За несколько дней до поездки я заехал к родителям, которых, особенно в последнее время, не баловал визитами. Мама говорила, что я наношу им "докторский визит" – ровно десять минут.
– Ты не приходи пару месяцев, – говорила она, – собери по десять минут, а потом приди на час, угощу тебя варениками, которые ты любил, пока не стал такой деловой.
– А что это за новая работа? – спросил более прагматичный отец.
– Пока ещё не знаю, – вяло отбрехивался я.
– Многие знания порождают многую печаль, – процитировала домашняя библиотекарша, – хотя нашему сыну такая печаль, по-моему, не угрожает. Выслушав все наставления и приведя в порядок купленную мною месяц назад микроволновку, я расцеловал родителей и сбежал.
ГЛАВА 13
Новая работа нравилась мне куда больше предыдущей. Калининград меня не заинтересовал, несмотря на свою необычность: там ещё сохранились развалины времён войны, которые я раньше видел только на газетных и книжных фотографиях. Но Вильнюс меня покорил. Выезжая рано утром, к часу дня я был уже в литовской столице, минуя по пути Белоруссию. К моему удивлению оказалось, что с Литвой у России нет общей границы, если не считать границу с Калининградской областью. Повстречавшись с Александром Петровичем, передав ему сувенир от Вадима Сергеевича и оформив номер в гостинице, я на весь день оказался предоставленным самому себе. Обычно от гостиницы я спускался по узкой улочке до средневековых Острых Ворот, проходил сквозь них и шёл старинной красивой улицей – мимо нескольких костёлов, православного Духова монастыря до ратушной площади. Потом по такой же старой улице, где обязательно пил вкусный кофе с каким-нибудь литовским пирожным, не торопясь шёл к главной площади столицы, где возвышался Кафедральный Собор, за которым высилась гора с руинами средневекового замка – башня князя Гедиминаса, основателя города. Замечательные кафе, уютные пивные бары с великолепным обслуживанием, доброжелательные люди, не похожие на то жлобьё, что наполняет питерские бары, где продают бессовестно разбавленное пиво – короче, Вильнюс нравился мне всё больше и больше, и я был совсем не против оставаться на этой работе как можно дольше. Но, как известно, всё хорошее кончается быстро.
Однажды, когда я был вызван к Вадиму Сергеевичу, я застал в его кабинете человека примерно того же, что и мой хозяин, возраста с такой же, явно выдающей их общую профессию, выправкой.
– Андрей, – сказал Вадим Сергеевич, – это Виктор Семёнович, мой друг и коллега. С завтрашнего дня ты поступаешь в его полное распоряжение. В полное – это значит, что его приказы ты выполняешь так же неукоснительно, как мои.
– Так, Андрей, – сказал Виктор Семёнович, – завтра приходишь к десяти ноль-ноль по этому адресу: Фрунзенская улица, дом двенадцать, квартира двадцать четыре. Там я скажу тебе, что ты должен будешь делать.
Назавтра к десяти я был по указанному адресу. Дом был обычным жилым домом, но квартира явно служила офисом. В прихожей скучал накаченный молодой человек в просторном пиджаке, под которым угадывалось оружие. Первые дни я просто ездил с записками по указываемым Виктором Семёновичем адресам и к шести вечера бывал уже свободен. Но однажды Виктор Семёнович сказал: – Посиди в прихожей, сейчас придёт машина, поедешь со мной. В машине оказался водитель. Пожилой человек с курносым простонародным лицом.
– Давай, Степаныч, быстро, – сказал мой временный начальник, – только не дразни ГАИшников.
– Как можно, – сказал Степаныч, – и рванул с места.
Как я понял, мы ехали куда-то в сторону Луги и, не доезжая до неё, свернули в лес. Через десять минут по лесной дороге машина остановилась.
– Уверен, что место то самое? – спросил Виктор Семёнович.
– Обижаете, – отозвался Степаныч, – не далее как вчера здесь был, всё подготовил. Осталось только пойти и взять.
– Давай, – сказал Виктор Семёнович, – мы с Андреем сейчас подгребём.
