- В это время вы находились в тридцати метрах от "Ладоги"… Вы не должны были все время следить за Маврухиным, тем более ничто не внушало опасений за его жизнь. Но все-таки жаль, что вы можете помочь следствию не больше, чем любой из экипажа "Онеги". Плохо начинаете!
Мне не хотелось оправдываться.
- Чем ударили, неизвестно, - сказал Шиковец. - Возможно, железным прутом или трубой. Забросить орудие в затон нетрудно. Разве найдешь среди хлама? Никаких следов преступника не обнаружено. Мы сразу же осмотрели "Ладогу", ваше судно, весь порт.
- Значит, опытный.
Капитан милиции искоса взглянул на меня.
- Вы наблюдательны… Как и сообщалось в письме… Вначале мы решили, что преступник прятался на "Ладоге", - продолжал Шиковец. - Но там всюду разлит мазут. Убийца оставил бы четкие следы, сойдя с судна. А их нет.
Он откинулся на спинку стула - тонкий, сухой, с неулыбчивым и напряженно-спокойным лицом. Чувствовалось, что при всех обстоятельствах Шиковец соблюдает подчеркнутую выдержку.
- Мы проверили всех "дружков" Маврухина. Это нетрудно - компания всегда была на виду, ведь порт у нас чистый. Так вот, никто из них не причастен к убийству… Какие характерные детали преступления бросаются в глаза прежде всего? - спросил он тоном строгого экзаменатора.
Я не понял, что он хотел проверить - свою гипотезу или же мои способности.
- Мало этих деталей, - сказал я. - Во-первых, фуражка. Она осталась на видном месте, хотя преступник мог сбросить ее в воду, и тогда мы начали бы поиски только на рассвете. Зачем он оставил фуражку? Быть может, хотел, чтобы поиски начались намного раньше.
- Что же, верно, - хмыкнул Шиковец. - А если он просто не заметил фуражки?
- Но, кажется, убийца опытен и предусмотрителен! Вторая деталь: Маврухин знал преступника и не боялся его. Он не ожидал удара. Никто не слыхал крика, схватки не было. А Маврухин - сильный парень, боксер. Значит, он не опасался за свою жизнь и не принимал никаких мер предосторожности.
- Что ж, - еще раз хмыкнул Шиковец. - Правильно. Но главный вывод: преступник - из экипажа "Онеги".
- "Онеги"?
- Посмотрите на схему этого района порта.
Он взял лист бумаги и начертил прямую линию.
- Это пирс. У восьмого причала стоит "Онега". Немного дальше - "Ладога". Вот вход в порт. Сразу же - охраняемый склад. Сторож Осенько видел, как Маврухин прошел по направлению к теплоходам. Если бы кто-либо проник в порт несколько раньше или в то же время, вслед за Маврухиным, сторож обязательно заметил бы постороннего. Здесь освещенный участок. К тому же с наступлением сумерек Осенько спустил с привязи собаку, а она признает только своих…
Я кивнул. Со свирепым нравом овчарки Джильды мне уже пришлось познакомиться…
- Со стороны Южного склада тоже никто не мог пробраться незамеченным: там освещаемая лампами трехметровая бетонная ограда. Южный склад принадлежит водочному заводу, стало быть, сторожат… Остается еще один путь - по воде. Вплавь или на лодке. К счастью, весь вечер шкипер с лихтера "17" выбирал переметы недалеко от "Ладоги". Он не видел и не слышал, чтобы кто-либо подплывал к пирсу. Только две лодки отчалили от "Онеги", а затем вернулись.
- Это сестры Забелины.
- Стало быть, убийца не мог в тот вечер проникнуть в порт. Запрятаться заранее?.. Где? "Ладога" исключается. Значит - "Онега". Возможно, посторонний…
- Исключено. Постороннего сразу бы заметили, - сказал я.
- Значит, свой. Есть подозрения?
- Никаких.
Он в упор посмотрел на меня серыми, спокойными глазами: "Что ж ты, сыщик?"
