– Георгий Карпович тогда работал там культурным атташе, ну, то есть, работал под крышей посольства – пока его не турнули в Пятое управление. Ну, а я, разумеется, при нём.
– То есть, когда-то он всё-таки был разведчиком. И ты думаешь, что он нас совсем не подозревает?
– Думаю, что подозревает максимум со второй нашей поездки, а всё понял максимум с четвёртой, – рассмеялась Анна Михайловна.
– Всё знает, – сказал я, совсем сбитый с толку неожиданной информацией. – Ты же говорила, что если он узнает, он меня убьёт.
– Это я для того, – снова рассмеялась она, – чтобы ты проникся важностью момента, чтобы понял, какая у тебя яркая и роковая любовница.
– Да нет, – пробормотал я, – по-моему он со мной, как всегда, ну, по-прежнему…
– Насчёт убить – на это у него рука не дрогнет, – Анна Михайловна сказала это с полной убеждённостью, – но только если это ему выгодно, и решительно ничем не грозит. А пока что он в этом выгоды не видит. Что я не храню ему супружескую верность, он знает давно. Первое время попсиховал, а потом понял, если имеешь жену на двадцать лет моложе, кое на что должен закрывать глаза. Я думаю, что ты его в этом качестве даже устраиваешь: во-первых, если у жены есть любовник, то пусть, по крайней мере, будет на глазах. А во-вторых, он боится такого любовника, к которому я могу уйти.
– А ко мне, выходит, ты уйти не можешь? Ну конечно, простой водитель, сопровождающий жену шефа по магазинам…
– Не говори глупости, Андрюша, – сказала Анна Михайловна и притянула мою голову к своей обнажённой груди. – Подумай сам: на что тебе нужна в жёны пожилая блядь с грязным чекистским прошлым?
– Почему обязательно, – забормотал я куда-то между её грудей, – вовсе не…
– Ну, хватит, – сказала она мне в ухо, – повтори-ка лучше, как тебе нравятся мои губы.
– Ужасно нравятся, – промычал я, и тут же занялся ими – всеми четырьмя по очереди.
ГЛАВА 21
Короче, женским вниманием я обделён не был. Но вот мужской дружбы мне не хватало. Я с детства был не очень общительным, поэтому, наверное, и получилось так, что не обзавёлся прочными дружескими связями ни с одноклассниками, ни с соседскими ребятами, с которыми вместе гонял мяч и ходил на каток. С одноклассником Вадькой Стороженко судьба меня столкнула случайно, аж на Кипре. В Афгане друзей тоже не обрёл: там дружили в основном с земляками, а в нашей роте ленинградцев было раз-два – и обчёлся. Как раз двое – я и Лёха. А теперь – ни Лёхи, ни Вадьки. Сеня, с которым я уже было подружился на курсах английского, слинял в Штаты, и я опять остался один.
Может быть, поэтому мы и стали потихоньку сближаться с Гришей, с которым однажды вместе выполняли задание. Судя по всему, он тоже не отличался общительностью и, похоже, был таким же одиночкой, как я. Сближению препятствовало и то, что мы с ним почти не встречались: когда дежурил он, я был где-нибудь в другом месте, то же было во время моего дежурства. Когда встречались, перекидывались парой незначительных слов и расходились в разные стороны.
Но какие-то нити взаимной симпатии между нами, видимо, протягивались, и когда во время очередной встречи он сказал:
– А не дёрнуть ли нам пивка?