– Значит, так, Андрей, – он повернулся ко мне, затем приподнял водительское сиденье и достал оттуда пистолет, в котором я узнал мечту всех мальчишек – девятнадцатизарядный "глок" с глушителем. Сейчас ты пойдёшь к нашему Степанычу и, выбрав момент, выстрелишь ему в голову. Я буду там через минуту и скажу, что делать дальше. Я онемел, а Виктор Семёнович спокойно продолжал: Приди в себя и делай, что тебе приказали. Можешь пару минут подумать, но только пару, – Вадим Сергеевич сказал, что ты парень сообразительный, так что поймёшь, что выбора у тебя нет. Стрелять в меня тебе нет смысла, и деваться тоже некуда.
Он открыл дверцу машины, всунул пистолет мне за ремень и подтолкнул – иди. И я пошёл по направлению к кустам, откуда доносились какие-то звуки. Придя, я увидел яму, стоя почти по плечи в которой, Степаныч доставал снизу какие-то продолговатые ящики и складывал их рядом с ямой. Хотя я был ошарашен услышанным в машине, мой мозг работал чётко. Подождав, когда Степаныч, достав последний ящик, собрался вылезать, я вытащил из-за пояса "глок" и выстрелил ему в затылок. Степаныч рухнул в яму.
– А теперь давай приберём место, – сказал незаметно подошедший Виктор Семёнович.
Он протянул мне одну из двух принесённых сапёрную лопатку. Минут десять мы работали молча.
– Теперь нарежь дёрна и уложи его, чтобы не осталось следов.
Он забрал у меня лопатку и, хмыкнув, вынул из-за моего пояса пистолет.
– Не задерживайся, жду тебя в машине.
В машине он сел на место водителя и жестом показал мне на место рядом. Потом включил зажигание и, не трогаясь с места, сказал: – Хороший человек был Степаныч, да жаль, стал смотреть не в ту сторону. Так-то. И тронул с места. Высадил меня у метро Парк Победы и распорядился: – Завтра отдыхаешь, а послезавтра ко мне. Как обычно – к десяти ноль-ноль.
Домой я пришёл расстроенный и растерянный. – Как же так, – думал я, – похоже, меня снова используют как киллера, но на этот раз просто как исполнителя-шестёрку. Так сказать, киллер за зарплату охранника. Дело, конечно, было не в деньгах, просто, разъезжая в Калининград и обратно, я уже размечтался о другой, куда более красивой жизни, чем в пору моей работы на Лёху и Михаила Петровича, о которой я хотел забыть и больше не вспоминать. Оказалось, что та работа меня держит на крепкой цепи и просто так от неё не отделаться. Ни к какому выводу не придя, я решил позвонить Даше и крепко с ней выпить, а завтра попроситься к Вадиму Сергеевичу и серьёзно с ним поговорить. Дашка оказалась свободной, я сбегал за коньяком и шампанским и через пару часов в её объятьях забыл обо всех неприятностях этого дня.
Назавтра я позвонил, как всегда, через Вадьку, его отцу.
– Ну, что там? – недовольным тоном спросил Вадим Сергеевич.
– Я бы хотел с вами поговорить, – сказал я.
– Не сегодня, – ответил он. – Ещё неделю ты в распоряжении Виктора Семёновича. Потом я тебя вызову, – и повесил трубку.
Делать было нечего. Утром следующего дня ровно в десять ноль-ноль я был на Фрунзенской.
– Отдохнул, – спросил Виктор Сергеевич, – сегодня сходишь по двум адресам и свободен. Завтра как всегда.
Вадим Сергеевич принял меня хмуро. Не сразу усадил, сел сам, подвинув ко мне своё кресло. Разрешил закурить.
– Ну, – сказал, – жалуйся, ты же жаловаться пришёл. Валяй.