С Шиковцом мы расстались через полчаса. Прошел короткий дождь, и воздух был насыщен свежестью мокрой зелени. Волна неповторимых и несмешивающихся ароматов наполняла улицу.
В такой вечер хочется быть счастливым и праздным…
Я поскорее покинул колдовскую улицу и вышел на проспект, где гремели трамваи. Дождавшись своего вагона, забрался в тамбур, в самый угол.
Шиковец довольно холодно расстался со мной. На прощанье он вручил фотокарточку молодого человека с прической "под битлзов" и попросил проследить, не вынырнет ли этот мальчик где-нибудь в портовых закоулках. Просьба предоставляла возможность уйти от трудного "дела Маврухина" под Предлогом нового задания. Мне показалось, Шиковец испытывал своего нового подчиненного. Я украдкой развернул книжку, где лежала фотография, и еще раз взглянул на парня. У него были мечтательно-наглые глаза и надменно растянутый рот. Он старался казаться хулиганистым. Два разнородных общественно-просветительных "учреждения" оставили след на этом восемнадцатилетнем юнце: библиотека и улица.
Этот парнишка бежал из Ленинграда предположительно в наш портовый город. Его манили дальние странствия - такие, что требуют виз. Вероятно, начитался книжек и решил, запрятавшись в сельдяной бочке, посетить коралловые атоллы. А может быть, его, как и одного известного литературного героя, манил город Рио-де-Жанейро, где все жители поголовно носят белые штаны.
Что ж, поймают и отправят к папе и маме - пусть отшлепают… Но беда, что парнишка вместе с аквалангом, который был его личной собственностью, прихватил икону, которая принадлежала дяде и считается ценным произведением древнерусского искусства.
На площади Труда я соскочил с трамвая и вскоре очутился в своей комнате, которую снял еще по приезде, включил проигрыватель, поставил Четвертую Шумана и лег на раскладушку, чтобы наконец-то собраться с мыслями. Знаменитый романс второй части - солировал гобой - шел куда-то мимо меня, но странным образом помогал сосредоточиться.
Итак, капитан Шиковец считает, что убийца находился на теплоходе "Онега". Вывод этот обоснованный. Что ж, как в детективном романе: "задача в замкнутом круге"?
Преступление могло быть совершено только в то время, когда я находился в каюте и смотрел фильм, примерно между половиной одиннадцатого и одиннадцатью. В эти полчаса на "Онеге" находился весь экипаж, кроме Маврухина, и еще гости: Карен Забелина и ее сестра Мария, она же Машутка. Список лиц, не имеющих абсолютного алиби, выглядел бы так:
1. Валера Петровский. Выходил из каюты и отсутствовал в течение четырех-пяти минут.
2. Карен. Никто не знает, действительно ли она была на камбузе, где стоит холодильник.
3. Иван Захарович. Оставался в каюте один, когда Карен спустилась в камбуз, а Машутка убежала в лодке.
4. Леша Крученых. Якобы был в машинном отделении, но увидели его только около одиннадцати.
5. Ленчик. Нет достоверных свидетелей, что он сидел в рубке все эти полчаса.
6. Вася Ложко. Находился в своей каюте, но мог оставить ее на минуту.
7. Машутка. Вышла на палубу одна, как только Карен спустилась в камбуз.
8. Стасик Прошкус. Неизвестно, действительно ли все это время он ремонтировал душ.
9. Я. Оставался в каюте один, пока отсутствовал Валера Петровский. Мог выйти и вернуться незамеченным.
Из этого идиотского списка я тут же исключил несколько лиц. Себя - на основании полного доверия к показаниям. Ивана Захаровича - в его распоряжении было слишком мало времени, не более двух минут. Даже спринтер не успел бы добежать до "Ладоги" и вернуться обратно. По этой же причине я высвободил из суживающегося "замкнутого круга" Васю Ложко. В течение всего вечера он самоотверженно крутил приемник и мог покинуть каюту не более чем на минуту. Карен и Машутку также следовало исключить -. ни та, ни другая не могли бы нанести такого сильного удара.
