Что они собирались сделать с Лексей Лексеичем – тайна сия велика есть. Может, убить, предварительно отведя свои туземные душонки, а может, просто схарчить, там и такое бывало. Но наши люди не дремали и где кнутом а где пряником нужную информацию получили. Явились на место и, подождав белого дня, чтобы стало видно охрану, с большим удовольствием отправили её в их бананово-кокосовый рай. А Лексей Лексеича – долго рассказывать, как – вывезли домой. Но, увы, к этому времени, сам Лексей Лексеич представлял собой некий фрукт или там овощ, самый что ни на есть экзотический. Наши светила испробовали на нём все лучшие лекарства и украденные на Западе приборы – и всё впустую. Да ведь как определить, чем его там отравили, если в составе этого яда может быть толчёный хоботок мухи цеце, двадцать грамм молока жирафы и печёная головка члена носорога. И вот в таком виде он пролежал пару лет. Кого только к нему не приглашали! Один, как это сейчас говорят, альтернативщик, сказал, что, по-видимому, больной живёт уже частично на небе и только частично на земле. Шарлатана, понятно, в шею, – а Лексей Лексеич без изменений. И вот месяц назад вдруг начал говорить. Пока редко и, можно сказать, бессвязно. А можно сказать – связно, да не для всех. А знает наш Лексей Лексеич столько, да такого, что заговори он где-нибудь, где есть слишком внимательные уши, может начаться такое, ибо за свою полную приключений жизнь выполнял он такие задания и таких людей, что половину цивилизованного мира может серьёзно затрясти. А это, как ты понимаешь, никому не нужно.
– Ну и вернули бы его по принадлежности, – сказал я. – Вы в отставке, но Контора-то работает.
– Там давно всё сменилось, – сказал Георгий Карпович. – Его знакомых, ну, скажем даже, друзей, уже нет. А этим, новым, он не нужен. Но если они прослышат, что он жив, а главное, говорит, то ему что – он и так не жилец, а вот тем, кто его слушает, слышит или может услышать – вот тем будет полный и неотвратимый капец. Вот ведь какая в нашей жизни бывает ситуация: мы в данном отдельно взятом случае не ищем информацию, а боимся её получить. Слышал, как сейчас говорят: больше информации – больше власти. Но мы, люди с немалым и, скажем так, специфическим опытом, знаем: лишняя информация – это иногда смерть. И ты это, Андрюша, намотай себе на ус. Всё. Мне пора. Спасибо за коктейль. Отличная, надо сказать, штука. И, уже в прихожей: А квартиру-то я так и не посмотрел. Он зашёл на кухню, открыл дверь в ванную, потом зашёл в спальню. Прошёл вдоль кровати к окну, отодвинул занавеску, выглянул во двор, и на обратном пути хлопнув по кровати рукой, хмыкнул: – Пружинит!
ГЛАВА 24
Слова шефа почему-то не давали мне покоя. Словно застряли в голове и крутились как надоевшая пластинка. Через некоторое время я понял, что меня так встревожило: ведь шеф на самом-то деле повторил мне то, что – хотя и другими словами – совсем недавно сказала мне Анна Михайловна. Если сформулировать это в двух словах, то – слишком много знать опасно. А слова шефа могли означать ещё и другое: не суй нос куда не следует. Капитанские погоны (мной не ней ни разу не виданные) моей любовницы меня немного смущали, но заподозрить её в коварстве я всё-таки не мог. А потому и поведал ей, при нашей следующей встрече, свои сомненья.
– Не могу тебе ничего сказать, – сказала Анна Михайловна, затянувшись сигаретой, как всегда, вынутой из моего рта, – что за причина этих слов и, главное, визита. Одно только знаю твёрдо: Георгий Карпович в простоте слова не скажет. Тут надо серьёзно подумать.
Наши раздумья закончились, как всегда, в постели, а спустя пару недель я и вовсе забыл о нашем с шефом разговоре. И, как позже выяснилось, зря.
