Ситуация, понял я, серьёзная. Серьёзней некуда. Что в "системе" люди жёсткие, я понял давно. Не ожидал, правда, что настолько даже со своими, хотя пример с Виктором Семёновичем говорил о многом. А не для того ли, – мелькнула у меня мысль, – и Вадим Сергеевича грохнули, чтобы хапнуть у него то, что он сам нахапал у других? Если так. То эта "система" мало чем отличается от того же "Папы". Вадьку явно надо было спасать. Но как? – и я стал над этим думать.
"Допустим, – размышлял я, – я выслежу того типа, что приходил к Вадьке. Допустим, даже его грохну. И что это даст? Ничего, потому что придёт второй. Представим себе, что я грохну и того. Это представить уже трудно, потому что меня элементарно вычислят уже после первого – и устранят без разговоров. Говоря словами покойного Вадима Сергеевича "произведут корректировку списка своих кадров". Что из всего этого следует? Следует одно: что Вадьке нужно линять и линять как можно быстрее. Спрашивается, куда линять, но это уже другой вопрос".
Через три недели на мой звонов Вадька заорал в трубку:
– Андрюха! Нашёл покупателя! Из Сибири, нефтяник, денег, как грязи, даёт двадцать штук наличманом, остальное на мой счёт, ну, я тебе говорил… Собираю бумажки. Когда всё оптяпаю – отметим.
Следующие три недели я неизменно слышал:
– Андрюха! Не могу говорить, убегаю. Бумажек херова туча. Звони завтра.
Потом телефон замолчал, а ещё через неделю незнакомый голос ответил: – Вадим Стороженко здесь больше не живёт. И после маленькой паузы: – Это Андрей? И на мой утвердительный ответ:– Тут для вас сувенирчик и письмо.
– Сегодня можно, – спросил я.
– Сегодня? В семь вечера вас устроит? Я буду дома.
В семь я звонил в бывшую Вадькину квартиру. Мне открыл человек лет тридцати, среднего роста, плотный.
– Заходите. Вот вам сувенир, – сказал он, протягивая мне прозрачный пакет, в котором сразу угадывалась бутылка "Абсолюта" и конверт.
– Серёжа, кто там? – позвучал голос из соседней комнаты. Голос показался мне знакомым, но сразу определить, чей, я не сумел.
По дороге домой, в пробке, я вскрыл конверт и прочитал:
"Андрюха! Убываю в Штаты за отцовскими манями (а также прочими герлами). Может, уже и не свидимся. Будь здоров. Всегда твой Вад Вадыч".
Почерк был Вадькин. Мне ли его не знать, всё же не один год сидели на одной парте. Смутило меня только одно: ни разу на моей памяти Вадька не называл себя Вад Вадыч. Машина впереди поползла вперёд, я отложил конверт и на ходу стал вспоминать, кого же мне напомнил голос из соседней комнаты. И вдруг вспомнил: Александр Петрович, мой знакомый, вернее, шеф из Вильнюса. И когда я его вспомнил, так же вдруг, неожиданно, перед глазами встала квартира Лёхи и он сам – в тот момент, когда я его видел в последний раз.
ГЛАВА 18
Мой новый шеф – Дмитрий Павлович разительно отличался от предыдущих. Если бы у меня был большой армейский опыт, это отличие я сформулировал бы так: как боевой офицер отличается от штабного. Однажды он спросил меня: Как стреляют из "калаша" – не забыл? Или ты только из снайперской?
– Её мне выдавали изредка, – сказал я, – а с "калашом" два года не расставался.
– Ну, поедем, посмотрим, – сказал шеф.
Стрельбище было действующее, ничем не напоминающее то, которое я всеми силами старался забыть. Мне вручили десантный укороченный АК и я чуть ли не час стрелял стоя, лёжа и на бегу. Удовлетворённый моей стрельбой, шеф похвалил: "Молодец! Теперь посмотрим тебя в деле". В своём кабинете он пояснил: Завтра летим в Новокузнецк. Там местная гопота возомнила себя пупом земли. Придётся поставить их на место. Завтра в восемь ноль-ноль у меня. Форма одежды парадная, то есть, как всегда.
