Он ткнул взявшимся коростой от грязи кулачком в край треуха, отбросил его на затылок, открыл лицо. Петька был белобрысым, курносым, светлоглазым. Правая бровь приподнялась, придала лицу озорной вид. Губы по-девичьи пухлые, нижняя с ямочкой, которая тянулась вниз, к остренькому подбородку.
"В баню бы его! Отпарить, отхлестать до розовости дубовым веником, шевелюру вымыть дегтярным мылом, и обернулся бы замухрышка Бовой-королевичем".
Петька был словоохотливым и дотошным. Вышли они на крыльцо, парнишка спросил:
- А как тебя звать?
Проклятое купеческое имя! Сколько оно доставляло Сурмачу неприятностей! Вот и сейчас… Не может, не может - и все тут - Аверьян назвать свое имя этому остроглазому.
- Владимиром, - как уже не однажды, назвался он.
- А ты - всамделишный чекист, правда?
- А что, бывают невсамделишные?
- Сколько хочешь! Нынче все записываются в чекисты, вон даже дядя Вася.
- А чем он не чекист? Служит в милиции.
- У всамделишнего чекиста должен быть наган или маузер, как у тебя, к примеру. А у дяди Васи даже винтовки нет. Да такого никто и бояться не станет.
- А надо, чтоб непременно боялись?
- А разным спекулянтам - махорочникам и барахольщикам - тебя любить не за что, ты - власть, ты им ихнюю вонючую жизнь заедаешь. И нужно, чтоб они боялись одного твоего вида. И тут без нагана не попрешь.
Аверьян на мальчишку смотрел по-взрослому, покровительственно. Для уличного сорванца боевое оружие - почти легенда. А Сурмачу пришлось взять в руки винтовку в Петькином возрасте, ну, может, на годик постарше был.
Сурмач считал, что ему здорово повезло, - он своими руками устанавливал свою, Советскую власть в Донбассе, очищая родной край от беляков. Повезло… Когда мальчишке совсем деваться некуда, фронт - превосходный выход. И если там коченеешь на лютом морозе или отчаянно голодаешь - это ничего, ты мерзнешь, чтобы буржуев холодный пот прошибал, ты голодаешь во имя сытой жизни миллионов…
А куда было податься оборвышу из Белоярова Петьке? Хоть шрапнелью по этой мокрой слякоти, хоть из пулемета по заколоченным окнам магазинов: ни дров, ни хлеба от этого не прибавится.
Но есть у Петьки завтрашний день, есть! Вот только Аверьян и его товарищи выведут недобитую контру и нечисть…
Петька, не боявшийся самого черта, повел чекиста через кладбище: "Так сподручнее и ближе". Вышли они прямо к нужной хате.
- Ты маузер в руки возьми, - посоветовал он. - А вдруг Серый на тебя кинется, когда ты его арестовывать начнешь!
Сурмач нахлобучил Петьке треух на лоб.
- Мотнись-ка лучше по соседям, узнай, как звать жену Серого.
Через три-четыре минуты парнишка вернулся.
- Тетка Фрося, - сообщил он.
В одном из окон хаты горел свет. Сурмач постучался в него: два длинных, два коротких удара. Он, конечно, не знал, какими условными сигналами пользовались бывшие петлюровцы, но воспользовался самым простым.
- Кого принесло? - спросила сердито женщина из-за дверец.
- Свои, тетка Фрося, открывай!
Щелкнула задвижка, Аверьяна впустили в хату. Петька по его настоянию остался за углом. Хата как хата. Угол с иконами, тлеет лампадка у лика божьей матери. Но стулья городские: тесть штук, один в один, огромный черный буфет во всю стенку. Как его только вносили? По частям, что ли?
- Где Грицько? - спросил Аверьян.
Женщина испуганно глянула на вошедшего, видимо, ее насторожила кожаная куртка. Сурмач перехватил встревоженный взгляд хозяйки и, не давая ей опомниться от неожиданной встречи, уточнил свой вопрос:
- К Степану подался?
- К нему, - подтвердила она. - Что-то там случилось…
- Пограничники наших перехватили. - Аверьяну важно было доказать, что он "свой человек и в курсе всех событий". - Одного наповал.
