потребовалось? Причем аккурат в самом злачном месте.
Он встал и обошел ее, критическим взглядом оценивая ее наряд.
– Да и одежка у вас, милая моя – того-с. Приличные дамы так не одеваются.
– Одеваюсь как могу, – отрезала Лена. – Да будет вам известно, что я – секретный агент…
– А я – папа римский! – подхватил сержант.
В следующую секунду сильнейший удар по спине швырнул девушку на пол.
– А ну-ка, скажи мне – кто ты? – издевательски осведомился сержант.
– Я… сотрудник эф-эс-бэ… – пролепетала Лена.
– Таких мы еще не тянули, скажи, Попцович?
Яйцеголовый ощерил свои гнилые зубы и стал раздеваться.
– Да ну, что ты снимаешься! – упрекнул его сержант. – Я ее прямо вот так, стоя, раком, не отходя от кассы, сейчас отымею, и все тут.
– Я так не могу, – застенчиво ухмыльнулся Попцович, – я привык, чтобы лежа, чтобы прижаться.
– Да ну, еще им удовольствие доставлять! – злобно фыркнул сержант и концом дубинки поднял Ленин подбородок. – Ты только посмотри на эту выдру – так и шипит, глазенки так и блестят… А ну на колени, сука! Кому сказал, тварь! Сосать!
Наступил как раз тот случай, когда, как предупреждала их преподаватель по психологии поведения, незабвенной памяти Клара Соломоновна по кличке Мама-Клара, "в один прекрасный момент вашему мужчине покажется, что он ваш царь и Бог. Женщины долгое время добивались того, чтобы мужчины считали их слабым полом и в результате настолько вбили это в голову, что и сами в это поверили. На самом же деле, девчонки, – вещала им дряхлая, беспрестанно чадящая папиросой Мама-Клара, – сильным полом в нашем симбиозе являемся мы. Просто нам удобно прикидываться слабыми. Порой мы сами не отдаем себе в этом отчета. Женщины всего лишь более эмоциональны и духовно ранимей противоположного пола. Поэтому мы позволяем этим… (пауза) мюжщынам обращаться с собой как с ничтожествами. Мы сознательно идем на это, хотя вооружены более холодным рассудком, не хуже их владеем приемами рукопашного боя, не страдаем излишней чувственностью. И когда мужчина начинает подавлять вас своей грубой силой, вспомните в таком случае единственное слово – Дело. Возведите его во главу угла. Выстройте вокруг него частокол табу, оградите его от всех иных мыслей, чувств, сомнений и переживаний, и скажите себе: "вначале Дело, а остальное потом". И вы станете настоящими агентами. И старой клизме Маме-Кларе не придется вас стыдиться на склоне лет. Дело – важнее семьи, детей, любви, секса, надежд, ибо семья распадется, дети вырастут, любовь пройдет, после секса подмоетесь, надежды пролетят – а в конечном итоге судить вас будут по выполненному вами Делу. И будущее ваше зависеть будет от того, насколько вы сохраните то дивное качество, которое мужики зовут мужеством, и которое на самом деле является истинной женственностью".
Самым трудно было мгновенно психологически перестроиться от девочки с панели до человека на службе у Дела. Моментально перегруппироваться и морально и физиологически и превратиться в сжатую пружину, из последних сил сдерживаемую в нейтральном положении.
– Сержант, – прошептала Лена, – вы, кажется, совершаете самую серьезную в вашей жизни ошибку.
– Ах ты дрянь! – заорал сержант, замахнувшись "демократизатором", и в ту же секунду согнулся в три погибели, застонал, рухнул на колени, поскольку удар носком ноги, обутой в изящный сапожок, раздробил ему простату, потом захрипел, когда повернувшись, словно в изящном балетном пируэте, носок второй ноги разбил ему гортань, и рухнул, ударенный каблучком в затылок.