В Новокузнецк мы прилетели вечером, нас встретили и определили не в гостиницу. А на квартиру. В одной комнате я на диване читал детектив Чейза, а в другой Дмитрий Павлович разговаривал со сменяющими один другого посетителями. На следующий день в три часа дня мы с ним сидели в небольшом Уазике у ворот местного вещевого рынка. Справа и слева от нас находились два стареньких вагончика. Над дверями одного висела вывеска "ШАШЛЫЧНАЯ", а на другом – "НАПИТКИ. БЕЛЯШИ". На дверях обоих висели картонные таблички "Закрыто".
– Приготовься, – сказал Дмитрий Павлович.
Минут через десять к воротам рынка подъехали два джипа с тонированными стёклами, оттуда вышли человек десять качков, прочно закованных в турецкие кожанки.
– Пошли, – сказал Дмитрий Павлович в висевшую на шее рацию.
В тот же момент из закрытых пунктов питания высыпал десяток молодцов в камуфляже и чёрных, закрывающих всю голову шлемах и, не говоря худого слова, открыли густую стрельбу по не ожидавшим такого приёма качкам. Ещё через несколько секунд рядом с нами появился микроавтобус.
– Этот беляш наш, – сказал Дмитрий Павлович. Ты стреляешь по окнам, а я понизу.
Мы выскочили из Уазика и я выпустил весь рожок по окнам микроавтобуса, в то время как Дмитрий Павлович поливал его свинцом понизу. Мы вернулись на своё место, в то время как молодцы в касках принялись проверять состояние здоровья там и сям валяющихся качков. Судя по всему состояние было удручающим, о чём руководитель камуфляжей доложил Виктору Павловичу.
В самолёте на обратном пути шеф сказал мне:
– Ты был молодцом. Вот думаю, не дать ли тебе под начало команду…
– Таких, как те, в камуфляже? – Спросил я, ещё находясь под впечатлением вчерашних событий.
– Такие тебя к себе даже младшим поварёнком не возьмут, – сказал Дмитрий Павлович, – это же спецназ. Ладно, оставайся пока одиноким ковбоем, а дальше посмотрим, на что тебя употребить.
Через некоторое время я почувствовал, как мне стало недоставать Вадьки. Назвать нас закадычными друзьями, может, было нельзя, но с ним я был гораздо ближе, чем с другими, да и этих других у меня, по сути, не было. Дело не в совместных пьянках – только с ним я мог вспоминать, как, прихватив Машку Сафонову и Светку Рудой, мы поехали в Дюны, рассчитывая (было взято две палатки) если не на полноценные сексуальные радости, то хотя бы на обжиманцы по полной программе. А сами так надрались мерзким кубинским ромом (как только его пьют бравые барбудос!), что позорно вырубились, а Машка со Светкой свалили в город, оставив нам записку издевательского, обидного для мужского самолюбия, содержания. Или припомнить пакость, которую мы устроили нашему завучу по прозвищу Бергамот – за жёлтую лысину и общую закруглённость фигуры. Может, поэтому я ещё больше сблизился с Сеней. Мы по-прежнему иногда пили пиво после занятий и однажды он сказал мне: давай съездим в Царское, побродим по паркам, там есть такие места… Мы когда переехали в город, я места себе не находил, каждые выходные туда ездил. Вообще не представлял себе. Как можно гулять где-то в другом месте. Начали мы с Пушкина, который Сеня называл только Царским Селом, потом съездили в Павловск, Петергоф, Ломоносов. Когда-то я во всех этих местах бывал ещё школьником на экскурсиях, но толком их не видел, а с Сеней мы гуляли не спеша, в определённых местах, которые он называл "станциями", принимали по стаканчику портвейна, который у нас всегда был с собой.
Наша идиллия продолжалась до тех пор, пока Дмитрий Павлович не сказал как бы мимоходом:
– Этот твой Семён – что он вообще собой представляет?
– В каком смысле, – сказал я.
– Ну, что делает, какие планы?…
– Обычный инженер, – сказал я, – настроен, естественно, на Америку… родня у него там.
– Ну-ну, – сказал Дмитрий Павлович, – может, когда это нам и пригодится.
А вот этого в моих планах уже не было. И однажды, когда мы в Гатчине, на одной из Сениных "станций" принимали по стакану, я сказал ему:
– Знаешь что: уезжал бы ты поскорее.