- Степана! - вырвалось у тетки.
Аверьян чуть повел плечом: мол, знаю, а сказать не могу.
- Господи! Что же теперь будет с Галкой, - завздыхала, запричитала тетка Фрося.
Аверьян направился было к двери, но от порога обернулся:
- Ночь, хоть глаз выколи, заблудиться недолго. Провела бы к его жене.
Он не сомневался, что Галка - жена контрабандиста.
Тетка Фрося засуетилась, заметалась. Одевала короткополое плюшевое пальто, долго не могла попасть в рукава. Едва накинула большой серый платок на голову - и к дверям.
- Идем, идем…
Вышли. Аверьян свистнул Петьке, как они и уговорились. Подозвал мальчишку к себе, шепнул ему, предупредив, что язык надо теперь держать за зубами и ничему не удивляться.
"Почему не вернулся Степан? Остался в Польше, или на границе перехватили?" - размышлял Аверьян.
Жена Серого попыталась затеять разговор на эту же тему, но Сурмач отмалчивался, он обдумывал, как ему себя вести в доме контрабандиста.
Это был домина! Кирпичные стены, крыша крыта черепицей. Забор добротный, ни единой щелочки. Калитка на запоре. Подошли, прикоснулись к щеколде - по ту сторону мгновенно взбесился огромный пес.
- Кто там? - послышалось из глубины двора.
- Галка, это я! Забери Пирата, - отозвалась жена Серого.
Ее узнали по голосу.
- Это ты, тетя Фрося?
Пса увели вглубь двора и приковали накоротко к будке. Но злой сторож не хотел примириться со своей неволей, он яростно гремел цепью, норовил вырваться на свободу, растерзать пришельцев…
Калитку открыла молоденькая женщина, по виду почти девочка. На ее плечи был накинут кожушок.
И еще что сумел Сурмач рассмотреть в темноте - это тугую косу, спущенную тяжелым свяслом через правое плечо.
Аверьян вновь оставил Петьку на улице. Тот обиделся. Он был убежден: если там, у Серого, чекист никого не арестовал, то уж здесь-то обязательно арестует. И самое интересное Петька не увидит. А можно было бы такое порассказать потом ребятам! Лопнули бы от зависти.
Пропустив гостей в дом, молодая хозяйка спустила с цепи огромного Пирата.
"Чтоб он околел!" - выругался про себя Аверьян, понимая, что в случае чего не уйдешь так просто от этого волкодава. Вошли в теплый коридор, и тетка Фрося, ткнувшись лицом в плечо удивленной хозяйки, заголосила:
- Сиротка ты несчастная! Как же теперь жить-то будешь! Нет больше твоего Степана…
Горе, неожиданно свалившееся па молодую женщину, лишило ее сил. Она обмякла, всхлипнула и… без чувств сползла на пол.
Аверьян едва успел подхватить ее.
- Воды! - приказал он тетке Фросе.
Распахнулась дверь из соседней комнаты, и на пороге… Аверьян даже замотал головой, но видение не исчезло: она, его Ольга!
- Володя! - вырвался у девушки возглас удивления.
В Журавинке Ольга была простецкая, "своя" - одета в самотканое рубище, крашенное дубовым "орешком". И эта рабочая простота одежды сельского трудяги вызывала у бывшего шахтера понимание и доверие. Сейчас на Ольге было все городское. "Дамочка". Коса увита в тугой кружок на затылке. Кофта из зеленого миткаля с цветами. Юбка из синей польской, по всему, контрабандной шерсти - почти по щиколотку. На ногах высокие коричневые башмаки, утянутые фабричными шнурками. Шнурки длинные-длинные (по моде), концы висят бантом в четыре хвостика.
Застонала хозяйка дома, которую поддерживал подмышки Аверьян.
- Воды! - крикнул он Ольге.
Та метнулась в кухню, принесла в черепке воды. Аверьян брызнул в лицо очнувшейся. Она приоткрыла глаза. Тогда он, как маленького ребенка, поднял ее на руки.
Ольга поспешно распахнула дверь в комнату.
- Вот сюда, сюда.
Пропустила Аверьяна вперед, потом юркнула у него под рукой, успела раньше к кровати: сдернула синее покрывало и сняла лишние подушки, громоздившиеся горой.
