С криком "Ну, мать, держи подштанники" в отделение ввалился сержант Колян, таща за шкирку тщедушного человечка в тельняшке и пижамных штанах.
- Вот он, Шварценеггер! Из-за него я с Витьком на Новопесчаную мотался. Прикинь, приезжаем туда, а там этот козел вонючий жену гоняет, бабищу килограмм этак под стопятьдесят. Я его забирать, а она вцепилась в него и не отдает. Во прикол, ты понял? Алле, мужик, как тебя?.. - Но мужичок уже вырубился на лавке под репродукцией "Последний день Помпеи", как будто сам вывалился из картины.
Добираясь до дома "потерпевшей", Андрей пытался представить себе разговор с ней, а потом плюнул и решил действовать по обстоятельствам. Он мог бы, конечно, просто позвонить Савелову, и Кирюху освободили бы мгновенно. Но это значило бы только - еще один из них у Савелова на крепком крючке. Поэтому решил действовать сам.
Тут вдруг в его памяти всплыла прибаутка Кирюхи, которая частенько раздражала Андрея, потому что тот любил выдавать ее в самые неподходящие моменты: "Увидим, услышим, что надо достанем, диагноз поставим и клизмочку вставим!"
"Ох, Кирюха, Кирюха, как бы тебе эта Лариса клизмочку не вставила, - подумал Чесноков. - Ну ничего, может, действительно увидим, услышим..."
На пороге стояло "лицо кавказской национальности". "Лицо" улыбалось и излучало такое добродушие, что вся насупленность Чеснокова мгновенно куда-то улетучилась. Из одежды на "лице" были только цветные трусы и кепка "аэродром".
-г- Заходы, дарагой! Гостам будишь! - радостно проговорило "лицо", вкусно дыхнув на Андрея запахом лука, мяса и сухого вина. - Меня зовут Георгий. Для друга просто Жора, - протянув руку сказало "лицо".
- Андрей Чесноков. Для друга - Андрей, - ответил Чесноков, пожимая протянутую руку, и переступил порог квартиры.
Вся комната была завалена цветами. В прямом смысле. Цветы стояли в ведрах, тазах, банках, лежали в открытых коробках, на столе, на подоконнике, даже на полу.
- Видишь, Андрей, бизнес горыт. Но не в дэньгах счастье. А в их калычестве! Мой дедушка гаварыт: "Будит много друзей - будит много дэнег!" Выпьем за дружбу!
Жора тут же протянул Андрею граненый стакан, с верхом налитый пахучим красным вином.
Андрей на секунду задумался, взял стакан, сказал: "За друзей!" - и выпил вино до последней капли.
Вдруг гора цветов на кровати зашевелилась, и на свет появилась белая всклокоченная копна волос.
- Ларочка проснулась, - радостно возвестил Жора.
Дальнейшие события развивались стремительно и вполне бестолково.
Познакомившись с Чесноковым и узнав, зачем он пришел, Ларочка сначала растерялась, потом заплакала, потом раскричалась, потом рассмеялась. Все эти выплески женской души разбавлялись тостами, увещеваниями, уверениями, анекдотами, песнями в исполнении Лариного квартиранта Жоры и закончились весьма неожиданно: Жора вышел из комнаты, через некоторое время вернулся в черном костюме, галстуке-бабочке, встал на одно колено и, протягивая Ларисе эмалированный таз, доверху наполненный алыми розами, произнес:
- Выходы за мене замуж!!!
Возвращаясь в отделение милиции со спасительным для Кирилла Барковского заявлением и охапкой цветов, Андрей подумал: "Ну везунчик этот Кирюха, хотя и ходок..."
А Кирилл Барковский в это время лежал на нарах так вальяжно и уютно, что было ясно с первого взгляда - этому парню все равно, где лежать: на нарах, на собственной кровати, на пляже, в стогу сена, на мерзлой земле, - он везде устроится комфортно. Он так лежал и мечтал, потому что у ходока Кирюхи была давняя и преданная любовь. Он боготворил актрису Алферову. Даже письма ей писал душевные, правда, безответные, но надежда всегда умирает последней. Сейчас Кирюха сочинял артистке новое письмо, которое решил начать словами: "Я вас люблю, чего же боле?.."
