И, не дождавшись ответа, пояснил:
– Теперь ты для всей этой публики лицо неприкосновенное. Вот так.
Благодаря этому случаю, а потом и другим, я стал понимать, что отношения между "системой", состоящей в большинстве, если не целиком, из бывших гэбистов, и криминальным миром, далеко не однозначные. Что здесь возможны как вражда, так и сотрудничество. Надо полагать, взаимовыгодное. И тут же не замедлили явиться факты, подтверждающие мои предположения.
Когда я зашёл к Дмитрию Павловичу, он говорил по телефону. Как всегда, не повышая голоса:
– Ясно. Понял. Так это оставить мы не можем. Не понимаешь? Поймёшь позже. Делай всё, что я сказал. Повторять не буду. Всё.
– Андрей, – это уже мне, – сейчас поедешь с Сергеичем в одно место. Там сидят два придурка. Вот тебе пистолет с глушаком. Заходишь, о чём-то базаришь, и спокойно, аккуратно пристреливаешь обоих. Всё это делаешь в перчатках, которые надеваешь в машине. Уже там, на месте, сдёргиваешь с рукоятки эту плёнку. Плёнку сворачиваешь в комок и выкидываешь в окно. Если не в окно, то просто в урну, на ней ничего нет, она нам не опасна. Пистолет бросаешь на пол. На нём отпечатки нужного человека. Вот, посмотри на фотографию. Когда приедут менты, скажешь, что зашёл по делу. Тут вбежал человек и замочил обоих. Ты спрятался под стол. Назовёшь приметы этого, на фотографии. Приблизительно. Можешь немного попутаться, как все очевидцы. Если тебя прихватят тоже – не нервничай, вытащим. Об этих друзьях, которых ликвидируешь, не переживай: на них крови, как на Пол Поте.
Закурил, и добавил:
– Объясняю тебе ситуацию. В том особняке, где мы с тобой посетили Афоню, я объявил, что район Сенной занят. Все солидные бандюки – ты обратил внимание на новые выражения в нашем великом и могучем: "солидные бандюки"? – так вот, все они приняли моё сообщение как данность, но в гнилом их сообществе всегда попадаются уж совсем гнилые звенья, которых они сами называют "беспредельщиками" – ещё один языковой перл. К слову сказать, появлению этого перла я рад – уж очень точно он передаёт суть явления. А таких вот беспредельщиков обязательно тянет всякое обстоятельство проверить на излом – а действительно ли то железное слово – железное, а не из прутиков или верёвочек связано. Иногда, правда, якобы железное слово и впрямь оказывается тряпочным, тогда горе человеку, который его дал: не только всё отберут, но и на четыре кости поставят, говоря словами тюремной фени. Мы, как ты понимаешь, себе этого позволить не можем. А вот и Сергеич. Поезжай, не беспокойся. Не позже сегодняшнего вечера увидимся. Ничего не забыл? Ну, жми.
Там, куда мы приехали, всё произошло в точности так. Как предсказал Дмитрий Павлович. В ментуре меня продержали недолго, обращались как со свидетелем, не хамили, а когда привели подозреваемого, чьи отпечатки нашли на пистолете – и вообще потеряли ко мне всякий интерес, не забыв, правда, подробно записать показания. Позже я имел возможность убедиться, что репутация Дмитрия Павловича в криминальных кругах была исключительно высока. О нём говорили, что он сначала стреляет, потом думает. Это в их кругах была высочайшая характеристика, хотя на самом деле Дмитрий Павлович и стрелял (не важно, что иногда не своими руками) и думал одновременно.
Как-то раз он спросил: Ты в Афгане где служил?
– Под Кандагаром, – сказал я, – иногда кидали в район Герата, иногда куда-то ещё, я и названий не помню. Но в основном под Кандогаром.