Над кроватью в позолоченной рамочке висел фотопортрет новобрачных: не сумевшая скрыть своего удивления, худенькая, почти еще ребенок, невеста в пышной фате и удалой, с наглыми навыкате глазами парень. Непокорные густые волосы в буйном смятении плескались почти по плечам.
"Он!"
Это был тот красивый, рыжеволосый контрабандист, которого убили при переходе границы. Нашелся первый из пяти, посланных атаманом Усенко за "наследством". Но где же остальные четверо? Впрочем, теперь уже есть ниточка, за которую можно тянуть.
"Но как Ольга попала в этот дом?"
"КТО ТЫ, ОЛЬГА ЯРОВАЯ?"
Никаких подробностей Галине Вельской о смерти ее мужа Степана Сурмач рассказывать не стал.
"Убит на границе… А может, и ранен… Одним словом - "там"".
Аверьяна донимала вопросами жена Серого. Побледневшая и ставшая еще больше похожей на подростка Галина молчала, покусывая тонкие, нервные губы.
У Сурмача даже жалость появилась к молодой вдове. "Любила…" Впрочем, не для нее ли рыжий контрабандист нес с той стороны женские часики, чулки, швейные иголки? В углу комнаты стояла ножная швейная машина, накрытая чехлом из суровья.
Оставив возле Галины Вольской жену Серого, Аверьян увел Ольгу с собой. Злющий волкодав охотно послушался ее окрика, подошел. Девушка обняла пса за шею.
Петька, дежуривший по ту сторону ворот, уже опасался, что с его новым товарищем случилась беда.
- Я хотел бежать в милицию, - сознался он.
В душе Сурмач был благодарен пареньку за такую заботу, но все же отчитал:
- Чекист сработан из терпения!
Вышла Ольга. Аверьян шепнул своему прыткому помощнику:
- Держись чуть подальше и смотри в оба.
Паренек воспринял его распоряжение как важнейшее задание. Он тут же растворился в темноте, пропустив чекиста вперед.
Так уж распорядилась судьба… В прошлый раз, в Журавинке, она выделила на свидание весеннее мокропогодье, а в этот раз, в Белоярове, - осеннее непролазное бездорожье. Там была им помощницей глухая ночь, здесь их двоих от всего мира, от его тревог, от завистливых взглядов заботливо укрывала тьма-тьмущая.
Впрочем, чего сетовать на судьбу, ее надо благодарить: она привела Аверьяна однажды к Ольге. Правда, потом разлучила… Но только для того, чтобы у них было время на раздумья, па воспоминания, на проверку чувств.
Так кто же они теперь? Случайные знакомые? Суженые? А может - враги? Три года - такой срок!
Тебе было семнадцать, теперь - двадцать. Может, ты, как и похожая на девчонку Галина Вольская, нашла друга жизни… тоже среди контрабандистов. А чему удивляться? Говорят, с кем поведешься, от того и наберешься: твоя сестра ушла с Семеном Воротынцем, а мать когда-то засватала тебя за самого жестокого из бандитов - за Вакулу Горобца. Каждый живет свою собственную жизнь. И нельзя родиться за другого, умереть вместо кого-то… Нельзя даже у самого близкого занять хотя бы день, хотя бы час, чтобы дотачать к своей судьбине… Правда, у тебя была ночь разгрома бандитской сотни… Но что она положила в твою душу? Приумножила ты этот клад? Или он предан забвению?
Аверьян шел рядом с Ольгой, вернее, на полшага позади. Вот так прогуливаются по деревенским улочкам влюбленные.
- Тебя даже собака знает в этом доме, - заговорил он.
- Галка - моя троюродная сестра, - пояснила Ольга, - тоже из Журавлики.
- И давно она замужем?
- На Петра да Павла свадьбу справили.
"Три месяца тому", - отметил про себя Аверьян.
- А где же они нашли друг друга?
- Да в Журавинке. Он у Семена Григорьевича служил.
"Бандит", - присвистнул Аверьян. И вновь в его душе ожила прежняя обида: надул, обхитрил чекиста Сурмача Семен Воротыпец, сам ушел и награбленное увез.
"Потянулась ниточка в прошлое… Если жив господин хорунжий, может, встретимся".