Между тем, заканчивались мои курсы английского. Обучали нас по методе одного профессора – еврея, только не филолога, как следовало бы ожидать, а физика. Судя по результатам, физик этот был ещё тот дока: я без особого труда читал неадаптированные тексты со скоростью двадцать пять – тридцать страниц в час, что считалось у нас очень неплохим результатом. Наша "тича" рекомендовала нам читать детективы, чтобы был интерес к тому, как закончится действие, кто преступник и тэ дэ, и действительно, Агату Кристи я читал, почти не заглядывая в словарь.
– Не завести ли мне знакомую англичанку или американку? – сказал я как-то Анне Михайловне. – Все говорят, что главное в изучении языка – это практика.
– Я тебе заведу! Ишь, что удумал! – возмутилась та. – Я этих западных потаскушек знаю хорошо: только свистни – сразу прыгают в постель.
И, после паузы, с заблестевшими глазами:
– Впрочем, я и сама тебе недолго сопротивлялась.
И уже с хохотом:
– Хотя, кажется, это ты недолго сопротивлялся. А по поводу языка мой тебе совет: читай газеты, это самое лучшее. Книжки, конечно, тоже неплохо, но это язык литературный, а в газетах – живой, сегодняшний, как говорят на улице, дома, на работе. Ну и я тебе немного помогу.
И снова с хохотом:
– Конечно, если будет оставаться время…
Спустя пару месяцев шеф поинтересовался: – А как у тебя с английским?
– Тридцать фраз из школы плюс двухгодичные курсы, – бодро отрапортовал я.
– Ну что ж, неплохо. Завтра оставишь салон на Игорька и к двум ко мне. Должен приехать американец, чем-то наш бизнес его заинтересовал. Будешь переводчиком. Дело, мне кажется, несложное.
Назавтра в два с четвертью я добросовестно переводил вопросы зарубежного гостя и ответы шефа. Понимал я процентов восемьдесят – восемьдесят пять, о чём честно предупредил обоих. Шеф промолчал, а американец сказал со смехом, что восемьдесят пять процентов правды достаточно для любых переговоров, даже межгосударственных.
– Молодец, Андрей, справился, – похвалил, наконец, и шеф. Что мне было надо, я всё понял.
Всё это с гордостью первого ученика я рассказал Анне Михайловне, не умолчав о похвале Георгия Карповича.
– Так и сказал, что благодаря тебе всё понял? – переспросила она.
– Дословно, – позволил я себе неточность.
– Забавно. У Георгия Карповича английский на уровне родного. А американец – тоже хвалил?
– Не то, чтобы похвалил, но сказал, что моего словарного запаса вполне достаточно… Между прочим, если бы ты его увидела, не уверен, что смогла бы устоять. Моя мама в молодости была влюблена в одного американского артиста, отец говорил, что все стены были завешены его портретами. Грегори Пек. Так этот – ну просто копия.
– А, – сказала Анна Михайловна, – старина Джимми. Полное имя Джеймс Кенвуд. Боюсь, что в этой ситуации, Андрюша, ты в большей опасности, чем я: интересуют его исключительно мальчики, и, желательно, в военной форме. Такая вот маленькая слабость. Русский отдел ЦРУ, когда-то работал в Москве под крышей не то "Таймса", не то "Геральд трибюн". Накрыли его наши органы с молоденьким курсантом. Курсанта, понятно, под жопу из училища, чтобы не продавал Родину, да ещё извращённым способом, а Джимми фотографии в нос, ну и перевербовали. Сейчас на его месте любой только посмеялся бы, а тогда времена были пуританские, и у них ещё больше, чем у нас. И русский, Андрюша, он знает получше тебя, потому что подготовка была покачественней твоей. Представляю, как они с Георгием Карповичем веселились, слушая твой перевод. В общем, ясно, что тебя опять проверяют. Что-то мой муженёк тебе готовит, знать бы только – что? С тех пор, как я перестала интересовать его в постели, мы почти и не разговариваем. Раньше он много чего мне рассказывал, даже вопреки служебной инструкции, а теперь… Ну, не будем гадать – время покажет.