В списке оставались четверо, Валера, Крученых, Ленчик и "боцман" Прошкус. У каждого было достаточно времени, чтобы встретить Маврухина у "Ладоги" и вернуться. Но… все они были славными ребятами, честными, открытыми.
Я перевернул пластинку - теперь звучало скерцо - и закурил еще одну сигарету. Шиковец спрашивал, не заметил ли я чего-либо подозрительного в те злополучные полчаса. Я ответил "нет", потому что не хотел болтать обо всех мимолетных впечатлениях, но про себя отметил три детали: 1) Карен незадолго до убийства говорила о злых предчувствиях; 2) "боцман" вдруг взялся чинить душ и вышел на палубу мокрым, как будто только что искупался в заливе; 3) Леша Крученых провел весь вечер в машинном отделении, вместо того чтобы отправиться, скажем, в Клуб моряков на танцы.
Впрочем, поведение "подозреваемых" легко находило объяснение: Карен думала о сестре и ее взаимоотношениях с "Отелло"; Стасик Прошкус одержим манией искоренения недостатков - к счастью, только в масштабах теплохода; что касается славного Леши, то он на днях пережил личную драму, его девушка увлеклась подводником в черной пилотке, и поммеху не с кем было танцевать калипсо…
Я выключил проигрыватель. Кабинетное расследование не удавалось. Нужно было отправляться на "Онегу".
5
"Онега" встретила меня тишиной и светом. Горели все огни на палубе - запоздалая реакция на ночную трагедию. Команда собралась в прикамбузной комнатушке, которая носила громкое название "кают-компании". Ужинали. Стасик Прошкус в белой куртке, свободно висевшей на его костлявых плечах, стоял, опершись о косяк, и держал в руке уполовник, как гетманскую булаву. Это была обычная поза "боцмана".
Сегодня все тарелки оставались нетронутыми, но "боцман" не ворчал. Валера сердито посматривал на Ленчика сквозь свои телескопы. Видно, я прервал какой-то напряженный разговор.
- О чем вы? - спросил я у Валеры.
- Да вот… Ленчик! Если бы стоял на вахте как следует, может, заметил бы, как свалился Маврухин.
- Неужели ты ничего не слышал? - спросил Ложко.
- Услышишь, когда ты крутишь свои джазы, - ответил Ленчик. - А наверху Карен и Машутка стрекочут.
- Прекратить болтовню, - сказал Кэп. - Милиция достаточно расспрашивала. Сказано: несчастный случай произошел по вине самого Маврухина.
Экипаж "Онеги" примолк, но тут сам Ленчик решил перейти в наступление:
- Мне не видно было, что за кормой, а у вас там из каюты кто-то выходил: дверь хлопнула. Почему же он ничего не заметил?
- Кто он?
- Я, наверно, - сказал "боцман". - Выходил в душ, а там труба лопнула, пришлось изоляцией обматывать. Но Маврухина не видно было, не слышно.
У "боцмана" в минуту волнения еще резче обозначился литовский акцент. Он нервно помахивал уполовником.
- Вот уж три дня прошло, а не верится, что его нет, - сказал "боцман".
Вася Ложко кивнул головой. Лихой чуб коснулся стола. Вася - простой русский Аполлон, как однажды определила острая на язычок Карен. У механика классическая внешность первого деревенского ухажера. Эдакий ясноглазый малый, в меру добродушный, в меру хитрый, с чуть вздернутым носом. Вдобавок ко всему Вася, истый волгарь, окал и сыпал пословицами.
- От смерти не посторонишься, косую не обойдешь, - сказал Вася. - Что уж тут… А я его как раз встретил накануне на площади Марата. Стоит, газету читает. Тронул за плечо: чего, мол, тут? "Так, - говорит, - гуляю по городу".
- У него на площади Марата знакомая жила какая-то. Люда, что ли, - вмешался я в разговор.
