- Не понял, значит, ничего… До таких лет дожил и не усвоил до сих пор: не можешь пить - не пей! Выпил - сиди, помалкивай, не разводи сабантуй. Может, пронесло бы тихонько… Господи, ну что за милиционер пошел: и пить, и работать разучился. Раньше и то, и другое делали - и все ладно было. Когда я сюда пришел, начальником был майор Кушнарев, потом подполковника ему дали. Он и сам пил, и другим это прощал - если с умом. Богом считался в оперативной работе. Он после войны знаешь чем занимался? Толкался в лагерях среди тех, кто раньше в плену был. Сам под пленного косил: жил с ними, на работу ходил - выявлял, короче. Та еще хватка была… Как-то тут студентку задержали, по подозрению в краже вещей из общаги. А доказательств-то нет! Вот завел он ее в свой кабинет, туда же втолкнул нашу агентшу, старую ханыгу, и - выходит, дверь на ключ: вроде как по срочному делу его позвали. Только вышел - бандерша к девчонке подскакивает, к окошку толкает ее: "Беги, беги скорей!.". Та и полезла. А снаружи ее уж Кушнарев встречает: "Куда собралась, голубка? Не знаешь, что полагается за попытку к бегству?" Как-кой ход, скажи? Если, мол, не виновата - зачем бежишь? А семь или даже шесть классов всего имел. Здоровый, рожа красная, глазки маленькие, кулаки - во! Его и урки боялись, уважали, в те времена тоже заслужить надо было, контингент серьезный работал, не то что нынешние алкаши да шарамыги. С нами не церемонился особо: увидит, что кто-то перебрал, затащит к себе, и - в ухо. Сам разбирался, всех замполитов в гробу видал. И опера, участковые - ему под стать. Образование малое - но и ребята были простые, умели со шпаной на равных говорить. Вечером, бывало, пистоль в карман, стакан хватил и - сгинул. Глядим - или сведения ценные тащит, или в разработку кого-нибудь волокет. А теперь иной, глядишь - ходит, кум королю, как же - у него вуз за плечами, хоть сейчас, мол, увольняйте - что я, работы не найду? Так и служит - не крутится, а пакостит больше-то. Ну, это больше молодежь, конечно… А ведь ты, Фаридыч - на год старше меня, как ты сорвался? Хоть бы совесть поимел…
Врать Кочеву было не только бесполезно, но и вредно: если сослуживец юлил и изворачивался - майор отталкивал его тяжело и брезгливо, и с тех пор тому нелегко становилось жить в отделе. И Фаткуллин возрыдал в сердцах:
- Да виноват я, Виктор Николаич! Хоть ты мне не рви душу.
- Ладно, не буду. Впрочем, тебя и воспитывать-то бесполезно уже, язык только расходовать…
После его ухода Фаридыч смял ладонями лицо:
- Эх, чертовщина! Вот сейчас бы выпить-то, Мишка - в самый бы раз!
Но приходилось сидеть, терпеть.
И явился Боренька Вайсбурд: этот-то был точно опохмелившийся, и пребывал в абсолютнейшем неведении насчет всего, что случилось в отделении.
- Салуд, камарадос! С днем Советской Армии, друзья мои! Почему не слышу звона бокалов и радостных криков?
Фудзияме в последнее время все было до лампочки: он опаздывал, прогуливал, вообще редко появлялся в отделе; от него несло водочным духом. Но дела у него по-прежнему шли чисто, сроки выдерживались нормально. Начальник отделения кривился, ежился - только Вайсбурда не так просто было ухватить за бока: язык у него подвешен будь здоров!
- Да вы чего-то совсем закисли. А ну! Содвинем бокалы!
Борька вытащил из портфеля бутылку водки.
- Уйди! - ухнул Фаткуллин. - Запрячь!
- Что? Чеченец бродит за рекой? Не бо-ойся…
- Уйди! Уйди! - махал руками Фаридыч. - Где-то бродишь, не знаешь, какие тут дела творятся…
- И знать не хочу. - Фудзияма плеснул водки в стакан, выпил, зажевал печенюшкой из кармана. - Душа горит, братцы!