Чего-чего, а гадать я не собирался. О будущем я вообще не думал, можно даже сказать, что думать о нём я себе запретил. И не только под влиянием разговоров с Гришей. Всё было ясно и без него.
Какое, в самом деле, будущее? – Дети? – Семья? У меня была прекрасная любовница, о женитьбе на которой нечего было и думать, и Дашка, которой я тоже должен был уделять внимание, не скажу, что делал это через силу, но о женитьбе на которой тоже речи не могло быть. И всё-таки какая-то смутная мысль, отчётливо сформулироваться которой не давал я сам, сидела где-то в глубинах моего сознания. О том, что, может быть (если сможет), когда-нибудь (когда?) я найду место (где?), где скроюсь от (от чего и от кого?), – в общем, что-то в этом роде.
А пока что день за днём я сидел в своём шикарном кабинете, принимал клиентов, а в основном получал приказы шефа и спускал их, так сказать "вниз", а затем выслушивал отчёты и передавал их "наверх". Бывали, хотя и редко, задания иного рода: так пару раз я съездил в Калининград и один раз в наш филиал в Минске. "К своим крестникам" – как выразился шеф. И туда и туда надо было отвезти какие-то документы и какие-то привезти оттуда. Из Калининграда во второй раз я возвращался на машине. Зная, что её происхождение вполне может оказаться сомнительным, на литовской границе немножко поволновался, но всё обошлось. Пользуясь тем, что ехал, а не летел, позволил себе задержаться на сутки в любимом своём Вильнюсе. Остановился, как когда-то, в гостинице "Драугисте" и вечером в ресторане даже поискал глазами Аготу. Но, увы, не нашёл.
С Анной Михайловной мы встречались или у меня дома или в комнате отдыха при кабинете. Машиной фирмы – Джипом с тонированными стёклами – я практически не пользовался, а в моей стёкла были обычными. Правда, и в ней мы пару раз крепко пошалили – но это уже просто для, как говорят в цирке, куражу, так сказать, для большей остроты ощущений.
ГЛАВА 25
В очередной приезд в "имение" я застал родителей непривычно озабоченными. На мои вопросы о причине озабоченности они отмалчивались или отвечали: – Да. – Нет. С чего ты это взял? – До обеда копали картошку, потом отец сказал "На сегодня хватит", и мы пошли мыть руки. За столом, когда выпили по рюмке, отец спросил:
– Андрей, а ты был знаком с Дорошенко?
– Дорошенко? Что-то знакомое… Нет, не знаю. Не могу вспомнить.
– Это тот, о котором вчера вечером говорили в "Новостях", – вставила мама.
– А! Которого вчера застрелили? Замначальника порта?
– Ну да, – сказал отец.
– Слышал в новостях, – сказал я, – но знаком? Не мой уровень.
– Ты в городе тоже не последний человек, – сказал отец, – вполне мог его знать.
– Не путай, – сказал я, – Замначальника порта. Порт у нас один, а таких салонов, как мой, в городе с десяток.
– Ну и слава Богу, – сказала мать, – а то мы с отцом уже переволновались.
– Да как не волноваться, – сказал отец, – в городе убийство за убийством. Может, кому-то и твоё место спать не даёт.
– Человека со стороны на моё место не поставят, – объяснил я, – а если кто-то из моих подчинённых, то шепнут что-нибудь начальству, донос напишут… Пока, вроде, в моё кресло охотников я не видел. Короче говоря, таких, как я, увольняют, а не отстреливают.
– И сколько же развелось этих киллеров, – сказала мама, – подумать только: наёмные убийцы. Раньше о таких только в книжках про Средневековье читали, а сейчас – пожалуйста! И откуда только они взялись?
– Откуда, откуда… – сказал отец, разливая по второй, – в Афганистане научились, да в горячих точках. Сначала по врагам стреляли, а потом – за кого заплатят.
– Ну ты, отец, скажешь. По врагам – это ж совсем другое дело. У нас, считай, поколение отцов – все воевали, но убийцами-то не стали.
