Аверьян с трудом откатил задубевшее веко. Зрачок был неестественно большим и не круглым, а чечевицей, повернутой боком. Смерть налила в белки мути и вытравила из зрачков синеву… "Умер не сразу, - определил Сурмач. - Успел испугаться. А пуля-то - в самое сердце. Выходит… что-то увидел или услышал перед смертью. Может, окликнули пограничники?"
Но этот вывод не вязался с тем, который уже сделал для себя Аверьян: "Контрабандистам помогал Куцый. А если помогал, то напал первым - на Яроша. У контрабандистов, в таком случае, было преимущество. А убитый перед смертью все же испугался. Странно".
Они прощупали каждую складочку одежды убитого, вспороли на ботинках подошвы и сорвали каблуки. Ничего. Не дало результатов и самое тщательное знакомство с контрабандой, - просмотрели на свет и прогладили горячим утюгом все сто бумажек, в которых был завернут сахарин. Вскрыли часы. Ничего, достойного внимания.
Явился дежурный и сообщил, что "замнача вызывают". Свавилов ушел.
Аверьян начал заново осмотр.
Через часок вернулись с похорон пограничники. Вместе с ними появился и Свавилов. С полушубком и фуражкой расстался, оделся в гражданское, под местного дядьку.
- Выходи на свежий воздух, хватит киснуть в подвале! - крикнул он Сурмачу с порога.
Обиды, которую он унес с собою, словно бы и не бывало. В голосе звучала скорее дружеская просьба.
Сурмач вышел на порог.
- Дело есть, - пояснил Свавилов. - Надо бы нам с тобою в Лесное мотнуться.
До Лесного километра четыре. Шли и молчали. Впрочем, разговаривать было некогда: Свавилов - ходок опытный, такой марш-бросок затеял…
Село встретило их заливистым лаем звонкоголосых собак. Над хатами плыл сладковатый дымок, он приятно щекотал ноздри и напоминал, что есть на свете огромные запашистые караваи, выпеченные на поду в больших печах. У этих караваев вкусные, хрустящие корочки…
"Богатое село", - подумал Сурмач, присматриваясь к белым аккуратным хатам, высокие каменные фундаменты которых хлопотливые хозяйки подмазали цветной глиной еще летом. Осенние дожди до холодной синевы вымыли стены, мокрый снег надраил их до блеска, словно лихой взводный хромовые сапоги, отправляясь на свидание.
Леса здесь не жалели. Добротными заборами Лесное напоминало Сурмачу Шуравинский хутор. Некоторые хаты крыты щепой - специальными, очень тоненькими досточками. Чуть ли не под каждой завалинкой вылеживалось несколько сосновых и дубовых колод. Со временем распустят их на брусья, на доски, смастерят телегу, колеса, склепают бочки и вывезут свое ремесло на базар, в город…
"Богато живут, - еще раз подумал Сурмач, испытывая приятное чувство удовлетворения: - Когда-то все будут печь подовой хлеб…"
Огородами они подошли к каменному дому под новой щепой, который стоял чуточку на отшибе. Дубовое крыльцо и оконные наличники украшены искусной резьбой. Во дворе - добротные постройки.
Это была настоящая харчевня. Посещали ее, видать, многие. Хозяин поставил два широких, самодельной работы стола и тяжелые лавки. ("Как у Ольги в хате", - вспомнил Аверьян.) Столы были аккуратно выскоблены ножом, а лавки заеложены до блеска.
Сегодня в тайной харчевне был всего один посетитель: чернобровый парнишка лет восемнадцати-девятнадцати с тоненькими усиками на верхней нервной губе. У него были веселые, плутовые глаза.
"Видел! Уже где-то видел!" - было первой мыслью Сурмача.
- Знакомьтесь, - предложил замнач, не называя имени.
Чернобровый парень встал. На голову выше Аверьяна. Улыбнулся, обнажив ровные, белые, один к одному зубы. Протянул руку.
- Дзень добрый…
Мягкий, певучий голос.
И Сурмач вспомнил: "Славка Шпаковский!" Только этот чуток помоложе, зато пошире в плечах и ростом, пожалуй, пониже. Славка Шпаковский родом из Перемышлян, это на Львовщине, где-то в предгорьях Карпат. И был у него брат… Юрко.
- Я знал твоего брата, Владислава, - вдруг неожиданно даже для себя заявил Аверьян. - Славку Шпаковского.
Оторопел Юрко, переглянулся с пограничником. В глазах - недоумение.
- А как вы пишетесь? Фамилия…
- Сурмач.
- Аверьян? - обрадовался паренек. - Йой, Славка мне рассказывал и про вас, и про панянку Ольгу, - карие глаза озорно заблестели.
- Про Ольгу?
- Да, да! - От переизбытка чувств он замахал сразу обеими руками, будто бил в барабан сигнал атаки.