Дверь открылась и захлопнулась, кто-то присел на соседние нары.
- Труба зовет, солдаты, - в поход, - тихо пропел этот кто-то.
"Такого не бывает", - подумал Кирюха.
- В жизни все бывает, Кирюха, - произнес голос.
Кирилл резко поднялся, сел, встретился с глазами Чеснокова. И сразу все понял. Они вообще понимали друг друга без слов.
- Не-не-не! - замахал руками Кирюха. - На меня не рассчитывай, Чеснок. Я лучше сяду.
- Садись. Но... Скучно там...
- А там? Веселее?
- Обхохочешься. Сдохнешь от смеха! Это я тебе гарантирую.
- А как же?.. - не закончил Кирюха.
- Она заяву забрала.
- Спасибо, конечно. Все равно - нет.
- Жаль, - грустно протянул Андрей. - Я думал, ты меня выручишь...
- Тебя бы я пошел выручать, а этих козлов...
- Я под "вышкой" хожу, Кирюха, - еле слышно сказал Андрей. - Поехал разбираться с подонками, да, видно, перестарался - убил одного. Вот мне и поставили условие: либо - либо.
Кирюха молчал минут пять. Чеснок был на себя не похож - жалкий, забитый, загнанный в угол. Таким его Кирюха еще не видел.
- Суки, - выговорил он наконец. - Какие же суки!
- Ну что? - спросил Чесноков, виновато заглядывая в глаза Кирюхи.
Кирилл Барковский еще несколько томительных секунд смотрел на Андрея, а потом махнул рукой и проговорил привычно:
- Увидим, услышим, диагноз поставим и кому нужно клизмочку вставим!!!
Андрей отвернулся, чтобы Кирюха не увидел, как глаза его наполнились предательскими слезами.
Глава пятая ЖЕЛТАЯ ПОДВОДНАЯ ЛОДКА
Море заштилило в считанные минуты. Словно наигравшись тяжелой водой, оно вдруг свалилось в мертвецком сне. Даже дыхания не видать - зеркало.
От этого место катастрофы выглядело еще страшнее. Теперь было видно, что мазут разлился широкой полосой и тянулся к японскому берегу. Развороченный хвост "Луча" скалился страшными зазубренными краями, отпугивая все живое. Даже чайки, которые вообще не отличаются брезгливостью, облетали место катастрофы стороной, а если какая совсем уж неразумная опускалась на воду, то подняться в воздух уже не могла: перья ее облепляла тяжелая жижа мазута.
Старпом и штурман долго пытались объяснить японцам, что им надо, во как надо - штурман проводил ребром ладони по горлу - туда, на танкер, они там забыли кое-что важное, - тут штурман делал плаксивое лицо и сокрушенно мотал головой.
Японцы эти жесты понимали как угодно, но только не так, как нужно было штурману и старпому.
К русским морякам вызвали врача, который стал их уговаривать нежным и проникновенным голосом, только вот что он им говорил, те не совсем поняли.
- Кажется, он боится, что мы покончим с собой, - наконец догадался старпом. - А че, в самый раз!
- Да это запросто, едри его в узкие глазки! - злился штурман. -г- Попить водички этой, что за бортом, - и кранты.
В конце концов среди японцев нашелся один понимающий чуть-чуть по-русски, оказалось, месячишко провел этот рыбачок в нашем ИВС, задержанный морскими пограничниками: залез в чужие воды рыбки половить. Впрочем, его словарный запас состоял в основном из мата и блатных выражений типа: "Очко за коды ставил? Вальтов на свободе гонял? Побожись на курочку рябу через саратовский монастырь".
Даже штурман терялся от такого обилия ненормативной лексики. Впрочем, где матерком, где жестами, объяснились два моряка - японец и русский.
Посадили старпома и штурмана на бот и отправили к танкеру.
Страшное зрелище, когда видишь родной дом, ставший пепелищем, воронкой от взрыва или местом катастрофы.