– Время было другое, – сказал отец. – Народ держали в ежовых рукавицах. Да и тогда было всякое. Только мы не знали. А сейчас – вообще делай, что хочешь. Теперь вместо закона деньги.
– И какие их матери рожали? – сказала мама. – А сами они? Ну, я понимаю, из ревности, ну, ещё что-нибудь такое… А тут – человек, которого ты не знаешь, просто за деньги… Да как же они живут после этого?
– Ладно, мать, – сказал отец. – Хватит о грустном. Давай неси пироги, зря, что ли, всё утро у плиты простояла. Вон, у Андрея уже слюнки потекли.
Возвращался я, как всегда, на электричке. Народу было много, но не битком, как иногда. Ближе к городу я вышел на площадку покурить. Хотя я, наезжая к родителям, одевался скромно, но всё равно довольно заметно выделялся среди брезентовых плащей и ватников. В тамбур из вагона за мной вышли двое парней. Один – высокий, длинноносый, с пижонскими усиками, делавшими его лицо ещё более отталкивающим, и второй – пониже, лицо простое, нос картошкой и почему-то в шляпе. Я встал у двери. Они подошли вплотную.
– Слышь, мужик, – сказал длинноносый, – у нас с приятелем маленько не хватает на пузырь. Подбрось немного.
– Сколько? – спросил я, понимая, что "немного" – это для завязки разговора, а нужно им всё и, скорее всего, не только денег.
– Да сколько есть, – сказал второй, – водка нынче дорогая.
– Действительно, – сказал первый, и я услышал щелчок выкидного ножа. – Так что давай, сколько есть.
Нож был на уровне моего живота.
– Чёрт с ним, – подумал я, – деньги я почти все оставил родителям. Банковская карточка? Хрен с ней тоже: отменю и все дела.
Я полез за кошельком и вдруг, после мысли о родителях, подумал: "Как же так? – какая-то пригородная шпана пытается меня грабить… Меня – КИЛЛЕРА! Так вот просто…"
– Ладно, парни, – сказал я, – не будем ссориться.
Вынул кошелёк и протянул длинному, стоявшему справа. Когда он потянулся за кошельком, я как бы случайно выпустил его из рук. Длинный автоматически нагнулся за ним – и тут я со всей силы ударил его коленом в лицо. Что-то хрустнуло, и он рухнул на пол. Почти одновременно я двумя пальцами – рогаткой – двинул в глаза второму. А когда он схватился за морду, врезал ему ногой в пах, а потом замком двух рук долбанул по затылку. Несколько мужиков, которые до этого делали вид, что ничего не видят, с явным удовольствием смотрели на два лежащих и воющих тела.
– Если у кого есть вопросы, – сказал я, – посмотрите, что у них было в руках.
И я ногой подтолкнул нож к середине площадки. Вопросов не последовало, и я, открыв дверь тамбура, перешёл в соседний вагон, не сомневаясь в том, что хозяйственные мужички нож на полу не оставят. Через несколько минут электричка подошла к платформе "Ленинский проспект", и я вышел из вагона. Минут двадцать шёл по направлению к Московскому проспекту и, окончательно успокоившись, сел в такси.
Недалеко от дома опять захотелось прогуляться, я отпустил такси и медленно побрёл по лужам, забитым опавшей и уже пожухшей листвой, с наслаждением вдыхая запахи недавно прошедшего дождя, мокрых деревьев и нежно и остро пахнувшего камня. Но где-то в десяти шагах от подъезда я буквально был сбит каким-то несолидным – явно дамский вариант – "Альфа-Ромео", который пытался развернуться там, где этого не сделал бы ни один грамотный водитель. Результатом было то, что этот ковбой на колёсах своим задом впечатал меня в стенку родного дома, довольно сильно повредив ногу. Удержаться в вертикальном положении я не сумел и рухнул на землю, доставив раненой ноге дополнительное развлечение.