Разумеется, никакой Люды я не знал.
- Да нет, - тут же возразил Леша. - Не Люда, а Клава, и не на площади Марата, а на улице Самоварникова. В том районе у Маврухина не было знакомых.
Разговор получился любопытный. Однако мыслитель Валера неожиданно дал мне подножку и вернулся к общей философской теме.
- Первый же час нашей жизни укоротил ее, - сказал он, цитируя кого-то из стоиков.
"Боцман" приоткрыл рот, и я понял, что сейчас последует "все там будем" или "от судьбы никто не уйдет".
- Недаром Карен говорила, что у нее плохие предчувствия, - сказал я. - Бывает так перед несчастьем! За день как Маврухину свалиться и тоже около одиннадцати - я на палубе был - вдруг слышу: словно кто-то зовет. Тоненько: "Маврухин, а Маврухин!" Сверху, с мостика. Посветил - никого нет. Только выключил, снова: "Маврухин, Маврухин!"
Все оцепенели. Признаюсь, и мне стало жутко от собственной выдумки. Но нужно было расшевелить ребят, вызвать поток воспоминаний обо всем, что происходило в последние дни, и могло показаться необычным, странным. Преступник не оставил следов, совершая убийство. Но он мог оставить их до.
- В этом что-то есть, - сказал Леша Крученых, поправляя галстук. - Однажды ночью у нас по машинному отделению кто-то ходил. И сжатый воздух вдруг зашипел, как будто давление стравливали.
- Действительно, было такое, - подтвердил механик.
Ивану Захаровичу, который смотрел на мир ясно и просто, не понравились мистические толки.
- Наверно, штуцер неплотно завинтили, - сказал он. - Вот и шипело. Следите за двигателем, механик!
- Все штуцера в трубопроводе были завинчены крепко, - сказал Вася. - Но давление действительно стравили ночью.
- Значит, у нас орудуют привидения? - спросил Кэп. - Кто стоял на вахте?
- Маврухин.
- Постой, это когда бочка загорелась на берегу?
- Верно.
Я тотчас вспомнил волнения той ночи. Теплоход стоял на втором причале, у форта, где докеры складывают всякий мусор. Ночью вспыхнула одна из бочек с "обтиркой" - промасленным тряпьем. Очевидно, произошло самовозгорание. Над бочкой возник двухметровый огненный столб. Маврухин, напуганный близостью огня, разбудил капитана, и тот отвел теплоход подальше, на восьмой причал, где мы и остались. Тем временем Валера, Ложко и я справились с пожаром, закрыв бочку брезентом.
- А в самом деле давление в ресивере было стравлено, - сказал Кэп. - Пневмостартер у нас берет с первого оборота, а в тот раз дизелек еле завелся.
- На свете есть много, друг Горацио… - начал было Валера, но Кэп раздраженно перебил его.
- Хватит. До чертей договоримся. Предчувствия, штуцера, голоса с мостика.
Ребята нехотя разошлись по каютам.
Этой ночью Леша нес вахту. Он поднялся на мостик, поставил шезлонг. Лицо его от раскуриваемой трубки озарилось красным светом.
Лешенька Крученых провел три года в колонии для несовершеннолетних. У него особые причины носить в будний день открахмаленную рубашку и аккуратно завязанный галстук. Поммех старательно бережет в себе чистенького, отутюженного мальчика, так не похожего на убежавшего однажды ночью от пьяного отчима паренька, ставшего впоследствии "уркой".
Я присел на скамейку рядом с шезлонгом Леши.
- Ты не выдумал насчет штуцера?
- Нет, не выдумал.
- Странная история. Как ты ее объясняешь?
Замечательная пенковая трубочка гасла. Леша, отчаянно пыхтя, придавил большим пальцем табак.
- Кто его знает…
Прогудел мощным мотором катер. Нас качнуло, стукнуло о пирс, и теперь свет лампочки, горевшей в рубке, падал прямо на лицо Леши Крученых, я же оставался в тени.