– А мой в районе Кабула, – сказал Дмитрий Павлович, – столица, спокойное место. Там и погиб. Закопали духи в какой-нибудь яме. Но мне, чтоб не скучал по сыну, прислали фотографию головы – на белом полотенце. Адрес как-то узнали – нашла меня в Ленинграде. С тех пор ношу с собой. Как почувствую, что злость во мне тает, так достаю и смотрю. И снова злости полный организм. Ты думаешь, против афганцев – так вот ни чуточки. Против тех человекообразных идиотов, которые эту херню затеяли, и тем страну, и так на ладан дышавшую, окончательно развалили. У меня по работе информации самой правдивой было невпроворот. Какая у нас страна могучая, я знал: всё в ней давно сгнило – и танки, и ракеты, и, главное, люди. Когда пришли реформаторы, я обрадовался: давно пора. Но они оказались не многим лучше тех, кто рулил до них. Эти всё и доразвалили. И остался у меня выбор: плюнуть на всё и не принимать ни в чём участия. В этом случае оставался я с крупной пенсией, на которую через год можно было прожить – и то с трудом – неделю. А у меня семья хоть и поубавилась, а всё равно кормить – и больную жену и двух дочек – надо. В этом случае следовало мне надеть на пиджак все свои ордена и идти к ближайшей станции метро, где и встать с протянутой рукой: "Подайте ветерану разведки!". А второй путь – это тот, на котором мы с тобой в данный момент стоим и который более или менее удачно топчем. Этот наш разговор, а точнее, мой монолог, я тебе рекомендую тотчас забыть и никому о нём не рассказывать. А ещё дополнительно рекомендую – никогда о нём не забывать и время от времени обдумывать.
Помолчав, сказал:
– А ты на моего немного похож… Всё. Свободен. Надо будет – вызову.
Монолог был похож на прощальный, так вскоре и оказалось. Через месяц Дмитрий Павлович сказал:
– Убываю в командировку. Далеко. Думаю, длительную. Там кто-то решил, что у него удельное княжество, может делать, что левая нога захочет. Надо этого князька поставить на место да и вообще навести порядок. С новым начальством уж как-нибудь сработаешься. Будь здоров и не поминай лихом. Лихом я его и не поминал: из всех моих начальников – бывших и будущих – он показался мне самым человечным, в его отношении ко мне – так мне казалось – проглядывало что-то товарищеское – не товарищеское, но что-то в этом роде.
Я начинал себя чувствовать кадром со стажем: шутка ли – пересидел трёх шефов. Новый был не похож на предыдущих, так я на своём опыте узнал, какое разнообразие кадров существовало во всемогущем когда-то КГБ. Новый производил не впечатление, а впечатления: то есть не одно, а несколько. Слегка за шестьдесят, неизменно вежлив, только иногда это была вежливость душевного человека, почти "своего парня", а иногда вежливость удава, который спокойно прикидывает, проглотить тебя сразу или чуть погодя. Даже его имя – Георгий Карпович – казалось странноватым: где Георгий, а где Карп…
Один раз, зайдя к нему по вызову, я застал в кабинете молодого человека примерно моего возраста. Черты лица немного напоминали кавказца, но было ясно, что он не кавказец, скорее, всё-таки русский, да и неистребимый акцент тоже отсутствовал.
– Гриша, познакомься, это Андрей, – представил нас шеф. – Объяснишь ему всё в машине, время дорого. Идите.
В джипе с тонированными стёклами, появившемся с новым шефом, Гриша ввёл меня в курс дела.
– Всё очень просто. Разборка двух группировок. Четверо с одной стороны, четверо – включая нас – с другой. Встреча за городом на стройке. У тебя работа простая. Держи "калаш" – он протянул мне укороченный АК. – Подъезжаем, я открываю дверцу и сразу валю четверых не наших. Разборка ерундовая, по идее – без крови. Если ребята и со стволами, то с Макаровыми или ТТэшками. "Наши" начинают базар, я отвлекаю их, скажем, указываю правой рукой куда-нибудь в сторону, ты мочишь этих двоих, и мы свободны. Смотри только, меня не задень. Усёк?