Сеня посмотрел на меня удивлённо, но ничего не сказал. А ещё через месяц, в течение которого мы после курсов не встречались, подошёл и проговорил:
– Всё. Всё оформил. Сваливаю.
И, протянув руку, добавил:
– Будь здоров. И спасибо.
Как-то раз на улице встретил Люду. Хотел сделать вид. Что не заметил, но она подошла сама.
– Привет.
– Привет, – сказал я, – ты прекрасно выглядишь.
– Спасибо, – сказала она, – а о тебе этого не скажешь. Ты здоров?
– Как бык, – сказал я, – просто немного устал.
– Ладно, – сказала она, – мне надо бежать. И уже почти повернувшись, добавила: Если тебе нужна помощь, позвони. Телефон тот же.
– Дела, подумал я, – это что же: у меня на фейсе написано, как мне хреново? Давай, брат Андрей, поправляйся. Этак и начальство заметит, что ты раскис. А этого допускать нельзя ни в коем случае.
Поправлялся я тогда одним способом, который уже упоминал. Но сейчас, может быть, под воздействием встречи с Людой, он показался мне, ну, что ли, неудобным. Хотелось не бурной страсти, а скорее душевного разговора у камелька, которого, правда, я в своей жизни вообще не видел. Поэтому я, не раздумывая, направился к "плешке", где собирались дамы нужного мне калибра. Предварительно зашёл купить шампанского, водка в доме у меня всегда была, но для дамы требовалось что-нибудь понежнее. В магазине, уже затарившись и двигаясь к выходу, я услышал "добрый вечер", сказанное мне в спину. Сказавшая это девушка уже выходила из магазина. Выйдя и пройдя метров пять. Она остановилась, и хотя не смотрела на меня, я увидел, что боковым зрением она меня из виду не теряет. Проститутка, понял я, то есть, то, что мне нужно. Я подошёл. Девчушка была молода, лет шестнадцати, хорошо сложена, с хорошим милым лицом, не испорченным минимумом косметики.
– Как тебя зовут, – спросил я.
– Яна.
Ну да, Яна, Стелла, Изольда, – прямо как у моих чекистов, да хрен с ним, кому это важно в конце-то концов.
– Что-то мне грустно, – сказал я ей, – поможешь мне скоротать вечер?
– Только вечер: – сказала она, – тогда это будет… она замялась… двести.
– Да что нам с тобой вечер, – сказал я, изображая бравого гусара, – мы с тобой будем пировать всю ночь, что ты будешь пить, я имею в виду алкоголь?
– Тогда тысяча, – быстро вставила она, – не слишком дорого?
– Совсем не дорого, – успокоил я её, – так что ты будешь пить?
– Может, сладкого вина, и то немного. Мне от много плохо.
– Решили, – сказал я, – а что кроме? Конфеты? Ириски? Шоколад? Пирожные? Ты не стесняйся, я сегодня при деньгах.
– Тогда, – она помялась, – колбасы. Я сегодня ещё не…
– Замётано, – сказал я, – берём колбасы, варёной и копчёной, сыр, балык, маслины. Ты любишь маслины?
– Это такие чёрные, похожие на сливы? – сказала она. – Я однажды взяла в рот… Бр-р, противные ужасно. – Значит, маслины отпадают, – сказал я, – возьмём, в таком случае, обычных слив, ветчинки, грибочков и колы в ассортименте. Идёт?
– Идёт, – сказала она радостно.
– А это твоё… начальство… – сказал я, – ну, которое…
– Начальство завтра, – сказала она, – когда буду отдавать деньги.
– Строго между нами, – спросил я, когда, уже нагруженные покупками, мы ловили такси.
– Шестнадцать, – прошептала она тихо и испуганно посмотрела на меня, ну и что? Сейчас с шестнадцати можно…
– Не нервничай, – сказал я, – нас с тобой никто не арестует, а если арестует, есть у меня против них волшебное лапское слово.
– Как это лапское, – спросила она, снова повеселев.
– А это такое, которое в нужный момент произносит большой начальник с большой мохнатой лапой. После чего все низко кланяются и говорят, что они больше не будут.