– Вадим Сергеевич, – сказал я, несколько сбитый с толку, – я – не жаловаться, я… Но ведь вы говорили о работе в охране, потом я на машине через Прибалтику… Ведь, по-моему, ничего не делал не так… И для вас всегда… А тут… человека в первый раз вижу… и приказывает… ну, убить… Вы же не говорили об этом… ну, таком…
– Выходит, я тебя обманул, – сказал Вадим Сергеевич, – не возражай, ты именно это хотел сказать. То есть, я поступил по отношению к тебе нечестно. Стало быть, поговорим о честности. Я ведь понимал, что этого разговора нам не избежать, и, можно сказать, давно к нему готов. О честности так о честности. Прежде всего всё то, что ты навешал на уши старому дураку – мне – в первую нашу встречу, я выбросил из головы или, как вы говорите, стряхнул с ушей сразу, потому что там было правды с гулькин хер, а всё остальное было обычным и весьма глупым враньём. Ты действительно подрабатывал и там и там, и продавцом и грузчиком, только тянулось это не месяцами, как ты расписывал, а неделями максимум. Не устраивали тебя те жалкие денежки, поэтому и протоптал ты дорожку к армейскому дружку Лёхе, который работал на следующего твоего друга Михаила Петровича, а тот на меня, или, скажем точнее, со мной. Работал твой друг Лёха сначала хорошо, а потом плохо, даже очень плохо, за что и был справедливо наказан в назидание всем прочим. А ты, после Лёхиной смерти, стал работать на моего друга и, подчеркну, коллегу Алексея Ивановича, известного тебе как Михаил Петрович. Старая наша чекистская слабость к псевдонимам. Спрашивается, чем же занимался наш юный друг Андрей, который пришёл ко мне пожаловаться на жестокость окружающего мира, непереносимую для его сентиментального сердца, под руководством того же Лёхи и его старшего товарища, гм… гм… Михаила Петровича. А занимался наш Андрей тем, что хладнокровно отправлял на тот свет людей, на которых ему делали заказ, и которые ему лично ничего плохого не сделали. И так вошёл во вкус такой работы, что уже сам, по личному почину, прикончил своего работодателя, упомянутого нами Михаила Петровича, являвшегося, кстати, родным отцом любовницы нашего Андрея – Даши.
– Почему это я… – совершенно по-детски попытался возразить я, – какой мне был смысл?…
– Дойдём сейчас и до этого, – сказал Вадим Сергеевич. – В школе КГБ, где я учился, нам преподавали науку логику, вообще приучали думать логично. Так вот я и подумал: киллер наш решил обрубить концы. О его деятельности – так думал он по глупости – знает только один человек. Я, таким образом, у него как бы на поводке. А мне хочется быть свободным художником, никому не подчиняться и прочая мутотень. Короче, мотив у тебя, с моей точки зрения, был. И, наконец, второе: На Михаила Петровича работало пять исполнителей. После его смерти четверо постарались найти контакт с тем, кто остался, то есть, со мной. И только ты этого не сделал.
– Как я мог найти? – сказал я, уже понимая, что моя игра проиграна полностью, – Я вообще не знал…
– Не будем об этом, – сказал Вадим Сергеевич, – важно, что они попытались. А ты нет. Я, конечно, мог сразу наказать тебя, не хуже, чем Лёху, но я человек прагматичный и решил, что такой решительный парень, который решил – и сразу сделал, сможет мне пригодиться. Поэтому всё это время я не выпускал тебя из виду, а когда решил, что пора – тогда ты и встретился с моим Вадькой на Кипре. Ты всё понял?
– Понял, – пробормотал я с убитым видом.
– Да ладно, – сказал он. – Не унывай и не тушуйся. Твоя жизнь только начинается и если ты сознательно, я подчёркиваю – сознательно поставишь на правильных людей и на их идеи, она окажется богатой… да, богатой на всё: на приключения, на женщин, на деньги – большие деньги, которые означают большие возможности. Сейчас мы с тобой говорим как будто в первый раз – тот, где ты врал а я слушал – не в счёт. Поэтому сейчас, когда ты кое-что узнал и, надеюсь, понял, мне нужен твой чёткий ответ: ты со мной или хочешь отступить? Если хочешь – пожалуйста, мы никого насильно не держим. Может, тебе нужно время подумать?