Когда мы подъехали через какие-то рытвины и ухабы к замороженной ещё при развитом социализме стройке, высокие договаривающиеся стороны были в сборе. Как сказал Гриша, ровно четверо и двое. Вид у обеих групп довольно мирный, но держатся отдельно, как будто по сторонам незримой черты. Гриша подъехал почти вплотную, открыл дверцу, крикнул: "Привет, братва!" и левой притянув к себе автомат, выпустил по четвёрке полный рожок. После чего вышел из машины и подошёл к двоим, стоящим с разинутыми ртами.
– Ты чё?! – придя в себя, заорал один, – крышу сорвало? Нам было сказано перетереть, а ты…
– Это вам было сказано, – сказал Гриша, – а им… Гляньте-ка туда… – и он махнул рукой в сторону пролома в стоящей в десяти-двенадцати метрах стене.
Те послушно уставились в указанном направлении и тогда заработал мой "калаш". Через минуту всё было кончено. Гриша взял мой автомат, протёр его и вложил в руки одного из четверых. Потом то же проделал со своим, вложив его в руки одного из двоих "наших".
– Что-то ты сбледнул с лица, Андрюша, – сказал он мне, когда мы отъехали на приличное расстояние. – А мне сказали, что ты парень тёртый. Видать, переоценили.
Два дня я приходил в себя и лечился обоими известными мне способами: алкоголем и Дашкой, время от времени вспоминая строчку Высоцкого: "Но не помогли ни Верка, ни водка…", потому что и мне они помогали уже не так эффективно, как раньше.
Как-то раз в приёмную, где я сидел на дежурстве, что случалось примерно раз в две недели, зашёл Иван Карлович, которого я знал по своим поездкам в Калининград.
– Ну, как, Андрей, – спросил он добродушно, – сработался с новым шефом?
– Наше дело телячье, – отшутился я, – приказали – выполнил. И срабатываться не надо. Я только одному удивляюсь: вроде все из одной фирмы, а настолько разные… ну, не знаю… как, скажем шахтёр и библиотекарь.
– Ага, – усмехнулся Иван Карлович, – ты же у нас парень с гражданки, наших особенностей не знаешь. Он посмотрел на часы: Ну, пока Георгий Карпович занят, расскажу тебе немного про нашу профессиональную специфику. Нынче в ней ничего секретного нет, в любой газете теперь сидят специалисты. Как ты понимаешь, в КГБ была не одна служба, а несколько, и люди этих служб, говоря между нами, друг друга, как правило, на дух не выносили. Ну, тогда как воевали? – слушок там какой, в крайнем случае мелкий доносец… большего начальство не дозволяло. Это сейчас вплоть до стрельбы. И естественно, что каждая служба востребовала людей для себя подходящих. Скажем, Дмитрий Павлович – разведчик, сам не раз под пулями ходил, – и характер у него соответствующий, условно говоря, мужской. Вадим Сергеевич – контрразведка – сидит, как паук и раскидывает сети, характер терпеливый и хитрый. А Георгий Карпович – Пятое Управление, работа с диссидентами, поэтому он и мягкий и жёсткий, и хитрый и туповатый – как с кем. – Иван Карлович ещё раз посмотрел на часы, хлопнул меня по плечу и встал навстречу вышедшему из дверей шефу.
ГЛАВА 20
Неожиданно у меня появилась новая обязанность. В один из дней Георгий Карпович сказал:
– Поедешь по этому адресу, это моя квартира. Жену зовут Анна Михайловна. Будешь в её распоряжении, пока не отпустит. Потом сразу сюда, доложишься.
Большая, прекрасно обставленная квартира шефа меня не поразила, я уже насмотрелся на квартиры "новых русских". Анна Михайловна оказалась довольно высокой, примерно моего роста шатенкой, лет тридцати-тридцати пяти, с большими серыми глазами и губами, к которым просто напрашивалось определение "чувственные". С первого взгляда она не производила впечатления красавицы, но присмотревшись, ты понимал, что за этой, как кажется, спокойной внешностью таился огонь, о который можно было обжечься.
– Я вас займу часа на четыре, – сказала она, – если, конечно, не засядем в пробках. Один магазин, один салон. Не будем терять времени, едем.