Я с удовольствием согласился. Почти сразу же выяснилось, что по части пива наши вкусы полностью совпадают: он тоже предпочитал светлые горькие сорта, иногда снисходя до "Мартовского". По возрасту мы были ровесниками. Но по жизненному опыту, а это мной ясно чувствовалось, Гриша был, несомненно, богаче. Этому способствовало, по-видимому, и то, что, в отличие от меня, домашнего ребёнка, Гриша вырос в детском доме, что, как известно, весьма закаляет характер. В паспорте он числился русским, но доподлинно своей национальности не знал, так что кавказские черты, которые при первой встрече бросились мне в глаза, были в нём, может быть, не случайными. Про путь в детский дом он сказал коротко: "Мать отказалась. В роддоме". И больше к этому никогда не возвращался, а я, разумеется, не спрашивал. А вот про детский дом он рассказывал охотно, иногда со смехом – о том, в чём я не видел ничего смешного. Но слушать его рассказы всегда было интересно, и я узнавал много такого, что для меня было внове. Один раз он – и тоже со смехом – рассказал, как в восьмом классе они втроём оттрахали девчонку из седьмого. – Такая была: груди пятого размера, не меньше, и задница – будь здоров! Затащили ночью в бывшую ленинскую комнату, ключи от которой украли раньше, замотали голову шарфом, чтоб не орала и оттрахали по очереди. Что была не целка, мы не удивились: по этой части наши воспитатели тоже были не промах. А потом, когда прошлись по второму разу и размотали шарф, она сказала: У нас уже всё закрыто, можно, мальчики, я с вами останусь?
К женщинам Гриша относился с нескрываемым презрением.
– Хочется оттянуться, беру проститутку, те не ломаются, отработала, деньги получила – и прощай.
Для человека, от которого родная мать отказалась в роддоме, такое отношение к женщинам было, наверное, естественным. Рассказов о детском доме у него было множество.
– Ты знаешь, – сказал он мне, когда мы пили пиво в баре на Кирочной, – какая пословица была у нас самая популярная? "В большой семье еблом не щёлкают". То есть, не поторопился себе чего-то ухватить, потом поздно – уже всё расхватали.
В тот раз мы, что называется, оттянулись по полной программе: по шесть кружек пива плюс по стаканчику водки, которая была у нас собой, и Гриша разоткровенничался.
– Детский дом, – я считаю, – можно приравнять к службе в "горячей точке". Ну, может, не совсем. Я, знаешь, много чего перепробовал. И в братках состоял – рядовым бойцом. Мочил, на кого пахан покажет. Потом, уже отсюда – опять к ним, только уже засланным казачком – и опять мочил, кого прикажут. И вот что я тебе скажу: во всех этих "преступных группировках", среди всех этих "братков" и "конкретных пацанов" не видел ни одного, у которого бы в семье был полный набор родителей. Как один – безотцовщина, а у кого такая мать, что лучше, чтоб её не было. У всех детство полуголодное, все обозлённые, никого учить убивать не надо, приходят к паханам уже готовые.
Он посмотрел на меня и добавил раздумчиво:
– Вот я думаю, как такой домашний телок, как ты, попал в нашу систему. Ты, Андрей, не обижайся: телок – это ведь не обидно, даже наоборот.
Я и не обиделся, только вспомнил, как недавно мне процитировали Есенина – "Милый, милый, смешной дуралей…". "Это верно, – подумал я после слов Гриши, – дуралей и есть, только, подозреваю, что не слишком смешной".
Вместе с тем, в Грише чувствовалась некая опасность, опасность не для меня, а как бы опасность вообще. Пару раз мы с ним по пьяни попадали в ситуации, чреватые дракой. И драки – ни разу не было. Иногда потенциальных противников было вдвое больше, чем нас, но они покидали поле – и покидали первыми. В Грише, я думаю, ими чувствовалась сила, но, главное, в нём чувствовалась готовность драться с любым противником и драться до победы.
Как-то раз я сказал ему:
– Ты, по-моему, ничего не боишься. Как это у тебя получается? Ведь не только зубы выбьют или, скажем, нос сломают. Сейчас и убить, как высморкаться.
– В "Бусидо" – это кодекс поведения японских самураев, рыцарей по-нашему, – говорится, что самурай должен быть готов умереть в любой момент. Это здорово, но я вычитал в какой-то другой книжке, что человек абсолютно спокоен и никого и ничего не боится, если он о себе знает, что умер ВЧЕРА. Понимаешь? Дело-то в том, что и я, и ты – только ты ещё этого не понял – умерли ещё вчера, поэтому бояться нам некого и нечего.
– Как это вчера? – спросил я. – А это что? – я показал на себя. – Вот он я – с бутылкой "Хайнекена" в руках.