Танкер умер. Это было видно сразу, хотя казалось, никаких внешних изменений не произошло, если не считать оторванной кормы. Но уже каким-то мертвенным темным налетом, какой-то безысходной расстроенностью всего и вся, какой-то тоскливой, беспомощной обреченностью веяло от поручней, от дверей, люков, брошенных канатов, от самой рубки, куда и устремились по скользкой палубе старпом, штурман и японцы, которые тоже не без опаски ходили по танкеру.
Перерыли все тумбочки, все закутки, закоулки и, конечно, никакого бортового журнала не нашли.
Настроение от этого стало еще похороннее. Штурман матерился так, что понимающий его японец только уважительно кивал: у русского горе, понимал он.
Японцы проверяли судно на герметичность: танкер собирались оттаскивать в ближайший порт, не бросать же его посреди моря. Русские уныло бродили по палубе, опасаясь прикасаться к чему-либо, словно боялись заразиться смертью.
Было тихо-тихо. Даже чайки не кричали.
Вода - стекло, воздух прозрачен и пуст.
- Блин, - сказал штурман от избытка чувства страха, - знаешь, что это было: нас кто-то долбанул, понял?
Старпом удивленно обернулся на штурмана. Эта же мысль и ему приходила в голову. Не мог танкер расколоться от небольшой качки, не мог и на риф налететь; не было тут никаких рифов; а вот какая-нибудь падла, какая-нибудь бешеная субмарина...
Он не успел додумать эту важную мысль, потому что как раз какая-то "падла" вдруг в трехстах метрах от борта умирающего танкера, взбурлив воду, показала свой железный бок.
- Е-мое! - одновременно сказали штурман и японец - браконьер.
И тут же из-за горизонта вынырнули два самолета, которые на бреющем полете прошли над танкером и боком неизвестно откуда взявшейся и неизвестно чьей подводной лодки.
Лодка не стала выходить на поверхность вся, она снова взбурлила воду и ушла с глаз долой.
Пролетели над водой еще три самолета, потом появились американские и, кажется, французские торпедные катера, они что-то просигналили японцам. Покрутились на месте и ушли, оставив после себя неимоверный грохот в ушах и дымовую завесу выхлопных газов.
- Ты видел? - ошарашенно спросил старпом штурмана. -г Подлодка...
- А я думал, блин, акула такая обосранная, - злобно съязвил штурман.
В его неприличном определении все же была некая наблюдательность и даже, можно сказать, метафоричность: подводная лодка, которая столь неожиданно нарушила зеркальную гладь воды и вообще мозги всем перевернула, была... желтого цвета.
- Русские! - закричали японцы, когда тоже пришли в себя.
- Хрен вам, - сказал штурман, - стали бы русские в желтый цвет подлодку красить.
- А че? - пожал плечами старпом. - Может, у них другой краски не было. Может, желтая была дешевле: рыночные отношения все же...
Теперь оба убедились в том, что танкер их был кем-то атакован, вот только - кем? И кому понадобилось нападать на судно, перевозящее в замерзший Петропавловск-Камчатский поганый мазут?
И штурман, и японец-браконьер все же нашли этому необычному событию краткое и емкое определение, но уж очень неприличное...
Глава шестая НЕ ОТДАМ!
Дверь открыл сам хозяин квартиры, тучный мужчина с розовым и кажущимся на первый взгляд добрым лицом, по округлым краям которого вплоть до самого подбородка тянулись густые всклокоченные бакенбарды. А в общем-то, вылитый Венька, только в сильно уменьшенном размере.
- А-а-а, вояки! - воскликнул он тенором, запахивая на обвисшем животе полы шелкового халата с драконами. - Ну заходите, орлы, заходите, добро пожаловать, таким гостям мы всегда рады!
Это был Леонид Моисеевич Сотников, Венькин отец и знаменитый виолончелист. Всемирно известный. Но Андрей и Кирюха почему-то не были знакомы с его творчеством.
Они шагнули в просторную прихожую. Застеснялись. Ничего себе квартирка... Прямо музей... Высоченные потолки, люстры хрустальные, картины на стенах, паркет блестит, будто зеркальный... И даже запах, теплый запах благополучия и состоятельности живущих здесь людей. В общем, разухабистый образ огромного Веньки очень уж не вписывался в эти хоромы.