- Но где ты его видел? Когда?
У Свавилова гора с плеч: не надо таиться от своего, все знает. Улыбнулся - рот до ушей.
- Шпаковский… вернулся… на родину…
Аверьян присвистнул: "Вот куда Славку занесло!"
- Славка наказывал передать, - начал докладывать Юрко, - позавчера границу перешли пятеро из УВО. Готовил их сам атаман Усенко. У него теперь кличка Волк.
- Жаль, что ушел он тогда от нас, - не без злости проговорил Сурмач, вспоминая Журавинку и осечку с Воротынцем и Усенко.
- Славка говорил, - продолжал Юрко, - что их на вашей стороне кто-то встречал.
Казалось, Сурмачу бы только радоваться: подтвердилась его правота. Еще несколько часов тому назад опытные пограничники Свавилов и Тарасов считали Аверьяна тюхой-матюхой, тюлькой азовской, когда он предположил, что нападение контрабандистов на пограничный секрет - дело далеко не случайное, и к нему имеет отношение Куцый. Но недобрым было бы сейчас это торжество. "Пятеро из УВО… прорывались… секрет уничтожили - не ради же того, чтобы пронести сахарин и швейные иголки".
Свавилов еще там, на месте происшествия, где окротделовец разбирался в деталях прорыва, понял, что Сурмач, несмотря на свою молодость, - чекист опытный: "Вот и орден…"
- А здорово это у тебя получилось: кто как лежал, кто в кого стрелял да из какого положения, и, пожалуйста, вывод: "контрабандистов встречали на границе". И в самом деле… завелась какая-то моль. Впрочем, может, не; на самой границе… Уж такие надежные были ребята: что Иващенко, что Куцый… Да, - потужил он, - пока дойдем до истины - попреем еще мы с тобою. И не только мы…
Резон в словах замнача был, проверить такое предположение стоило, но для Сурмача и без того было все ясно: Куцый - вот кто встречал контрабандистов. Но если это так, то факт для заставы ох какой хлопотный. Вот Свавилов невольно и отодвигает неприятности подальше, авось не на самой границе ждали "волчат"…
Юрко Шпаковский продолжал:
- И еще Славка говорил, что у тех, из УВО, была вализка, берегли они ее, очень берегли.
"Вализка? А… вализка - это чемодан… Наверно, Шпаковский говорил о бауле. Но что за секрет в нем?" Уж кажется, Аверьян обнюхал бандитскую поноску со всех сторон.
Юрку показали фотокарточку убитого. Но Шпаковский рыжего контрабандиста видел впервые.
- Они в магазине Щербаня сидели. А ушли ночью, - пояснил он.
"Щербань?" - Аверьян от удивления даже присвистнул.
- Щербань! Роман?
Юрко подтвердил:
- Он.
- Субчик-голубчик! Жив! И неплохо пристроился! Эх, добраться бы до него!
- Щербань - фигура, - заговорил Свавилов. - Резидент "Двуйки". Вербует среди контрабандистов пополнение для УВО и для польской разведки: словом, на хозяина работает не за страх, а за совесть, и себя не обижает.
Юрко распрощался с Сурмачом и ушел. Свавилов некоторое время молчал, потом спросил Аверьяна:
- С чего будем начинать? Найти пятерку лихих надо непременно.
- Может, для начала еще покопаться в бауле? Есть же в нем какая-то заковыка.
- Ну что ж, покрутим баул, а я по своей линии еще поищу, наведу у сведущих людей кое-какие справки, - решил замнач.
С тем они и вернулись на заставу.
"В чем же секрет баула?"
Аверьян со Свавиловым разобрали бандитскую поноску до последнего гвоздика. Дно действительно было двойное. И в этом тайнике-схроне более пятисот пакетиков сахарина и до сотни швейных иголок. "Вот она, настоящая контрабанда!"
Опять гладили утюгом бумажки из-под белого порошка, уже не надеясь, что хоть на одной из них тепло проявит тайнопись.
Эта нудная работа своим однообразием, своей кажущейся глупостью высушивала мозги и сердце.
- Может, у той святой пятерки был еще какой-нибудь чемоданишко?
Вновь собрали, сколотили баул. Баул как баул, самоделка из фанеры. Уж она походила по дорогам и тропам, путешествуя в чьих-то сильных руках: вон как заелозили ручку из сыромятного ремня.
"Ручка! Из тройного широкого ремня, увязанная в два следа суровой ниткой…"
Разматывал Аверьян нитку и удивлялся старательности и терпению хозяина.
"Ах, вот почему он был такой настырный…"
Между ремнями зажата записочка.
С какой осторожностью, даже с нежностью, расстелил ее Аверьян на столе и бережно разгладил. Мелкие-мелкие буквы: ""Двуйка" требует действий. Передайте Казначею, что "наследство" необходимо перевезти за границу. Квитке отчитаться перед Григорием. Его приказ - ото наш приказ. Для личных нужд подполья оставьте сотню. Волк".