А сержант Попцович сдуру схватился за пистолет. Он, бедняга, не знал, куда стрелять, когда эта танцующая шлюха неожиданно прошлась по комнате колесом и, вставши на руки на столе, взбрыкнула по особенному ногами. Одного удара острым каблуком по челюсти ему хватило, чтобы этой челюсти лишиться и втемяшиться лбом в батарею центрального отопления, которая моментально ответила столбами пара и фонтаном брызнувшего кипятка…
А потом эта девочка-стервочка показалась на пороге пункта, поправляя прическу и, стуча каблучками, подошла к ораве битюгов, собравшихся возле джипа.
– Ну что, ребятки, – сказала она с легкой улыбкой. – Как насчет субботника?
– А быстро ты с ними управилась, – одобрительно сказал Витос.
– Ага, – согласилась Лена. – С вами я тоже быстро управлюсь.
И с размаху стукнула острым каблуком по Витосовой туфле, пробив насквозь и ее, и ступню, отчего громила завыл зверем и рухнул в лужу. А затем и специалист по оральному сексу влетел прямиком в ветровое стекло джипа, а дурачок, который держал давеча нож у ее горла, опять его вынул, но отделался открытым переломом руки в двух местах. Но хуже всего пришлось шоферу, который вообще-то был смирным парнем и всю дорогу сидел на своем месте и ни во что ни вмешивался – от влетевшего в ветровое стекло "специалиста" сработала противоудар-ная система, надулись подушки безопасности, беднягу-шофера вдавило в кресло, и он скоропостижно скончался от инфаркта миокарда.
А затем Лена неторопливым шагом вышла из подворотни и вновь направилась на перекресток, где прогуливавшиеся ночные барышни уже ни слова ей не сказали. Более того, не прошло и пяти минут после ее повторного появления, как вообще все дамочки известного поведения с Тверской улицы исчезли, как и их сутенеры.
* * *
"Раз уж вы, девчонки пришли сюда, чтобы заниматься Делом, то им-таки надо заниматься, – вещала Клара Соломоновна. – И если уж вы настроились на него, то делайте ваше Дело до конца".
Прогуливаясь по улице, Лена полностью отдалась сверхчувственному восприятию. Она шла буквально по наитию. Она же недаром пришла за несколько минут до открытия, и хорошо натренированная зрительная память подсказала ей, что где-то в темноте маячила эта дурацкая шляпа, залихватски сбитая набекрень… и что когда ее повезли в джипе, шляпа тоже направилась куда-то в темноту… Лена углубилась в темный, слабоосвещенный переулочек. Она убедила себя, что ей совершенно некуда торопиться. Во-первых ей нравятся прогулки по ночной Москве, а во-вторых… она жила предчувствием встречи.
Начал моросить дождь. Она шла легко, неслышно ступая сапожками по мостовой (когда хотела, она могла совершенно не цокать каблучками и ставить их очень легко и бесшумно, этому были посвящены несколько специальных занятий), неторопливо прогуливаясь. И вдруг… А впрочем, тут не было никакого вдруг, она была бы гораздо более удивлена, если бы не увидела эту "шляпу".
Барский сказал ей, что его план был отчасти азартной игрой и зависел от того, приведет ли этот тип ее к себе домой. Все, что она должна была делать дальше, зависит от ее наития, а ведь этот старик мог быть кем угодно: старым пенсионером, бомжем, иногородним командированным, срочно извещающим жену о приезде. Если она пойдет за ним, тот, кого они в действительности ждут, может прийти позже, и у нее ничего не получится. В конце концов, хакер, которому Цыпкин послал приглашение, мог вообще не явиться, и она могла преследовать сейчас совершенно невинного человека. Некоторое время Лена медлила идти за ним, а затем вдруг напряглась и была уже уверена, что не ошиблась, и готова была побиться в этом об заклад. Она чувствовала это по ауре, окружавшей его, и это была не нервозность или болезненность, как предполагал Барский, а нечто гораздо более простое. Это было главное качество, снедавшее и превалировавшее в каждом шантажисте – чистейшая злоба и ненависть, ибо она вспомнила, когда он открывал дверь, лицо его чуть обернулось к ней, и она взглянула ему в глаза. Красные, старые, мешковатые, испещренные венами и морщинами, они, источали больше злобы и яда, чем можно было представить в человеческом взгляде, это был взгляд разъяренной кобры. Она следовала за ним по улице, не представляя себе, во что все это может вылиться.