- Тапочки берите, тапочки! - расточал радушие Леонид Моисеевич. - Так, кто из вас кто? Попробую угадать. Вот вы, - он ткнул пальцем в грудь Барковскому, - наверняка и есть тот самый гвардии капитан Андрей Чесноков?
- Нет, я Кирюха.
- Ошибочка вышла! - заливисто засмеялся Сотников - старший. - Простите, простите меня, старого дурня! Конечно же, вы - Кирюха. А вы - Андрей! Ну вот, теперь разобрались!
- А Венька где? - Чесноков сунул ноги в растоптанные тапки.
- Сына моя? Сына за шампусиком побежала. Как же без шампусика?
- Так у вас праздник? - смутился Кирюха. - Может, мы не в самый подходящий момент?
- Конечно праздник! - лукаво прищурился Леонид Моисеевич. - К моему сыну пожаловали его лучшие друзья! Я, знаете ли, сам в армии не служил, кхе-кхе, здоровье не позволило, но о настоящей мужской дружбе кое-какие представления имею!
Леонид Моисеевич провел ребят по своим владениям, жалуясь, какой кровавой ценой ему досталась эта квартира, а также загородный дом и две иномарки, на которых он все равно не ездит, потому что не умеет водить.
Наконец, он раскрыл дверь трофейной комнаты.
Он так и назвал ее - "трофейная". Чего в ней только не было! И медали на цветных лентах, и позолоченные статуэтки на инкрустированных драгоценными камнями подставках, и музыкальные ключи гигантских размеров, и бесчисленные папки с дипломами - словом, все регалии, коих Леонид Моисеевич был удостоен за свою долгую и успешную творческую жизнь.
- Ух ты! - Кирюха склонился над фотографиями, которые выстроились в солидный ряд на столике. - Это вы с американским президентом обнимаетесь?
- Да, я играл Рейгану сразу после его инаугурации, - пояснил Сотников -старший.
- А это вы с кем? Блин, да это ж Ельцин! - Он самый.
- Ну и какой он вблизи?
- Представьте, такой же, какой и по телевизору. А как руку крепко жмет! Я аж зубы от боли сцепил, оттого у меня здесь такое выражение лица. - Леонид Моисеевич снял со стены застекленный диплом, и глаза его увлажнились. - А это моя самая первая награда, так сказать, путевка в жизнь. Конкурс Чайковского... Дай Бог памяти, тридцать лет назад...
- Тридцать два, - послышался за их спинами приятный голос. - Именно тогда я тебя и увидела в первый раз. Ты был на сцене в белой манишке, а весь зал стоя тебе рукоплескал.
Голос принадлежал стройной миловидной женщине. Она была седовласой, но эта седина не старила, а, скорее, молодила ее.
- А если бы я тогда провалился? - не оборачиваясь, спросил Леонид Моисеевич.
- Неужели ты думаешь, что я стала бы женой неудачника?
- Кстати, познакомьтесь. Моя супруга, Софья Павловна.
- Ты же знаешь, я ненавижу это слово - "супруга".
- Вот еще! - капризно откликнулся хозяин. - А у меня все готово. Прошу за стол.
Но, усесться за стол не успели: появился Венька, Изменился парень... Раздобрел, округлился на домашних харчах и еще больше стал похож на своего отца. И прическа какая-то дурацкая, патлы отпустил до плеч.
Венька прижимал к груди бутылки с шампанским и растерянно улыбался. Андрей с Кирюхой, раскрыв объятия, бросились к нему с диким гиканьем. Он упредил их жестом, мол, осторожно, бутылки. Будто не был рад...
- Ты чего? - отстранившись, спросил Андрей.
- Ничего... - холодно ответил Венька. - Телячьи нежности...
Вскоре стало понятно, что виной всему было присутствие отца, который без доли застенчивости наблюдал за встречей друзей. Понял это и сам Леонид Моисеевич.
- Я исчезаю, исчезаю! - воскликнул он, прошмыгивая в комнату.
Вот теперь можно было обняться так обняться. Крепко, до хруста в костях.
- Едешь с нами?
- Тихо, батя услышит...
- Так едешь?
- М-м-м... ребята, вы должны меня понять...