Ох, как хотелось Сурмачу добраться до Семена Воротынца. Уж теперь-то он не был бы такой рохлей, не упустил голубчика.
Сурмачу надо было узнать о Степане как можно больше. Особенно его интересовали люди, приходившие к Вольскому. Но Ольга помочь ему в этом не могла. По всему, Степан был опытным конспиратором и близким не доверял. Когда он ожидал гостей, то жену отсылал на посиделки к ее троюродной сестре. Так что никого, кроме Григория Серого, Ольга не видела.
И тут Аверьяна озарила одна догадка: Григорий Серый! Не тот ли это Григорий, о котором в своем тайном письме упоминал Волк? А почему бы и нет? Серый дезертировал из сотни Измайлова одним из первых. Его амнистировали как человека, порвавшего с бандой. Но первых, кто внял предложению Советской власти и принял амнистию, усенковская контрразведка жестоко карала, вырезали всех родственников, близких и дальних. Серого эта доля миновала. Почему? Усенко, думая о будущем, мог готовить агентуру заранее. Не по его ли Приказу ушел из банды этот Григорий?
А если Серый тот Григорий, которому теперь подчиняется все усенковское подполье, то можно предположить и другое: он переходил границу один, без сопровождающих. Так проще и безопаснее. Задержали, отобрали мелкую контрабанду, отпустили.
Ольга заметила возбужденное состояние Аверьяна:
- Замерзли? Зайдемте в хату, согреетесь. Тут неподалеку, Людмила Петровна уехали в деревню принимать роды.
"Людмила Петровна - это ее тетка", - понял Аверьян.
Ольга не спускала глаз с Володи.
Этот вихрастый, смелый парень не однажды приходил к ней в тревожных девичьих снах, он жил в ее воспоминаниях. Невольно она сравнивала с ним своих знакомых. Но не было среди них даже чуточку похожих на отчаянного чекиста. Ей бы отправиться по свету на ею поиски! Но она убедила себя, что в разных направлениях идут их стежки-дорожки. А вот - пересеклись.
Дом акушерки походил на маленькую крепость: каменный забор, железные ворота. Калитка запирается на специальный замок. Оленька открыла его тяжелым церковным ключом.
- Только собаку привяжу.
Здесь, как и во дворе Степана Вольского, разгуливал огромный пес, способный, казалось, вмиг перекусить человека пополам.
Аверьян свистнул, появился из темноты Петька.
- Зайдем, обогреемся.
Петька зацокал языком:
- Хо! Знаю эту акушерку. Скряга. У нее в саду растет белый налив. Мы с огольцами летом обнесли его начисто.
- А собака? - удивился Сурмач.
- Собака у нее глупее старого сапога. Одни дразнили у забора, а другие - в сад и на дерево.
- А если пес учует и вернется?
- Не вернется, он же недоумок, хоть и велик, как тоголетошный телок.
Ольга ввела их в дом. Здесь, как в церковном алтаре, иконы, иконы… Горят лампадки, пахнет ладаном и еще какой-то сладковато-приторной чертовщиной.
- Вы раздевайтесь, раздевайтесь! - суетилась Ольга.
Она даже хотела расстегнуть на куртке Аверьяна пуговицы. Он легонечко взял девичьи руки в свои… Мягкие, нежные… Заглянул в глаза, на дне которых жила радость и… какое-то второе, непонятное для Сурмача чувство. Не оно ли развело их в прошлый раз? Но нет, теперь Аверьян не позволит ему взять верх над Ольгой, над собою…
Отстранил девичьи руки, повернулся к Петьке:
- А знаешь, какая она замечательная! И отчаянная: жизнь мне спасла.
- Чё ж тогда у сквалыги живет? - удивился Петька.
- Людмила Петровна - хорошая женщина. И меня любит, - вступилась Ольга за тетку, невольно глянув на свою юбку из польской шерсти и на башмаки на высоком каблуке.
Девушке очень хотелось, чтобы Володя и его дружок поверили ей, сменив враждебное отношение к тетке на уважительное.
"Черт разберет эту самую Людмилу Петровну, - подумал Сурмач в тот момент. - Может, Петька подзагнул? Ну, обносил он с такими же сорванцами сады. Кому это поправятся? Приняла хозяйка меры. А ему не по нутру".