Началась долгая и медленная прогулка. Во время обучения она получила отличную оценку по курсу слежки, но кто бы знал, чего ей это стоило! Старик шел по мокрому тротуару очень осторожно, словно боясь упасть, и останавливался на каждом углу.
Неожиданно замурлыкал телефон. Лена вынула и раскрыла трубку.
– Как у тебя дела? – спросил Барский.
– Кажется я его вычислила. Сейчас иду за ним.
– Где ты? Моя помощь не нужна?
– Пока обхожусь.
– Не приближайся к нему.
"Обойдемся и без тебя", упрямо подумала она, но ничего не сказала. Пусть пока полагает, что он главный в их тандеме.
На людных улицах с магазинами и спешащими пешеходами преследовать его для Лены, конечно же, особого труда не составляло – она просто останавливалась вместе с ним и делала вид, что рассматривает витрину. Но вскоре они вышли на длинный участок транспортной магистрали, по которой в центр въезжали потоки самых разнообразных машин. Магазинчиков здесь не было, и тротуары опустели. Она шла далеко позади него. Делала она это очень медленно и, молилась про себя, чтобы он не обернулся.
Теперь они были уже почти у реки. Опоры моста высоко нависали над ними, словно волшебные замки, и с противоположного берега она слышала рев въезжающих на мост автомобилей, приглушенный влажным воздухом. Старик на минутку остановился перед мостом, свернул направо и сошел по лестнице на дорожку вдоль набережной.
Вода стояла высоко, почти подступив к каменной облицовке берега. Когда они шли по узенькому тротуарчику под мостом, буксир протянул целую цепочку барж, а вниз по течению Лена слышала отдаленный вой сирены. Москва-река вдруг стала враждебной, цвета тусклого свинца с большой масляной полосой, плывущей в середине течения и белыми блестками сонных уток. Она держалась близко к стенам, следуя за этой медлительной, закутанной в шарф фигурой и вдруг почувствовала себя как никогда одинокой.
И вновь зазвонил телефон. И хоть она поставила звонок на самый тихий звук, но все равно боялась, как бы преследуемый не услышал его. Она моментально раскрыла трубку и отвернулась от старика.
– Ну?
– Где вы сейчас?
– На набережной. У моста.
– С какой стороны? Со стороны гостиницы?
– Да.
– Ничего не предпринимай, я еду к тебе.
Старик остановился и, вытащив что-то из кармана, стал это рассматривать. Затем он повернулся и пошел назад, прямо к ней. Лена остановилась, встала у парапета и зажгла сигарету, склонившись над серой водой, глядя, как буксир, тянущий баржи, скрывался за поворотом. На дороге над ней сквозь неоновые огни чернели кусты, и всполохи фар проезжавших автомобилей казались военными прожекторами, выискивающими вражеские самолеты в ночном небе. Неожиданно у нее заколотилась сердце. Она была в центре столицы России, не слишком поздно, и все вокруг было совсем обычным и привычным, так чего же она боится? Почему она чуть не окаменела, когда эти медлительные шаркающие шаги начали приближаться к ней? Она вдруг почувствовала себя совсем одной, когда темная рука оказалась рядом с ней на парапете. Лена работала в одной из самых крутых организаций в мире, ее обучали быть жесткой и несгибаемой. Тем не менее она вдруг почувствовала себя запуганным ребенком, стоило этому старику взглянуть на нее, и она ощутила окружающую его желто-горчичную ауру, как нечто вполне материальное.
– Ну-с, деточка моя, может быть, нам с вами немного потолковать, а? Почему вы меня преследуете?