- Просто я смолчал на камбузе, - сказал я. - Такое знаю, что все бы ахнули.
Я внимательно наблюдал за ним. Чуть-чуть излишне подчеркнутое безразличие, чуть-чуть убыстренная реакция - здесь все зависит от этого "чуть-чуть". Я взял его за руку - как бы по-дружески, желая полностью довериться. Мои пальцы ощущали и малейшее движение мышц и биение крови. Человек может научиться владеть мимикой, но мышцы руки и пульс способны выдать волнение.
Леша поднял брови и спросил иронически:
- Видел привидение, которое скрутило штуцер?
- Нет, в самом деле знаю. В тот же вечер догадался.
Конечно, это был наивный блеф. За такие штучки меня следовало бы дисквалифицировать с последующим недопущением к оперативной работе сроком на двадцать лет (за двадцать лет подрастет более толковое поколение). Но я делал ставку на атмосферу тревоги. Леша, как и все, был взбудоражен после разговора за ужином. Если бы предостережение попало на больное место, я сразу почувствовал бы это.
Но реакция поммеха выражалась в простом любопытстве. Никакого испуга, настороженности.
- Рассказывай, не тяни!
Тогда я наклонился к нему и шепнул на ухо:
- Машутка влюблена в механика.
- Фу ты, черт! Кто же не знает? Об этом сигнальщики флажками пишут.
Он хлопнул меня по плечу, по-дружески прощая туповатость.
"Ерунда, ерунда и еще раз ерунда! - сказал я себе, спустившись с мостика и стукнув кулаком о твердый обод спасательного круга. - Эти четверо ни при чем. Что ты суетишься и устраиваешь идиотские экзамены?"
Я прошел в душевую. На стоянках, когда дизель не работал, приходилось довольствоваться холодной водой. Душ был жестким, как терка, и сразу снял усталость.
На изогнутой водопроводной трубе я нащупал плотное кольцо изоляционной ленты. Вездесущий работяга Прошкус в самом деле поработал в душевой. "К черту, - сказал я. - Верю тебе, "боцман". И тебе, лодырь Ленчик, и тебе, мудрый философ Марк Валерий Петровский. Верю всем четверым".
Очевидно, это решение и было вторым, моральным душем. Исчезла никотинная горечь, оставшаяся после разговора с Лешей. Все стало просто и ясно.
Я вышел на палубу. Ветер очистил порт от испарений солярки и принес запах листвы. В такую ночь трудно заснуть, даже если не работаешь в угрозыске.
Три фигуры были едва различимы в полумраке. На берегу стояла Машутка в белом платье, тоненькая, как свечка. Валера, склонившийся с борта, казался каменной глыбой. А над ними, на крыше мостика, парил, как Мефистофель, Леша Крученых, бросая время от времени иронические реплики. Поммех знал, что Валере очень нравится Машутка.
- Вы скоро уходите в рейс? - спросила Машутка.
- Через три дня, - ответил Валера.
Он поглаживал леер от волнения.
- Я знаю, чего ты пришла, - глухо сказал он. - Твой Вася дурень. Он ревнует, что ты в театре с мичманом была.
- Господи, - тихо ответила Машутка. - Так это же наши шефы. И не один мичман, а трое.
- Понял? - торжествующе спросил поммех. - Всего трое!
Валера прошел в каюту Васи Ложко. Я не мог не оценить его мужества. Жаль, что не этот парень нравился Машутке.
Разговор его с механиком длился недолго. Вася, перемахнув через леер, оказался рядом с Машуткой. Они медленно пошли вдоль пирса, в сторону от "Онеги".
Рядом тяжело вздохнул Марк Валерий Петровский, наш стоик.
- Они познакомились в яхт-клубе, - сказал он. - С тех пор Машутка здесь частый гость. Она работает в магазине грампластинок. А Вася хороший парень, правда? - спросил Валера, заглядывая мне в лицо. - Однажды он провожал Машутку и на них напали двое. Хулиганье. Вася их разметал знаешь как!