На заросшей тропе стою,
Не видалэтих мест давно
И теперь их не узнаю.
А вокруг печаль и тоска
И на тысячу ли ни дымка…
Ладно, сидите, бздуны! А я к рыжему пойду, насчет Мошонкиной разбираться.
- Не ходи! - сказал Носов. - Он злой сегодня, а ты поддатый… хреновина может получиться.
- Да клал я на все с прибором… - Борька усмехнулся. - Дрожите тут, прижали хвосты… - он исчез, оставив портфель и бутылку.
2
Вайсбурд с недавних пор объявил газават - священную войну - отдельскому начальству. Все происходило на глазах, Фудзияма ничего не таил, и отделение замерло в выжидательном молчании: что-то из этого выйдет?
Жила в своей двухкомнатной квартире такая профура Зинка Мошонкина. Муж у нее сидел, девятилетний сын прозябал где-то в бараках, со стариками. После посадки мужа Зинка довольно быстро впала в большой разврат, пьянство, вылетела с работы. Благо что жизнь способствовала, рядом с домом располагались аж две точки: винный магазин и пивной ларек, павильон. И к завсегдатайке обоих Зинке валом валил народ, причем мужики часто шли и с бабами; если потребность в них возникала по ходу выпивки - заваливали Мошонкину. В той квартире шла постоянная половая жизнь. Конечно, мимо глаз начальника райотдела подполковника Монина Алексея Гаврилыча ни Зинка, ни ее жилплощадь проскочить не могли. С квартирами в милиции была полная катастрофа, а председатель райисполкома не давал ни метра: рассчитывайте, мол, лишь на то, что остается после преступного и нетрудового элемента. И каждый владелец квартиры, комнаты ли, проходящий по материалам следствия или дознания, брался на особый учет. И дела по ним старались доводить до конца, несмотря на трудности, чтобы хоть немного разрешить жилищную проблему. В один прекрасный день отдельская машина привезла саму Зинку и первую партию ее завсегдатаев. Бормотов возбудил дело по двести двадцать шестой статье - содержание притонов и сводничество. Мошонкину арестовали, квартиру ее тут же отдали дежурному Коле Мельникову, у него условия были вообще страшные: угловая комната старого барака, печное отопление, стены зимой промерзают, жена болеет постоянно, у младшей дочки астма. Отдали ему попросту ключи, ордер пообещали после суда. На суд Зинку привезли в "воронке", ушла же она оттуда сама, на собственных ногах, без охраны: Маша Киреева вынесла оправдательный приговор!
Милицейское начальство с перекошенными физиономиями поскакало в суд: что такое, на каком основании?! Но Маша отмахнула их, словно мух. Вы что, товарищи? Читайте статью: "Содержание притонов разврата, сводничество с корыстной целью". С корыстной! Где у Мошонкиной была корысть? Она что, деньги брала за предоставление квартиры? В деле нет таких данных. Второе: чтобы признать квартиру притоном, необходимо специальное решение райисполкома. Где оно? Ах, не знали… Ваши проблемы. Но вообще - признайтесь-ка откровенно: хотели отхватить квартиру? "Да видите… - замямлил начальник отдела, - я и то хотел сказать… ведь в квартире-то уже наш сотрудник живет…" Майор Бормотов кряхтел обескураженно: следствие под давлением Монина вел он сам, и - на тебе! - такой позор, оправдательный приговор… Следователи удивлялись: зачем он вообще впутался в это темное дело? Добро бы кому-нибудь из его отделения нужна была квартира - так ведь нет! В нем вообще не было необеспеченных: Фаткуллин получил квартиру вместо пошедшего под снос собственного дома, Носову ее подарили тесть с тещей, - у Демченко была еще райкомовская, Хозяшев жил у сожительницы и никаких притязаний на этот счет не заявлял, у Вайсбурда мать после женитьбы разменяла двухкомнатную и дала ему просторную комнату; сам майор получил жилье, еще работая в управлении. Теперь, когда дело не выгорело, он перетрухал и отдал его на откуп Фудзияме, с указанием продолжить