Глухой, невнятно приглушенный голос отметал в сторону ее протесты, и, когда он заговорил, шарф соскользнул и она наконец увидела это лицо. На нем не было ни шрама, ни какого-то пятна, но оно напоминало ночной кошмар, крысиную морду, лишенную шерсти. Старая-старая крыса – ветеран канализационных труб, ухмылялась перед тем, как вцепиться в жертву когтями и зубами. Сквозь плоть и кости этого лица Лена ясно видела ненависть и накопившуюся озлобленность, превратившие его в нечто ужасное.
– Ну-ну, не отнекивайтесь, вы преследовали меня, – продолжал он. – Я видел вас на почтамте и пошел сюда, чтобы убедиться в этом. К тому же я в достаточной мере готов к беседе. Ваш наниматель вполне разумный человек, но, видимо, я не в полной мере его оценил. Вначале я думал, что он решил пойти на разумный компромисс и удовлетворить мои скромные материальные запросы. Отличная идея, мы можем перестать играть в прятки. Мне хотелось бы подержать вашего шефа в подвешенном состоянии еще некоторое время, но теперь это уже не имеет значения… Нет, уже не имеет.
Улыбка стала шире, как и более явной стала открывающаяся за ней злоба.
– Сколько же вам заплатили, хотел бы я знать? Сколько можно получить за то, чтобы оказать помощь такому великому человеку? Он обещал вам тысячу долларов? Пять? Десять? Глупости, деточка, вы можете потребовать в десятки, сотни раз больше. У вас же есть такие выдающиеся, несвойственные ему достоинства, как молодость, красота, волосы натуральной блондинки. Больше того, в вас сохранились понятия о чести, совести, порядочности, давно неведомые вашему господину. Ну что же я принимаю все это от него как первый взнос…
И в тот же самый момент его лицо начало приближаться к ней. Все ближе и ближе, ее обдало зловонное дыхание, и сухие скорюченные пальцы подняли ее подбородок. И, глядя в эти безумные глаза, Лена уже ясно осознала, что сейчас произойдет, так же, как и то, что она не ничего не сможет с этим сделать: ни бороться, ни убежать, ни позвать на помощь. Ее честь и оскорбленное достоинство женщины ничего здесь не значили, значило только Дело, а посмей она лишь вскрикнуть – и все будет кончено.
– Ну, а теперь ты заплатишь мне, милочка, – проскрипел старик. – Тебе надо сообщить своему хозяину, что ты хорошенько заплатила за информацию, которой он так домогался.
Теперь рука его была на плече, но она не сопротивлялась, даже не пыталась сопротивляться, хотя все было, как конец света. Пока рука сжималась, она просто тихо и пассивно стояла, а его лицо коснулось ее, медленно, но настойчиво серый, крысиный рот нашел ее губы.
Она застонала и вяло попыталась отстраниться, но неожиданно сильная крысиная лапа сжала ее челюсти, и скрипучий голос прокаркал:
– А теперь ты, милочка, надеюсь не заставишь меня грозить тебе пистолетом?
Она и так его видела у своего лица, газовый 8-миллиметровый "вальтер", переделанный под стрельбу малокалиберными патронами. Очень слабая собачка. Чуть пошевелишь пальцем, и маленькая злобная пулька вырвется из ствола и разрушит хрупкую костную перегородку ее виска.
– Но все равно, какое это имеет значение, если ты и без того решила доставить удовольствие бедному старичку?
Он расстегнул брюки и полез рукой в ширинку, ствол пистолета с силой уперся в ее висок.
"Хорошая разведчица, – поучала их незабвенная Клара Соломоновна, – должна уметь во время полового акта шифровать донесение, и мужчина даже не догадается, что она может думать о чем-то ином, кроме как о получаемом от него наслаждении. Запомните, милые мои, чересчур серьезное и трепетное отношение к сексу делает женщин самками, зависящими от произвола своих партнеров. Наслаждаясь процессом сексуальной близости, вы тем не менее не должны забывать о Деле, и благодаря этому ваши ощущения будут еще более обострены…"
– …Надеюсь ты, душечка, не особенно обиделась на меня за эту шалость. Что мне сказать в свое оправдание? У стариков, как говорится, свои причуды…
И вновь она не смогла сделать ничего, буквально ничего, чтобы, уничтожить этого гада, размазать его по стенке, утопить, придушить – тысячи казней придумывала она, глядя в холодный глазок пистолета, а затем и глядя ему вслед, сознавая, что задание, на которое она пошла с таким рвением и которое выполняла так старательно оказалось ею капитально проваленным.