У меня дома Яна первым делом воскликнула: – Господи! А пылищи-то! – Я, честно говоря, считал свою квартиру довольно ухоженной, но на пыль действительно как-то не обращал внимания: ну, лежит и лежит, есть не просит.
– Быстренько давайте тряпку, – скомандовала Яна, – в такой атмосфере можно заболеть. Знаете, сколько в пыли бактерий? На роль тряпки сгодилась старая майка. Выговор у Яны был явно не петербургский, но не раздражающий, а, наоборот, приятный. Не поручусь, что разобрался правильно, но казалось мне в нём что-то от центральной лесной России. Скажем, вместо "всё талдычит и талдычит" она говорила "всё долонит и долонит" – и мне чувствовалось в этом слове что-то от столярного долота, нежно долбящего какое-то мягкое дерево.
– Ладно, – сказал я, – если тебе так не терпится хозяйствовать, – вытирай пыль, а я пошёл на кухню готовить нам с тобой роскошный ужин.
Яна управилась, конечно, быстрее меня, и на стол мы накрывали вместе. Должен добавить, что включил торшер, плотно задвинул занавески и отключил телефон, на случай незапланированного Дашкиного наезда, она иногда, хотя и редко, откалывала такие штуки. Итак, водка "Абсолют", шампанское, кагор (учитывая вкусы и возраст моей гостьи), твердокопчёная колбаса, колбаса отдельная (по просьбе Яны), балык, ветчина. На десерт коробка шоколадных конфет и по тройке эклеров и заварных.
– Останешься до утра, – сказал я, когда мы разливали по первой. Себе – полную стопку Абсолюта, ей – полбокала шампанского. Она не возражала, но что-то тревожное мелькнуло у неё в глазах.
– Не беспокойся, – сказал я, правильно расценив её тревогу. – Я расплачусь сейчас.
Полез в карман и вытащил пять тысячных купюр.
– Это тебе, а своему шефу отдай только, сколько положено и не больше. Ну, за что пьём?
– За ваше здоровье, – сказала Яна, церемонно поднимая бокал, и, кажется, вполне искренно.
– Не пойдёт, сказал я, – с моим здоровьем всё в порядке. Мы выпьем за тебя, за то, чтобы тебя нашёл хороший порядочный человек, за то… как твоё настоящее имя, не для… а для мамы и папы?
– Люда, – сказала она, – я почувствовал мелкий укол. – Для мамы и сестры. Отца я даже не помню.
– Значит, – сказал я, – мы пьём за то, чтобы милая и красивая девочка Люда рано или поздно нашла своё счастье.
Ночью я притянул к себе её девичье, но уже хорошо развитое тело, и стол поглаживать и обцеловывать её груди, плечи, бёдра… Но когда дошёл до самых потаённых интимных мест, она вдруг вздрогнула. Это явно была реакция не стеснительности, а боли.
Что с тобой, – спросил я, – тебе больно?
– Нет-нет, ничего, – испуганно сказала она, – извините.
– Но я же вижу, что больно. Ну-ка рассказывай.
– Ничего страшного, – сказала она, – вы только не подумайте, что я больная. Просто позавчера у нас был субботник…
Что такое "субботник" я знал. Это когда менты, крышующие проституток, привозят их скопом в отделение, и всем наличным составом используют (естественно, бесплатно) их всех вместе и каждую в отдельности. С присущей этой жлобской публике деликатностью.
– Ладно, – сказал я, – не переживай, давай поспим, утро вечера мудренее.
И утром, когда мы проснулись, я со всей осторожностью сделал то, что не сделал вечером, и моя молодая гостья уже не вздрагивала, а принимала в нашем обоюдном действии самое активное участие.
В девять она заторопилась:
– Ой, мне пора.
– Подожди, позавтракаем.
– Нет, мне деньги сдавать. Гена не любит, когда мы опаздываем.
– Ну, хоть бутерброд.