Но вот начала Ольга припасать на стол, и вновь смутное чувство настороженности вернулось к Сурмачу. Акушерка жила по-буржуйски, а в представлении Аверьяна это было равнозначно преступлению.
Ольга сидела за столом торжественная, чинная и счастливая. Она все уговаривала:
- Ешьте, ешьте… Может, Володя, вам спирту налить?
И только теперь Аверьян понял: за время, что они не видались, Оленька заметно изменилась. И повзрослела, и похорошела… Но вместе с тем в ней появилось что-то чужое, наверное, от этого каменного, похожего на старинную крепость дома, от ее хозяйки, которую Аверьян еще не знал, но уже ненавидел. Акушерка Братунь была из чужого ему мира, это она подменила в Оленьке то, за что он когда-то полюбил девушку…
Впрочем, Ольга не замечала за собою никаких перемен, она была счастлива тем, что ее Володя сидит за одним столом с нею, ест и пьет то, что она подала ему.
- Я тебя искал, искал, - сказал вдруг он.
Она засмущалась, улыбнулась.
- Хочешь, с собой заберу?
- Так сразу?! - растерялась она. - Людмила Петровна не позволит… И… без венца…
Аверьян опять уловил в девичьих глазах всплеск тревоги. "Откуда она?"
- Я еще приеду! - заявил он, уходя.
А она верила и не верила, надеялась и боялась. И разревелась бы, стоя с Володей у калитки, если бы за ними не наблюдали внимательные, злые глаза уличного оборвыша Петьки.
* * *
- Который час? Застанем кого в милиции? - спросил Сурмач своего спутника.
- Дядя Вася там днюет и ночует, - рассудительно ответил тот. - Мамка легкие поморозила, в пургу ее чуть не замело. Так я покамест за пес…
Мальчишка все больше нравился Аверьяну своей независимостью, взятой у суровой, голодной жизни. Он не унывал, он чувствовал себя превосходно на улицах ночного города.
- Видать, ты не из местных? По говору чую.
- Донбассовский, - степенно пояснил Петька.
- Земляки! - обрадовался Аверьян.
В милиции, как и предсказывал Петька, кроме дежурного, никого не было. Да и тот дремал, растянувшись на лавке возле печки.
Дяде Васе за сорок, пожалуй, даже ближе к пятидесяти. Вялый, неторопливый. Спустил ноги с лавки, попал прямо в ботинки. Сел, закурил:
- Все наши в отлучке. Из шестерых - четверо по селам разъехались. Начальник приболел. А я здесь. Можем и взять спекулянтов.
Тут в разговор ввязался Петька. Он весь нахохлился, взьерепенился.
- Да ты, дядя Вася, понимаешь, про што лопочешь? Он один всех базарных горлохватов возьмет! Чхать они на тебя одного хотят.
- Тоже мне - чекист. Твое дело третье - помалкивай, пока не спросят, - без злости ответил пареньку дежурный. Видимо, у него с Петькой была давняя дружба, которая разрешала забыть разницу в годах. - Отдыхай до утра, - посоветовал он Сурмачу. - Наш Матвей Кириллыч к пяти будет… Всегда к пяти приходит, аккуратный мужик.
Аверьяну оставалось только ждать.
Петька принес дров, подложил в печку. Зашипели, затрещали сырые полешки.
- Вы дрыхните, а я пока полы подотру, - решил он, пододвигая к теплой стенке широкий стол. - Уместимся потом вдвоем, - по-хозяйски распоряжался он. - Сапоги сюда, пусть сохнут, и портянки… А утром… Мы с огольцами тебе поможем, возьмем, как миленьких, твоих спекулей! У меня, знаешь, какие хлопцы! - Он показал большой палец и сделал вид, что присыпает его солью.
Петька скинул дурацкий салоп и остался в стеганой душегрейке, надетой на полосатую рубашку-зебру, именуемую гордо "тельняшкой". Взял с припечка железное ведро, обмакнул в воду палец. "Нагрелась!" - остался он доволен результатом исследования. Принес из сенцов старый мешок - тряпку.
- А ну, по лавкам! Не мешай рабочему люду!