– Нет, сказал я, – не нужно. – Не такой уж я полный дурак, добавил я про себя, чтобы не понимать, что для ответа у меня есть два варианта, а чтобы выжить – один. – Я, конечно, с вами. Приказывайте, вопросов больше не будет.
– Ну и молодец, сказал Вадим Сергеевич. – Я в тебе и не сомневался. Сейчас иди – когда будет надо – вызову.
ГЛАВА 14
Я снова вышел на работу в салон. Опять три дня на входе, три внутри. Состояние своё могу назвать как бы слегка заторможенным, поскольку ещё не ясно понимал, что это за дорога, на которую я, похоже, что окончательно, вступил. Но как говорилось в какой-то не то в китайской, не то в японской книжке, которую я прочитал ещё до армии, если не понимаешь, куда тебя несёт течение, а выбраться из него не можешь – положись на него, всё равно тебе ничего другого не остаётся. В салоне я уже легко узнавал те машины, которые к нам возвращались в несколько изменённом виде (по документам салона они были проданы). Глядя на них, я понимал, что каждая содержит в себе какую-то тайну, и, возможно, тайну кровавую. Что это за тайны, я не знал, и вообще, из всей свалившейся за последнее время на мою не очень сообразительную голову информации никаких внятных выводов сделать не мог. Да и на личном фронте дела шли не лучшим образом. Люда явно что-то чувствовала и, хотя вопросов не задавала, несомненно от меня всё более отдалялась, а откровенно объясниться с ней я, по понятным причинам, не мог. Дашка тоже не задавала вопросов, но всегда – днём ли, ночью – на мой звонок отвечала радостно и летела ко мне (или я к ней), после чего мы быстро валились в койку, где я обо всём забывал. Родителей я навещал редко, мне всё труднее стало выслушивать простодушные вопросы отца и печально-подозрительные взгляды матери.
В один из дней, когда я слонялся по салону, я вдруг услышал за спиной "лаба дена, бернюкас". Что такое "бернюкас", я не знал, но что "лаба дена" по-литовски значит "добрый день" – хорошо усвоил за время пребывания в Вильнюсе. Несмотря на то, что за время наших встреч мы с Александром Петровичем сказали друг другу всего несколько слов, я обрадовался ему как родному. "Лаба дена", – с удовольствием ответил я тоже по-литовски. – Соскучились по России?
– Честно говоря, не очень, – отозвался он, – но когда вызывает начальство… Он шутливо ткнул пальцем вверх. – А ты по Вильнюсу?
– Очень! – горячо ответил я, – увы, не посылают.
– Значит, ты здесь незаменимый кадр, – сказал Александр Петрович. Попробую всё-таки выпросить тебя у Вадима Сергеевича. Дней на пять. Если отпустит – завтра и выедем. Скажем, на этой тачке, – он кивнул в сторону "Форда" цвета "металлик". Такую повести сможешь?
– Запросто, – радостно отозвался я, – а как я узнаю, что…
– Будь сегодня вечером дома, – сказал Александр Петрович.
Остаток рабочего дня я провёл в приподнятом настроении.
На следующий день мы выехали из Питера на том самом Форде. Александр Петрович оказался очень интересным собеседником, так что, хотя я и не слишком хорошо выспался, опасения заснуть за рулём у меня не возникало. Его отца, воевавшего в армии генерала Черняховского, освобождавшего Прибалтику, после ранения и госпиталя оставили служить в Вильнюсе. Там Александр Петрович и родился. Поэтому литовский он знал, как русский, а Вильнюс, как свою квартиру. От него я услышал много интересного и о башне Гедиминаса и об Арсенале с Барбаканом – городской крепости, по кирпичику восстановленной совсем недавно. И о литовской красавице Барборе Радвилайте – королеве польско-литовского государства, отравленной завистливыми придворными, и гроб с телом которой сопровождал король – пешком и во вретище. Довольно забавно было переезжать белорусско-литовскую границу: узкую, в колдобинах, ничем не отличающуюся от российских, дорогу – сразу после переезда границы сменяла современная автострада с несколькими полосами движения и опрятными автобусными остановками. Моя многократная виза ещё действовала, и уже через несколько часов мы въезжали в литовскую столицу. На этот раз Александр Петрович устроил меня не в знакомом мне "Гинтарасе", а в многоэтажной гостинице "Драугисте" – "Дружбе". Вид из моего одноместного номера на шестом этаже открывался на парк, который большинство виленчан называли его польским именем "Закрет" и широкую в этих местах реку Нерис.