* * *
По пути в Турчиновку Аверьян заехал к Ярошу в больницу, уж очень ему хотелось, чтобы Тарас Степанович вспомнил, как пограничник Куцый ударил его прикладом.
Ярош был в прежнем состоянии. Лежал раскидисто на ватной небольшой подушке, подсунутой под плечи. Сурмач рассказал ему о первой удаче поисков, о содержимом баула и начал выспрашивать о подробностях боя в секрете.
- Кто вас прикладом-то долбанул? Пограничник?
Но Тарас Степанович не помнил подробностей.
- Напраслину на человека возводить не хочу. Меня долбанули. Не ожидал я… Ну и сгоряча выстрелил… А кто меня огрел и в кого я пальнул - не помню, видать, сознание уже терял.
Сурмача сердила такая неопределенность, а с другой стороны, вызывала невольное уважение к опыту чекиста: не убедился, не проверил - не утверждай.
И с этого момента Аверьян признал над собой моральное старшинство Яроша.
Он процитировал тайный приказ Волка, который помнил дословно.
Заволновался Ярош:
- Объявился… Гроши ему потребовались! А, по всему, награбил немало! Только оставить для своих нужд разрешил Квитке сто тысяч.
- Сто тысяч? - удивился Сурмач.
- Не сто же рублей!
- Так сколько же в том "наследстве"? Миллион?
- Придет время - сосчитаем, - пообещал Ярош.
Вначале Сурмач не мог преодолеть гнетущее чувство сострадания к тяжелораненому: лица не видно - сплошь затянуто бинтами, мерцает один глаз да шевелятся обескровленные губы. И невольно смотришь только на них. Но вот посидели они с часик, поговорили о всякой всячине, и Сурмач понял, что перед ним мужественный человек, который меньше всего нуждается в жалости.
* * *
Начальника Турчиновского окротдела доедало беспокойство: новый сотрудник уехал в погранотряд, и третьи сутки от него ни слуху ни духу.
И вот - появился.
- Разрешите доложить…
- Разрешаю…
Аверьян - сдержан. Никакой отсебятины, никаких эмоций: как встретили, как на Разъезде мурыжили, как па заставе с командиром отделения поцапался - ни слова. Только - по существу.
Начальник окротдела слушал внимательно, вопросов почти не задавал, разве уточнит что-нибудь. Но когда Аверьян по памяти переписал приказ Волка, а Ласточкин его прочитал, тут уж его сдержанность вмиг испарилась.
- Господин Усенко не последний козырь в колоде УВО, - заметил он. - Подо Львовом недобитые петлюровцы готовят правительство на случай, если до Киева доберутся. А бывший полковник, видно, метит па пост военного министра. Националисты понимают, что свалить в одиночку Советскую власть - у них кишка топка, вот и ищут себе помощников, а если не темнить - то хозяев. Использует националистов немецкая разведка, а Двуйка - ответвление второго отдела польского генштаба, военная разведка, - вообще взяла УВО на свое содержание.
Иван Спиридонович по-детски открыто радовался. В глубоко посаженных глазах появилась лукавинка. От возбуждения он уже не мог сидеть на месте, прошелся по кабинету, гулко топая по полу сапожищами. И вдруг молодцевато повернулся на каблуке, очутился рядом с Аверьяном, легонечко толкнув его в грудь.
- Не даром хлеб ешь! Молодец! Теперь можно и бабки подбить, как говорят у нас на флоте. Прорвать границу у пятерки из УВО была особая причина: "наследство". Они пришли за ним, должны взять и вернуться восвояси. Вот тут-то мы их и поищем. Второе: занимаются "наследством" знакомые нам с тобою люди - из бывшей банды атамана Усенко, по-сегодняшнему - Волка. Знаем мы и конкретных исполнителей: какой-то Григорий, какие-то бандиты по кличке Квитка и Казначей.
- И Куцого знаем. Это он Яроша прикладом…
Ласточкин сел, задумался. И сразу прорезались на крутом лбу продольные морщины. Глубоко их вспахала жизнь, ничем уж теперь не заборонуешь: ни лаской, ни счастьем…
- Вот с Куцого и начнется наше "возможно, но не уверен" и "не знаю". Второе, непроверенное - кто убит на границе? А третье… Тут бери уже погуще: кто такие Квитка и Казначей, где обитают…
"Ну чего еще тут сомневаться! - думал Сурмач. - Куцый долбанул Яроша. Это факт…"
- Казначеем у Воротынца был Щербань, - высказал он предположение. - Не о нем ли речь?