следствие. События тем временем развивались так: Коля Мельников выезжать категорически отказался. Да и куда ему было ехать? В его барачную каморку успели уже засунуть какую-то милицейскую бедолагу-одиночку. Подполковник кинулся в райисполком, ударил там челом. Председатель устроил настоящую истерику, Монин уж думал - не усидеть ему на месте; поехали в горсовет, виниться и просить жилье для Зинки. Там дали - но душевную травму челобитчикам нанесли основательную: Зинка получила новую квартиру взамен изгаженной старой, тут же запила на радостях, - и по новому адресу перекочевали вместе с нею старые друзья и подружки: там пили, дрались, пели песни, рыгали, бились тела на кухне, в комнатах - на полу, на ветхом диване… А подполковник Монин утратил доверие и благосклонность исполкомовских деятелей - председатель не мог простить ему ужасной сцены в кабинете шефа города, когда на него орали, как на мальчишку. С расположением уходила и давняя мечта начальника райотдела - снести два парка, березовый привокзальный и тополевый на въезде в город. Вроде наступило наконец-то взаимопонимание в этом вопросе - и вот поди ж ты… Туда, в эти парки, действительно приходили вечерами люди не только отдыхать, но и распивать спиртное, случались насилия, грабежи, и Монин прямодушно, по-милицейски, верил, что стоит срубить деревья и покрыть эту землю бетоном - как пьянство и преступность прекратятся. То, что люди уйдут неизбежно в другие места, в подъезды, например, или во дворы, где вообще невозможен станет никакой контроль - его мало волновало. Ведь провинциальное начальство живет одним днем. Пускай в подъездах, пускай во дворах - но только не в парках, не на виду у многих людей, в том числе у городского руководства, которое тоже иногда гуляет вечерами, а после предъявляет претензии, что милиция плохо следит за порядком. Нет, лучше пусть будет все голо - авось, не станет и претензий. Тем более что скопилось уже множество писем, разного рода заявлений от жильцов, домкомов, общественников, добровольных помощников, неутомимых пенсионеров о том, что темные силы мешают жить и дышать. Потом, через несколько лет, те же самые люди начнут писать жалобы на городские и районные власти, обвиняя их в погублении прекрасных уголоков отдыха, зеленой среды, но будет уже поздно, поезд уйдет, лишь голые бетонные плиты будут лежать на земле, зимой - невыносимо холодные, летом - отдающие неживым зноем. Но много пришлось биться ради того подполковнику Монину, восстанавливать отношения с начальством и заставить-таки его подмахнуть бумаги о вырубках!
Фудзияма принял мошонкинское дело к своему производству - и опять оно дало сбой: вдруг Борька встал на сторону судьи, уверяя всех, что приговор она вынесла правильный. Это вывело уже из терпения и Ваню Таскаева: какой-то наглый милицейский следователишка осмелился восстать против него самого, районного прокурора, утверждавшего обвинительное заключение и направлявшего дело в суд! Бросает вызов его опыту, убеждениям, принципам! Да я его!.. В общем, Борьку кусали со всех сторон. Но он держался стойко и всем твердил: тут нет состава притоносодержательства, ибо нет корыстной цели. А ему долбили: есть! есть! есть! Ибо заключение Зинки обратно за решетку стало теперь для подполковника Монина и майора Бормотова делом принципа, доказательства их правоты.
3
В дверь просунулось круглое женское лицо:
- Товарищ следователь, Михаил Егорович, можно к вам?
Коскова, сожительница истязателя Балина. А это еще что за бабенка маячит сзади?
- С праздником вас, Михаил Егорович! С днем Советской Армии! Вот, примите… - протиснувшаяся в кабинет Коскова вынула из сумки и протянула бутылку шампанского.
- Э, э, брось! - остановил ее Михаил. - Это что за новости! С вином еще тут заходили! Убирай.