– Ерунда! – отрезал Гриша, – сейчас допьём и по домам. Кстати, куда ты пойдёшь – к жене, к детям? Нет у тебя ни жены, ни детей. А, собственно, почему? Может, ещё не нашёл? Да нет, не ищешь. А почему? А потому, что жена и дети – не для тебя. А ведь дети – это будущее. Значит, у тебя будущего нет. Я не агитирую, ты только посмотри на себя внимательно – и увидишь, что ты умер вчера. Или позавчера, или год назад – это всё не важно. А то, что ты сейчас со мной пиво пьёшь, а завтра, может быть, получишь приказ кого-нибудь завалить и завалишь – это, Андрюша, всё пустяки. Для того, кого ты завалишь – нет, а для тебя – да, пустяки. Так, посмертные мелочи…
На следующий день я ходил по салону с больной головой, и ещё два дня переваривал то, что услышал от Гриши. Соглашаться с ним было страшно, но если рассуждать честно, то согласиться пришлось. Под впечатлением этого разговора я находился и на следующий день во время встречи с Анной Михайловной. Хотя я говорил довольно путано, она как-то быстро всё поняла, задала пару вопросов. А потом сказала: Наплюём сегодня на массаж, вернее, займёмся им сами и затащила меня в мою квартиру, где меня оставили решительно все мысли и сомнения – и навеянные разговором с Гришей и вообще все.
С Гришей мы встречались ещё несколько раз, но подобных тем больше не поднимали. Пили пиво, рассказывали анекдоты, смеялись над начальством: Гриша потрясающе передразнивал Георгия Карповича.
Недели через две я спохватился, что давно его не видел и, выбрав момент, спросил шефа:
– Что-то Гриши не видно, – отдыхает? В отпуске?
– Кабы отдыхал, – сказал шеф, – он на задании, опасном. Но будем надеяться: он парень тёртый – вывернется.
Оптимизма эти слова – а шеф редко говорил что-то более определённое – не вызывали. Ещё через две недели я задал тот же вопрос и получил такой же ответ.
А ещё через месяц шеф сказал:
– Вычислили нашего Гришу… Вот и всё. Печально, но такая у нас работа. Завтра придёшь, получишь задание, – и я ушёл.
Лёжа в постели с Анной Михайловной я в связи с чем-то вспомнил Гришу.
На третий раз она взорвалась:
– Да брось ты его вспоминать! Ну, погиб – и погиб, на такой работе это случается. И вообще, что ты в нём нашёл?
Такие всплески у Анны Михайловны случались крайне редко и я опешил:
– Что ты его так не любишь, что он тебе плохого сделал?
– Могу тебе сказать, – она села в кровати, обнажённые груди блестели от невысохшего пота, а глаза стали почти чёрными и зло сверкали, я никогда ещё её такой не видел. – Ничего он мне плохого не сделал. А сделать мог. И наверняка бы сделал. Сделал бы тебе, а не мне. А если точнее – тебе, а значит – мне. Посмотрел бы ты на себя, когда ты возвращался после ваших с ним возлияний. Ты себя не видел, а я видела. А видела потому, что давно, раньше, чем он, пережила всё, о чём он думал и говорил тебе. Эта чернота, такая ровная, плоская, без единого просвета чернота, которая в нём была заметна, конечно, не тебе, не тебе, а мне – она была мне знакома до последней чёрточки и последнего пятнышка. Там, в Англии, после одного, какого-то особо поганого случая, я тоже дошла до конца, взяла баночку с сильнодействующим ядом и пошла в последний раз прогуляться по "старой доброй Англии", которую ненавидела всеми фибрами души. Наверное, она, Англия, была не при чём, но у меня уже не было силы жить: мне смертельно надоело подставлять свою… и задницу всем английским "клиентам" мужа, из которых он таким образом добывал свою грошовую информацию, до смертной дрожи обрыдло подставлять и то и другое и ещё рот его поганому начальству, чтобы оно ещё подержало бездарного мудака на этой сытной, богатой шмотками и деньгами работе. Я не вру тебе ни одним словом – я шла, чтобы не возвращаться никогда. И вот когда я сидела на холме над Темзой и почти уже открыла тот пузырёк, вдруг выглянуло солнце и чуть вдалеке, над лесом, где только что прошла гроза, появилась радуга. Я не особая эстетка, и не красота вида поразила меня, просто откуда-то, не знаю откуда – может быть просто со всех сторон – от леса, радуги, Темзы – в меня хлынула такая страстная, такая могучая жажда жизни: жить, жить, просто жить! Опоганенной, осволочевшей, грязной в каждой клеточке своего давно не милого себе тела, что я размахнулась и изо всей силы швырнула пузырёк куда-то в кустарник.