- Когда был-то? Три года тому. И потом - у Воротынца. В приказе Волка речь идет о должности покрупнее - казначей при наследстве, от которого малая частичка в сто тысяч укладывается. И, смекни, не в совзнаках же собирал "наследство" атаман Усенко, грабя нашу округу: золото, думаю, драгоценности, ну и - ассигнации.
У Ивана Спиридоновича было отличное настроение, которым он заражал и Аверьяна. Поселилась в сердце большая надежда на удачу.
Ласточкин продолжал размышлять вслух:
- Но ассигнации, сам понимаешь, бумажки. Были николаевки, были керенки… Словом - ассигнация, которую выпускало несуществующее ныне правительство, вещь ненадежная. А на черном рынке в Белоярове, по имеющимся данным, скупают за ассигнации золото.
Да, теперь Аверьян кое-что начал соображать. Но каким далеким и изломанным показался ему этот путь: через черную биржу к… Григорию, Казначею, Квитке и их кладу.
- Ну, на сегодня хватит, - подытожил Ласточкин, - пойдем, отведу тебя к нашим в коммуну, познакомлю.
АНОНИМКА НА БЫВШЕГО ФОТОГРАФА ЦАРСКОЙ ТЮРЬМЫ
В длинном коридоре, в который можно было попасть только с веранды, ни одного окна и пять дверей: две - направо, две - налево и одна - прямо.
Ласточкин привел Сурмача в комнату, окна которой были заколочены досками, и, жестом щедрого хозяина показав "апартаменты", сказал:
- Не то, что в Крыму лотом, но ни один еще до смерти не замерз.
- И на снегу доводилось спать, выдержу, - заверил бодрячком Аверьян, чувствуя, как опахнуло его стойким холодом остывшего помещения.
В комнате находилось шестеро чекистов, каждый занимался своим делом: один - курчавый такой, как молодой Пушкин, читал. Двое чинили по-солдатски одежду, а остальные просто отдыхали.
Курчавому начальник окротдела сказал:
- У нас новенький, попросился в экономгруппу к Ярошу. Завтра покажешь ему все, что есть у тебя на "кухне" по белояровской толкучке, по спекулянтам валютой. А сейчас возьми-ка его под свое крылышко. Да чтоб все было на уровне: кровать и прочее. - Ласточкин повернулся к Сурмачу и представил ему курчавого. - Борис Коган, парень из проворных: дай задание - он тебе из тундры жареного мамонта приволокет.
Борис сделал новичку обзор. Пробежался взглядом по потертой куртке, по маузеру. Рассмотрел сапоги.
- На полу спать не будет, - заверил он начальника окротдела.
Ласточкин ушел. Сурмач сразу оказался в центре внимания населения коммуны. Все уже знали, что новичка звать Аверьяном Сурмачем, что он ездил в погранотряд, где ранили Яроша.
Пришлось отвечать на десятки вопросов: да как это случилось, да каково самочувствие Тараса Степановича. Больше других суетился Борис. Кровать для Сурмача он "организовал" за полчаса. Оказывается, она стояла в подвале и ждала своего часа.
- У буржуев конфискована.
Двуспальная, широченная, при необходимости на ней можно было бы разместить целое отделение. Аверьяну даже неудобно было ложиться на такую.!
- А чего-то… пролетарского, годного для горнорабочего, случайно не найдется?
- Полатей и нар - не держим-с! - Борис, словно купеческий сынок, только что обученный "галантному" обхождению, низко, чопорно поклонился, сделал рукой этакое "наше вашим" и шаркнул ногой по паркетному полу. Но тут же преобразился, стремительно налетел на Аверьяна: - Привыкай, Сурмач, к тому, что пролетарий - властелин мира! Понежились буржуи на пуховых перинах - наш черед. Женат?
- Нет, не женат пока еще, - ответил он, вспоминая Ольгу.
Борис, пожалуй, на годок-другой помоложе Сурмача, но он легко и просто брал на себя инициативу и в беседе, и в деле. А главное - ему нельзя было ни в чем отказать, так напористо, цепко он за все брался, с такой искренностью спешил стать нужным тебе человеком.
- А сам-то чего не женишься?
- Некогда, - отмахнулся он. - Дел - во! - и ребром ладони чиркнул по кадыку. Рука у него была маленькая, мальчишечья, с хрупкими пальцами. - Завершим мировую революцию, построим коммунизм - вот тогда…
И несмотря на то, что ответ был полушутливым, прозвучал он вполне серьезно.
"Когда произойдет мировая революция? Когда построим коммунизм?"
Аверьян Сурмач был человек действия. Не умел он, вернее, трудно ему было размышлять над таким далеким и неконкретным: "мировая революция". Вон доски на окнах вместо стекол. По городам и селам - детишек беспризорных, будто вся страна осиротела… А бывший петлюровец, по кличке Волк, прислал какого-то Григория, чтобы вывезти за границу награбленное…