- Нет уж, ты девушек не обижай, - Фаткуллин алчно глянул на бутылку. - Оставьте, оставьте. Они же от всей души, ты что! Поздравить хотят. Верно, девушки? Грех, грех не принять.
Бутылка исчезла в его столе.
Михаил тяжко сопел, глядя в окно.
- А это я вам Людку Савочкину привела, подружечку свою.
Вон кто, оказывается. Наконец-то…
- Ну, пускай заходит, я ее допрошу.
- А чего ее допрашивать? Мы ведь с ней это… пришли вас просить, чтобы вы Толькино дело прикрыли.
Вот оно, шампанское-то…
- Перестань, Коскова. Здесь никто ничего не прикрывает. Это ведь не дело частного обвинения. Что ты! Будем вести его до конца. И направлять в суд.
- В суд… а зачем тогда Тольку-то отпускали? - слезливо крикнула она.
Да просто пожалел твоего мужика, можешь ты такое понять, кокора?! Он в тридцать лет и жизни-то не видел: только вино да муть… И ты в том, голубка, тоже крепко виновата.
Получив от Бормотова дело, Михаил вынес постановление об аресте. Но когда увидал Балина в КПЗ - почерневшего, с запекшимися губами - заломило вдруг виски, и он спросил:
- Ты на шестой автобазе не работал?
- Работал, как же. В третьей колонне.
- А я в первой. Кто там теперь директором-то?
- Свиньин.
- Ну, тот же самый. Давно уж он… А главный?
- Марин.
- Так он же у нас был начальником колонны! Повысился, значит… Он неплохой мужик, мы с ним ладили. Подскажет обязательно, как путевку оформить, то-се… У меня там Иван Лукьянов сменщиком работал - как напьется, так и бродит по гаражу, предлагает членами мериться. Теперь уж он помер. Так-то, Балин… А чего в ПМК ушел?
- К дому поближе… И порядки попроще.
- Шарага та еще, знаю… Неудивительно, что ты совсем спиваться стал. Мальчишку-то своего любишь хоть?
- Еще бы! - тоскливо выдохнул Балин.
- Врачу бы хорошему его показать. Может, в организме чего-нибудь не хватает. Ладно, ступай домой, ну вас всех к черту…
- Вы что… серьезно? В натуре?
- Иди, иди… - Носов разорвал постановление. - С вами, женобоями, связываться еще… У нас своей публики хватает. Ты же ведь мужик, Анатолий! В том, что произошло, и ты сам, и жена твоя виноваты. Неужели хоть ради пацана не можете договориться! Да ты вроде как недоволен, что я тебя отпускаю?
- Не надо так говорить. Ничего хорошего в тюрьме нет. Но в неволе я хоть какой-то порядок имею. И мне спокойнее. А дома у меня и его нет. Каждый день не знаю, что меня там ожидает. Нет порядка.
- Так наведи, черт побери! Вот бумага о твоем освобождении. Что это значит? Это значит, что суд тебе все равно будет, - но к тем, кто ходит на подписке, он относится более снисходительно. Пусть это послужит тебе уроком.
- Так что мне… собираться теперь можно? - балинский голос звучал недоверчиво.
- Ну я же сказал.
- Спасибо… Вот хорошо, когда свой-то мужик… А я уж думал, все - дальше только тюрьма да зона. Но чего боюсь - злоба у меня большая, гражданин следователь. Может, все-таки лучше остаться бы, а?..
- Я сказал - все! - Михаил ударил ладонью по столу.
Потом нет-нет да и подсасывало под ложечкой: правильно ли сделал? Ведь угроза-то убийством там была, и ножик фигурировал… Но с другой стороны - двое молодых, увидали себя на краю обрыва - неужели не хватит ума опомниться? Облегчить жизнь хоть тому же мальчишке - каково-то ему будет знать, что отец у него сидит, и посадил его не кто иной, как мать… И ничего нет хорошего, если попадет Балин в колонию, в компанию настоящих преступников - пройдя ту школу, человек уже не боится попасть туда в следующий раз…