Пока она одевалась, я сделал ей три бутерброда с ветчиной. Один она сжевала на ходу, два я положил ей, хорошо завернув, в сумочку, где уже лежали полученные от меня деньги, и ещё раз предупредил: деньги для своего мерзавца положи отдельно, а то лишишься всех. Ни адреса, ни телефона я не спрашивал – зачем? Она рассказала, что снимает трёхкомнатную квартиру на шестерых, по две девочки в комнате. Компаньонка у неё хорошая, не скандалит и даже заступается во время квартирных разборок, не то что у Нюрки: ту её сожительница бьёт и даже иногда отнимает деньги. Из окна я показал ей как пройти к автобусу и нежно поцеловал на прощанье. Мне было искренне жалко эту бедную шестнадцатилетнюю девочку, потому что, несмотря на свой тост, я не видел в её будущем ничего хорошего. Как, впрочем, и у себя самого.
ГЛАВА 19
Как я уже говорил, мой новый шеф отличался от предыдущего. Несмотря на то, что Вадим Сергеевич знал меня со школьных лет, знал, правда, едва, так как до родительских собраний не снисходил (на них ходила Вадькина мама, умершая от рака почти сразу после наших выпускных экзаменов), а дома у них я появлялся редко, но дистанцию я с ним чувствовал огромную. Даже не как между подчинённым и начальником, а как между очень небольшим по значению человеком и тем, кто, можно сказать, вершит его судьбу.
Дмитрий Павлович был проще, мне даже казалось, что в его отношении ко мне было что-то от фронтового братства. Если в глазах Вадима Сергеевича моя служба в Афгане, несмотря на его похвалу, была скорее следствием моей наивности, если не глупости, то для Дмитрия Павловича служба в горячей точке, по всему видать, была характеристикой положительной. Вообще, общаться с ним было просто.
Один раз я сопровождал его в поездке. Когда мы выехали за черту города, он сказал водителю, немолодому седоусому мужику:
– Ну, Сергеич, отведи душу – жми!
И когда Сергеич разогнался до ста пятидесяти, сказал:
– Ну, понеслась душа в рай. А, кстати, Андрей, как ты к этому относишься?
И на мой недоумённый взгляд пояснил:
– Ну, к этому самому раю.
– Да никак не отношусь, Дмитрий Павлович, – сказал я, – как можно относиться к тому, чего нет?
– Мне бы твою уверенность, – отозвался он, – хотя я тоже думаю, что рая не существует. Точнее, хотел бы так думать. Ведь если нет рая, то, по логике вещей, нет и ада. И это, друг мой Андрей, меня радует. Потому что именно там, а никак не в раю, гореть нам с тобой синим пламенем. Здесь, Сергеич, сверни.
По хорошей асфальтовой дороге, неожиданной в таком, по видимости, глухом месте мы подъехали к трёхэтажному помпезному, что было видно по множеству башенок на крыше, особняку, окружённому массивным каменным забором. По количеству Мерседесов и Порше перед воротами можно было предположить, что в особняке происходит международная конференция.
Мы вышли из машины. К нам тотчас подошёл накаченный молодой человек и сказал, оглядев нашу неказистую "бээмвэшку":
– Кто такие? Часом, не заблудились?
Дмитрий Павлович посмотрел на амбала сначала сверху донизу, потом снизу доверху и, не повышая голоса, сказал:
– Давай-ка, парнишка, позвони Афоне и скажи, что приехал Дмитрий Павлович.
Охранник отошёл в сторону и что-то сказал в микрофончик, прикреплённый к его пиджаку. Через пару секунд он подошёл к нам и сказал, уже другим тоном:
– Извините, прошу за мной.
У входа в дом его сменил другой охранник, и уже с этим мы поднялись на второй этаж, где в зале, оформленном под средневековье, как его понимал Афоня, за накрытым столом сидело человек двенадцать-пятнадцать, по количеству иномарок перед воротами. Когда мы вошли, гости, до того громко гомонившие на все лады, замолчали, и только хозяин, поднявшись со своего места, сказал:
– Дмитрий Павлович, какая встреча! Не ожидал.
Он кивнул слуге, тот сразу подскочил с креслом.
– Прошу, на самое почётное место.
– Не стоит, – сказал Дмитрий Павлович, – мы с Андреем уже обедали, я на минуту, с небольшим сообщением для всего почтенного общества. Все, я полагаю, собрались сюда делить наследство Тимони, так я хочу вас предупредить, что район Сенной уже занят. Не хотелось бы это повторять ещё раз.
Он сделал паузу и добавил:
– И по-другому.
На обратном пути он сказал мне:
– А знаешь, зачем я взял тебя с собой?