Задание, с которым я был отправлен в Литву, было простым: я должен был убить… Чёрт возьми! К этому времени я выполнил не один заказ, да и в Афгане служил отнюдь не поваром, но как всё-таки трудно выговорить это гнусное слово "убить"! Куда легче, нейтральнее – "ликвидировать" или, скажем, "устранить". Но, называя вещи своими именами – я должен был именно убить. Убить Виктора Семёновича, в чьём распоряжении я был в Питере несколько дней. И с которым уже здесь, в Вильнюсе, перекинулся несколькими словами. Сев в нашу машину, он сказал:– Как дела, Андрей? Смотрю, Литва пришлась тебе по вкусу. – Конечно, с Михаилом Петровичем я был в куда более тесных отношениях, но там были личные счёты, да и Лёхину смерть я прощать ему не собирался. А здесь…
Через два часа мы втроём парились в уютной лесной баньке-сауне – литовская номенклатура не хотела отставать от российской, поэтому под Вильнюсом было понастроено немало таких "заведений" для местных и заезжих бонз.
– Поедем в нашу, – сказал Александр Петрович. После парной Александр Петрович и Виктор Семёнович выпили и закусили, мне, как водителю, не наливали. А когда вышли и подошли к оставленной на специальной стоянке машине, я выстрелил Виктору Семёновичу в голову из полученной утром от Александра Петровича "беретты".
Убедившись, что второго выстрела не требуется, Александр Петрович сказал:
– Оставь его, как лежит. Поехали.
Перед въездом в город, он попросил: – Притормози.
И когда я остановил машину, проговорил:
– Вот что, Андрей. Думаю, что понимаю твоё состояние. Но это был приказ, а приказы не обсуждаются. Но на один твой незаданный вопрос могу ответить. Почему здесь, а не в Питере? Потому что было надо, чтобы генерал КГБ был убит в недружественном нам государстве. Может сложиться ситуация, когда это будет нам очень и очень на руку. Всё. Остальные вопросы – к Вадиму Сергеевичу. Но мой тебе искренний совет их не задавать. Высади меня у автовокзала, а потом возвращайся в гостиницу. На твоём месте я бы принял грамм двести и снял симпатичную литовскую девушку.
Состояние моё было не из лучших. Одно дело видеть "клиента", о котором ты не знаешь ничего и к которому не испытываешь никаких личных чувств, в перекрестье оптического прицела, и совсем другое – с двух шагов стрелять в человека, с которым ты две минуты назад разговаривал и за одним столом закусывал. По иронии судьбы Виктор Семёнович был убит точно так же, как – по его приказу – его водитель Степаныч в лесу под Питером. Поэтому я последовал совету Александра Петровича, только принял не двести, а два по двести. После чего пригласил к себе в номер сидевшую за соседним столиком невысокую и ладную блондинку.
Утром я проснулся от ощущения пристального взгляда. Открыв глаза, я увидел, что, облокотившись на локоть, на меня внимательно смотрит Агота.
– Ты ночью всё время что-то бормотал во сне. Тебе снилось что-нибудь плохое?
– Пустяки, – сказал я, – просто немного устал. Лёгкое одеяло, которым мы накрывались ночью, сбилось куда-то в ноги, и, посмотрев на обнажённую девушку, я снова притянул её к себе.
В ванную Агота пропустила меня первым, а когда вышла из ванной сама, я вдруг почувствовал такую тёплую волну нежности, что неожиданно для себя сказал:
– Ты знаешь, мне почему-то не хочется с тобой расставаться. Как ты смотришь на то, чтобы нам вместе позавтракать?
– Положительно смотрю, – сказала она, – мне тоже почему-то не хочется с тобой расставаться.