Обидчик, которого я уже успел проклясть на самом подходящем для таких случаев разделе русского языка, вопреки моим ожиданиям не сбежал, а выскочил из машины и бросился ко мне. Увидев нечто среднего роста, бесспорно женского пола, которое атаковало меня пулемётной скороговоркой со вставными "Ах!" и "Ох!", я окончательно понял, что сегодня не мой день. Девица оказалась настырной и отнюдь не слабой физически. Сломив моё словесное сопротивление, она настояла на функции костыля или чего-то в этом роде, так что с её помощью и временами вырывавшегося (хоть и тихо) мата, я доплёлся до своей квартиры.
– Вам надо лежать, – сказала Валерия (можете звать просто Лера), – я всё сделаю.
При уже совсем слабом сопротивлении я был уложен на диван и с этого командирского места диктовал, где лежит постельное бельё, бинт, вата, йод и вода, то бишь ванная. На чистой простыне, обнажённый сверху и снизу, в одних – правда, приличных, трусах – я казался себе античным героем, принесённым с поля боя и опекаемым… ну, кто там их тогда опекал… Рана оказалась не глубокой, а точнее, и вовсе пустяковой, разве что довольно кровавой. Чуть выше и чуть ниже колена было содрано не слишком много кожи, боли было больше от соприкосновения с асфальтом, чем с машиной.
Оказалось, что героем я выглядел не только в своих глазах. Промыв рану и забинтовав ногу, Валерия окинула взглядом дело своих рук и удовлетворённо проговорила:
– Герой!
После чего с измазанными в моей крови руками направилась в ванную.
– Герой, – крикнула оттуда, – ну хоть какого-нибудь женского халатика…
– Выйдите, – сказал я, – подойдите к шкафу и возьмите там любую мою рубашку. Там все чистые.
– Посмотрим, – деловито пообещала она, однако рубашку – зелёно-фиолетовую, из самых моих любимых – взяла и снова скрылась в ванной. Там она провозилась недолго и вышла в моей рубашке, которая, к слову сказать, оказалась ей очень к лицу, которое я уже успел хорошо разглядеть. Тёмная шатенка, почти брюнетка с гривой кудрявых рассыпающихся волос, чуть смуглая прелестной бронзовой смуглостью, на которой ярко выделялись серые глаза и алые губы, явно склонные к улыбке и смеху. Точёная фигурка – похоже, что меня сбила красавица. Она подошла к моему дивану в рубашке. Под которой, судя по всему, ничего не было. Сказала задумчиво: – Чего-то в герое не хватает, точнее, на нём что-то лишнее. И деловито взявшись за трусы, стянула их книзу, стараясь не задевать больное место.
Мой, оказавшийся на воле, приятель, не смог не среагировать на всё то богатство, которое угадывалось а частично и виднелось, отозвался соответственно. Тогда она, скинув мою рубашку, буквально взлетела на меня и, закусив губу, опустилась, наделась на него всем своим ладным телом. Потом были подъёмы и опускания, сдавленные стоны и воздымания рук, мои в это время бродили по её соскам и временами пытались втянуть их в рот. Потом ещё стоны. То быстрые, то медленные приникания – и так до обоюдного стона и сладкого обмирания.
Посидев ещё так на мне некоторое время и уняв прерывистое дыхание, она слезла с меня, предварительно нежно-нежно поцеловав в губы, и сказала:
– Уверена, что больной будет жить.
И засмеялась на удивление мелодичным грудным (самый мой любимый тембр) смехом. Быстро привела себя в порядок. Мою испачканную одежду сложила в нужную корзину и спросила:
– Чего ещё хочет больной?
– Повторения процедуры, – твёрдо ответил я.
– Перебьётесь, – сказала она голосом сварливой больничной медсестры, и многообещающе улыбнулась, – сейчас больному нужен сон.
Нашла одеяло, накрыла, прикрутила свет.
– Таблетки нужны или так заснёшь?
– Если можно, коктейль, – попросил я. – Там, в баре…
Но она уже всё нашла. Налила джин, тоник и подала. Принимая стакан, я успел её чмокнуть куда-то ниже локтя.