Пробок, слава Богу, не было, так что программу мы выполнили, даже перевыполнили, то есть, времени затратили меньше, чем предполагалось. У кафе на Каменноостровском Анна Михайловна сказала: Притормозите. Выпьем кофе. В кафе мы взяли два "экспрессо" с круассанами.
– Я плачу, – сказала Анна Михайловна.
– Ну уж нет, – возразил я, доставая кошелёк. – Даме за себя платить не позволю.
– Угощать жену начальника – это может быть неправильно понято, – сказала Анна Михайловна, усмехнувшись, и тоже достала кошелёк. Я тут же убрал свой.
Ровно через неделю мы проделали тот же путь. Магазин, правда, был другой, но салон тот же, по-видимому, у Анны Михайловны было определено время приёма. В том же кафе выпили кофе на этот раз с пирожными. В третий раз повторилось всё то же самое, кроме заезда в кафе.
– Кофе – дома, – сказала она. Я сегодня без денег, а вам, как известно, платить нельзя. В квартире с занавешенными шторами окнами было жарко. Анна Михайловна включила кондиционер, поставила на плиту джезву и сказала:
– Следите за водой. Вскипит, плюхните это – она показала, где кофе. – А я в душ. Разлейте по чашкам. Мне – без сахара.
Сидя за небольшим столиком с уже наполненными чашками, я слушал, как в ванной льётся вода. Потом звук прекратился, и через пару минут появилась Анна Михайловна в коротком махровом халатике, подпоясанным тонким пояском. Без макияжа её лицо выглядело моложе и ещё привлекательнее. Выпив стоя свой кофе одним глотком, она подошла к буфету и достала начатую бутылку вина.
– Вам нельзя, – сказала она, – вы за рулём, а мне можно. Налила полный бокал и выпила его, не отрываясь. Потом подошла, села ко мне на колени и, обнажив полную, упругую грудь с маленькими розовыми сосками, прижалась ко мне. Затем вытащила у меня изо рта сигарету, затянулась, положила её в пепельницу и приникла ко мне своими потрясающими губами. Поцелуй был настолько острым, что я отозвался на него не только губами и языком, но и всем телом. Что она, конечно, почувствовала сквозь тонкий халатик. Встала, не запахиваясь, взяла меня за руку и повела в спальню. Там решительно откинула с кровати покрывало вместе с одеялом и сказала:
– Ну, тебя долго ждать?
С её помощью я быстро освободился от одежды и через минуту мы с ней уже были в постели. Хотя у меня было не так много женщин, – Люда, Даша, ещё какое-то количество проституток – я всё-таки считал себя в этом деле не новичком. Анна Михайловна легко доказала мне, что в этом вопросе я очень и очень ошибался. Минетом меня было не удивить, мы с Дашкой не раз этим занимались, но куннилингус я попробовал впервые и должен сказать, что эта ласка пришлась мне по вкусу – в прямом и переносном смысле. В любви Анна Михайловна была раскованной, в какой-то мере, даже можно сказать, властной, но странным образом это не мешало мне чувствовать её нежность, совершенно искреннюю – такие вещи подделать трудно.
Не знаю, сколько прошло времени, но посмотрев на часы, стоящие у кровати, Анна Михайловна сказала:
– Тебе пора. Быстро в душ – и на работу.
– Дома помоюсь, – сказал я.
Она засмеялась:
– Георгий Карпович вмиг учует мой запах. Так что – в душ.
Уже у дверей она сказала:
– Если он про нас узнает, – со мной разведётся, а тебя убьёт. Так что в наших общих интересах хранить всё в тайне. А, кстати, ты умеешь наматывать на спидометр ненаезженные километры?
– Элементарно, – сказал я, – кто же этого не умеет?
– Ну и прекрасно. Может нам пригодиться. Всё.
Она ещё раз прижалась к моим губам и моё тело отреагировало прежним способом. Почувствовав это, она провела руку вниз и пробормотала:
– Жалко, но времени нет. Пока.