Она потянулась к столику, достала из моей пачки сигарету и прикурила от зажигалки. Потом сказала:
– Я увидела, что мои тогдашние чувства хорошо знакомы Грише. И больше всего испугалась, что он сумеет передать их тебе. Поэтому, когда Георгий Карпович советовался со мной дома, кого послать на задание, действительно очень опасное, на котором погиб Гриша, я сказала, что у тебя нет соответствующего опыта, поэтому послать нужно его.
– Так это ты… – закричал я и осёкся.
– Не переживай по этому поводу, – сказала Анна Михайловна, – и не вини меня: Георгий Карпович в моём ответе не сомневался, потому и спросил. И ещё, – сказала она после паузы, – теперь, когда я тебя нашла, я не хотела рисковать своей находкой. Поступила, как эгоистка. Будешь меня за это ругать?
– Не буду, – сказал я, – иди ко мне, у нас есть ещё время.
ГЛАВА 22
Следующие несколько месяцев были, наверное, самыми спокойными за последние пять лет. Время от времени я дежурил то в салоне, то в офисе шефа, без особого рвения, но регулярно занимался английским и с удовольствием возил Анну Михайловну по магазинам и салонам.
Как-то раз, задумчиво глядя на меня, она сказала:
– А знаешь, Андрюша, ты, пожалуй, был прав: такая яркая женщина и любовник – простой водила, или, даже хуже того, охранник…
– Ага, – сказал я, – заиграла-таки голубая кровь!
– Нет, в самом деле, – сказала она, – ты же молодой человек, тебе надо делать карьеру. Вот, кстати, в вашем салоне освобождается место администратора. Ты вполне мог бы его занять. Работа несложная, специальных знаний не требует.
– Та взяв бы наш Ондрий цие мисто, – сказал я на якобы украинском, – та хто ж ёму дасть?
– Кто надо, тот и даст, – сказала Анна Михайловна серьёзно. – Я тут уже, где надо, намекнула, думаю, что получится.
– Георгию Карповичу, мужу? – поразился я.
– Есть люди и кроме Георгия Карповича, – сказала Анна Михайловна, – они ему и намекнут.
Через две недели шеф сказал мне, как бы мимоходом:
– Сергей Сергеич (администратор салона) уходит от нас на повышение. Есть мнение, что ты мог бы занять его место. Ты как, не против?
– Не знаю, – сказал я, – так неожиданно… Не слишком ли для меня…
– Не боги горшки обжигают, – сказал Георгий Карпович, – работа там несложная: слушайся начальства, командуй подчинёнными. Послезавтра примешь у Сергей Сергеича дела – и вперёд.
Передача дел много времени не заняла.
– Значит, так, – сказал Сергей Сергеевич, – твой кабинет, сейф, ключ от сейфа, его код. В сейфе, не перепутай – это очень важно – коньяк "Двин" для важных гостей и "Наполеон" для очень важных. Всеми делами заправляет Игорь Михайлович, для меня, а теперь и для тебя Игорёк. Вся документация по покупкам, продажам и тэ дэ – у бухгалтера. Твоё дело – слушать приказы начальства и передавать их дальше. Машину такую-то отправить туда-то. Такую-то принять и поставить там-то. Говоришь Игорьку: "Мицубиси номер такой-то такого-то числа – в Калининград". Дальше его дело – кто перегонит и прочее. Усёк?
– Кажется, усёк, – сказал я, – а где бухгалтерия? Что-то я её здесь не видел.
– Бухгалтер сидит дома, за компом, – сказал Сергей Сергеевич. – Ты его и видеть не будешь. Звонит только в случае ЧП, чего до сих пор, – он неумело перекрестился – не случалось.