- Значит, нет? - выдохнул Андрей.
- Вы должны меня понять, - сдавленно повторил Венька. - Я обещал. Что буду учиться. Что больше никаких приключений...
- На артиста? - усмехнулся Кирюха.
- Ты не скалься, мне самому тошно. Но я слово дал... Отец как услышал, что вы приехали, у него с сердцем плохо стало.
Венька замолчал, виновато опустил голову. Это был удар. Неожиданный и сразу наповал.
- Как же мы без тебя? - Взгляд Андрея заметался по Венькиному лицу.
- Вы бы тоже завязывали, ничем хорошим это не кончится.
- Что ж... Спасибо за совет. А может, ты сам боишься? Отец, может, ни при чем?.. - Это был ответный удар.
Но Венька выдержал его:
- Я не могу забыть ребят... И не хочу к ним, рановато еще...
Если бы все по-честному, тогда другое дело... А так... Бессмысленно, глупо, лживо. Я в такие игры больше не игрок...
...Угощения было много, все очень вкусно, но ребятам кусок в глотку не лез. Опустив головы, они изредка тыкали вилками в тарелки, для приличия...
Если бы не чудесное дарование заводить и поддерживать разговоры на самые разные темы, которым обладал Леонид Моисеевич, торжественный ужин прошел бы в полной тишине. Он очень тонко прочувствовал напряженную обстановку, а потому болтал без умолку, вспоминая смешные истории, случавшиеся с ним во время гастролей. Одна из них произошла еще в далекие советские годы, и не где-нибудь, а в Японии.
Конечно, все сводилось к экономии суточных. Традиционная артистическая байка о том, как кто-то пытался сварить картошку в унитазном бачке. Леонид Моисеевич рассказывал ее взахлеб и так образно, что Андрей с Кирюхой не могли не рассмеяться. Венька же остался серьезен, он слушал эту байку в тысячный раз.
- Эх, унижали тогда нашего брата, за людей не считали, - в сердцах махнул рукой Леонид Моисеевич. - Я не имею в виду только нас, артистов... Это сейчас уже не верится, что такое могло быть. А тогда... Коммуняки чертовы. Весь народ раком поставили!
- Ленечка, - укоризненно посмотрела на него жена.
- Когда разговор ведут мужики, женщина не должна влезать со своими замечаниями, - неожиданно грубо одернул ее Сотников - старший. - Если тебя коробит, иди на кухню, никто не держит.
- Ленечка, - опять произнесла Софья Павловна, но уже нежно и примирительно.
И Ленечка чуть оттаял.
- Вот, опять еду по заграницам с серией сольных концертов, - не без гордости сказал он. - Билет на следующий вторник. За месяц охвачу пять стран, девятнадцать городов.
К такому марафону надобно хорошенько подготовиться. Сижу по шесть часов в день, тили-тили, тили-тили... А что делать? Мне семью надо кормить. Софье Петровне я работать запрещаю, сыне моей тоже отвлекаться от занятий нельзя. - Сотников -старший ласково потрепал Веньку по загривку.
Венька покраснел, стеснительно сбросил с себя отцовскую руку.
- И нечего тут смущаться, - нравоучительно заметил Леонид Моисеевич. - Это закон природы. Сначала родители помогают детям, а потом дети помогают родителям.
Вот так, - закончил он вдруг очень жестко и замолчал.
Софья Павловна, прекрасно знавшая все выражения мужниного лица, под каким-то невинным предлогом поспешила ретироваться на кухню.
- Мальчишки, а ведь вы не просто повидаться с моим сыном пришли, - наконец тихо промолвил Леонид Моисеевич. - Что, опять Родина позвала?
Андрей не проронил ни звука Кирюха заерзал на стуле.
- Ох уж эта Родина... - вздохнул Сотников - старший. - Прямо как неугомонная дамочка легкого поведения... И все ей вечно должны. Она никому никогда не дает, а ей должны! Динамистка какая-то...
- Отец, не надо, - попросил Венька.
- Нет, пусть они мне сначала ответят! - потребовал Леонид Моисеевич. - Зачем они пришли?
- Просто так... - Андрей не умел врать.