Надо ли говорить, что подобные поручения нравились мне больше всех прочих. Выслушивая очередное распоряжение:
– Поедешь ко мне домой… – я, конечно, не проявлял бурной радости, но и не переигрывал, изображая недовольство, помня о том, что как артист мой шеф даст мне сто очков вперёд.
Должен признать, что ещё в одном отношении Анна Михайловна превосходила Дашку. Помимо взрывного темперамента, она обладала незаурядным талантом выдумщицы. Пользуясь тем, что в служебном Джипе стёкла были тонированы, мы с ней частенько занимались любовью в машине, и каких только кульбитов не проделывали. В ней была явная авантюрная жилка, и от того, чтобы заняться сексом прямо на ходу машины, её, как я догадывался, удерживала не боязнь аварии, а только связанной с ней огласки.
Как-то раз она поведала мне анекдот о девушке, признавшейся матери в беременности, и на возмущённый вопрос той:
– Где в это время была твоя голова? – ответившей:
– Кажется, под рулём.
А поскольку её голова в этот момент была как раз под рулём на уровне моей расстёгнутой ширинки, анекдот, что называется, пришёлся "в тему" и мы оба расхохотались.
– А здесь тебя твой муж не унюхает? – Спросил я её как-то раз, имея в виду джип.
– Так он же знает, что ты меня возишь, – возразила она. – А вообще-то не преувеличивай его способности. В их Пятое управление ссылали всех неудачников и бездарей из всех других управлений. Великое дело – следить за диссидентами, которые и прятаться-то не умели. А чаще вообще не прятались. Он, конечно, генерал, но и я свои капитанские погоны не в церковном хоре заработала. Understand?
– Yes, I do, – ответил я машинально, – Так ты?…
– Так я, – сказала она. – Но, Господи, акцент!
– Интересно, – сказал я, – и где же ты заработала свои погоны?
– А вот это тебе знать не нужно, – сказала она, – а то ещё разлюбишь…
Не знаю, что и как унюхивал Георгий Карпович, но Дашка своим женским нюхом явно стала что-то подозревать. Чтобы не завраться окончательно, я ей рассказывал о жене начальника, старой мымре, которую вынужден возить по магазинам и салонам, и потихоньку обучал новым постельным приёмам, о которых, конечно же, "вычитывал в мужских журналах".
Однажды, перед тем, как выйти из машины у своего дома, Анна Михайловна сказала:
– Ты знаешь, Андрюша, когда я на тебя смотрю, я часто вспоминаю Есенина.
– Ну да, – сказал я, – он был блондином, а я тёмный. Почти брюнет. Да и никто никогда не говорил мне, что я на него похож.
– Да я не его вспомнила, – рассмеялась Анна Михайловна, – а его строчку. Помнишь: "Милый, милый, смешной дуралей…"?
– Так уж и дуралей, – я сделал вид, что обиделся, – может, конечно, не Спиноза, но и не…
– А кто ж ещё, – сказала она, – ему говорят комплимент, а он ещё обижается. Конечно, дуралей.
Она легонько коснулась моей щеки накрашенными губами и выпорхнула из машины.
Моя квартира в смысле безопасности казалась нам предпочтительней квартиры шефа, и мы изредка, когда он укатывал в командировку, в ней ночевали. Существовала, конечно, возможность Дашкиного налёта, но ключей у неё не было и, приняв некоторые меры предосторожности, можно было спать спокойно. Как-то раз утром я сделал кофе, поставил на маг кассету с битлами и лёг обратно в постель. Мы прихлёбывали кофе и слушали музыку.
– Как-то никогда я не любила битлов, – задумчиво сказала Анна Михайловна, – хотя один раз чуть не переспала с Джоном Ленноном.
– Вот это да! – Сказал я почти потрясённо, – как? Каким образом? Где?
– В Лондоне, – сказала она, – после их концерта. Мы уже шли в его номер, но тут налетела какая-то его поклонница, по-моему, просто сумасшедшая и, можно сказать, силой утащила его к себе. Я, конечно, могла её вырубить, но, помню, подумала: "А на хрен мне нужен этот сморчок?" – и спокойно пошла обратно.
– А что ты делала в Лондоне?