И я приступил к обязанностям администратора.
Обязанности, Сергей Сергеевич сказал правду, были не обременительными. Примерно раз в два-три дня мне звонил Георгий Карпович и коротко давал указания: то-то и то-то. Я вызывал Игорька и слово в слово передавал приказ шефа. Через некоторое время Игорёк сообщал мне о выполнении, после чего я звонил шефу и передавал ему полученную информацию.
– Не могу понять, – сказал я Анне Михайловне, – в чём смысл моей работы. Твой муж мог бы связываться напрямую с моим заместителем, я – просто какой-то передатчик. В конце концов, это ему просто невыгодно.
– Не знаю, – сказала Анна Михайловна. – Думаю, что почему-то ему не нужен прямой контакт с исполнителями. Помнишь, в "Айболите…"? – "Нормальные герои всегда идут в обход". Сказано – ну просто про КГБ. Там впрямую никогда и ничего. Да, Андрюша, вот ещё: ты должен сменить имидж. Посмотри на Сергея Сергеевича – у тебя должен быть костюм не хуже. Завтра мы поездим по магазинам и купим тебе достойный прикид. От тебя должно пахнуть дорогим парфюмом и большими деньгами. Ты теперь фигура представительная.
– А кто тебя будет возить? – спросил я и почувствовал ощутимый укол ревности, – тебе уже подобрали нового водителя?
– Об этом мне ничего не говорили, – сказала Анна Михайловна, – но надеюсь, что ты сумеешь эти обязанности совмещать. И со словами: "Ну разве это одежда солидного человека?" – стала расстёгивать на мне рубашку.
– И вообще, тобой надо руководить, я вижу – сам ты на это не способен, – сказала она, когда мы отдыхали от бурной любви. Она лежала, опершись на локоть, моя голова уютно пристроилась возле её правой груди, розовый сосок которой я время от времени доставал языком.
– И оставь мой сосок в покое! – но тут же со смехом: – Только ненадолго! А теперь слушай меня внимательно. Завтра в четыре у Георгия Карповича совещание. Ты придёшь, скажем, без четверти, предлог, надеюсь, найдёшь сам. Поговоришь – и не уходи. Выгонять он тебя не будет, я уверена. Сделаешь так пару раз, а там… А там к тебе привыкнут.
На следующий день я всё сделал согласно полученной инструкции. На совещании кроме самого шефа присутствовало человек пять.
– Андрей Владимирович – представил меня шеф, – администратор нашего салона. Остальных назвал по имени-отчеству, без должностей. Обсуждались какие-то не известные и не интересные мне дела.
– Ну, всё, – сказал шеф примерно через час, и я откланялся первым.
Такие финты я проделывал ещё трижды. В последний раз один из присутствующих сказал:
– А что же это у нас Андрей Владимирович всё молчит? Может, у него тоже есть, что нам сказать?
К такому повороту событий я был готов. Продемонстрировав присутствующим некоторое смущение, приличествующее младшему по возрасту и к тому же новичку, я сказал:
– Ну, знаете, каждый о своём. Я вот думаю, у нас есть филиал в Калининграде, есть интересы в Литве. Наши люди постоянно проезжают через Белоруссию, не задерживаясь. Можно сказать, игнорируем братскую республику. А почему бы нам не открыть филиал в Минске?
– Да уж больно страна нищая, – сказал один, которого отрекомендовали Николаем Ивановичем.
– Нищая, – согласился другой, – но богатых людей и там немало. У тебя, Николай Иванович, ведь кто-то там есть?
– Скорее, были, – отозвался тот, – но можно их потеребить.
– Вот и хорошо, – резюмировал Георгий Карпович. – Ты, Николай Иванович, этим и займись. Съезди, посмотри, задействуй своих людей. Обдумаем, подсчитаем, если есть смысл, последуем совету Андрея Владимировича.
После этого меня стали приглашать на совещания регулярно, а через пару месяцев мы открыли свой филиал в Минске.
Один раз ко мне утром на работу пришли родители. По отцу было видно, что он ошеломлён видом моего кабинета и одновременно горд сыном.