* * *
Выйдя из бара, Корсовский нырнул в черный "линкольн", обслуживавший его по ночам и торопливо бросил:
– К Вике.
Водитель и охранник, сидевшие на переднем сиденье не шевельнули даже единым мускулом лица по поводу того, что их хозяин очутился рядом с ними в непривычном обличье. Он снял черный парик, быстро стер грим с лица, стянул черное платье… В конце концов он был одним из могущественнейших людей на нашем с вами грешном шарике и имел право на некоторые причуды.
Он заканчивал туалет, повязывая атласный кушак на смокинг, когда зазвонила трубка.
– Н-да… – односложно бросил он.
– Он… готов, – сказал полковник Трубенков. – На редкость чистая работа.
Эти слова потешили самолюбие Корсовского так, словно его, школьника, у доски похвалил учитель.
– Знаете, мне пришла в голову еще одна мысль. Мне кажется, что все это нити одного разветвленного заговора и ведут они в одно место. Я сейчас попробую отвлечь Вику, а вы обыщите его квартиру и офис…
– Вы понимаете, о ком я говорю?
– Ну еще бы!
В этом развратном городе мог проживать лишь один-единственный мужчина по имени Вика, он же Викочка, Виконт, порой – Викарий, а в миру Викентий Солержицкий, стилист по профессии и педераст по призванию.
К полуночи салон Вики был еще ярко освещен. В нем играла музыка, подавались напитки. Парикмахеры и визажисты обслуживали с два десятка томных дам, которые заскочили к Вике "почистить перышки" перед тем, как ехать в ночной клуб или загородный ресторан. Провинциалу Вике за короткий срок удалось сколотить этакий интимный кружок общения, в который стремилась проникнуть любая дама московского бомонда, для нее записаться "к Вике" означало перейти некий рубеж, отделяющий ее от простых смертных, и оказаться в элизиуме среди небожительниц. Известно было, что Вика брался обслуживать далеко не всех, он выбирал себе подходящие лица и фигуры, а уж самолично обслуживал лишь единиц. Известно было, что за право оказаться в нежных руках Вики любая женщина могла бы пожертвовать хоть честью, хоть репутацией. Но известно было и то, что Вика ни за что бы не принял этой жертвы, ибо он был горячо любим другой половиной человечества и ни за что не променял бы ее.
В его салон Корсовский вошел с черного хода, воспользовавшись своим ключом и не снимая надвинутой на самые глаза шляпы, которая до некоторой степени спасала его от пристальных глаз. Подойдя к заветной двери кабинета мэтра, он заглянул внутрь. Комната была поделена пополам старомодной ширмой. Он на цыпочках прошел к ширме и заглянул внутрь.
Перед Викой лежало немолодое грузное тело дамы, которую иначе и не называли, кроме как Великой Певицей (оба слова с большой буквы).
– Человек – меньше, чем стиль, милая моя, – заявлял Вика, втирая ароматное масло в тело дамы. – Ибо человек – всего лишь человек, а стиль – это целое направление в сотнях и тысячах жизней. Я бы сказал так – вам не стоило бы вносить диссонансы в ваш стиль жизни.
Вика был худеньким изящным молодым человеком двадцати семи лет с красивым лицом, на котором выделялись полные чувственные губы. На предплечье его в свою очередь выделялась цветная татуировка: алая роза, оплетенная колючей проволокой.
– Ты что имеешь ввиду? – осведомилась певица. – Что я позавчера опять перебрала? Ну так моя днюха же.
– Я всего намекаю вам, что вам не стоило бы связываться с тем златозубым ресторанным лабухом.