Наконец, расследование вернулось к Рэндаллу Холкомбу. Мотив мести звучал вполне правдоподобно, время и его опознание в связи с угоном "Понтиака" тоже возникли очень кстати. Тот факт, что кто-то прикончил самого Холкомба, являлся совсем незначительной проблемой. Обсуждалось предположение, что его убийство не имело никакого отношения к делу Наварра. Или друзья моего отца из полицейского управления успели добраться до Холкомба раньше федералов. Такие случаи известны. Да и вообще ФБР любит мертвых убийц, может быть, больше, чем любило моего отца. Они объявили прессе, что преступление совершено на почве мести, классифицировали дело как "раскрытое" и спокойно положили на полку.
Я закрыл и вернул папку Ларри, когда часы показывали восемь и за окном начало темнеть. Я отдал ее почти в том же виде, в каком получил, если не считать нескольких бумажек, которые припрятал в тот момент, когда он засовывал голову в холодильник. После чтения документов ощущение у меня было такое, будто глаза у меня превратились в два тающих кубика льда.
- Ну? - спросил Ларри.
- Ничего, - ответил я. - По крайней мере, пока ничего такого, что представлялось бы мне интересным.
- Пока?
Драпиевски снял ноги с кофейного столика, с трудом доковылял до холодильника - видимо, все тело у него затекло, - обнаружил, что там ничего не осталось, и решил, что пора уходить. Взяв со стола пистолет и шляпу, он посмотрел на меня.
- Трес, Ривас прав насчет одного - ты к этому не имеешь отношения. Пусть они ищут девушку. А я, как обещал, проверю Карнау и Шеффа. Если ты будешь путаться под ногами, ничего хорошего не получится.
Похоже, мой взгляд что-то ему сказал, потому что он тихонько выругался, вытащил карточку и бросил на стол.
- Твой отец был хорошим человеком, Трес.
- Угу.
Драпиевски покачал головой, как будто я его не слышал.
- Из тех, кто может убедить тебя убрать пистолет от виска, когда кажется, будто ничто другое уже не важно.
Я посмотрел на лоснящееся лицо пятидесятилетнего Драпиевски. Он снова улыбался, словно не мог ничего с собой поделать. Может быть, я ослышался, и он ничего такого не говорил. На мгновение я представил, как он сидит в темной комнате и не сводит глаз с дула пистолета.
- Если тебе что-нибудь потребуется, позвони по этому номеру, - сказал он мне. - Я сделаю все, что будет в моих силах.
- Спасибо, Ларри.
После того как он ушел, я принял тепловатый душ и снова посмотрел на блокнот отца. Я перечитал его записи, касающиеся подготовки к суду над Ги Уайтом, и загадочные слова внизу: "Сабинал. Купить виски. Починить забор. Почистить камин". Однако по-прежнему ничего не понял. Тогда я закрыл и бросил блокнот на стол.
Моя девушка пропала. Ее другой любимый, который перестал быть любимым несколько месяцев назад, разъезжает по городу с ее деловым партнером. А я сижу на своем футоне и читаю списки необходимых покупок, составленные отцом.
Я решил довести до совершенства этот великолепный день, позвонил матери и попросил одолжить мне денег. Разумеется, она пришла в восторг: я же чувствовал себя, как тот летчик, который поцеловал нечто волосатое.
Глава 20
Ночью мне снился отец на нашем ранчо в Сабинале. Рождество, я учусь в седьмом классе, в тот год выдалась одна из самых суровых зим в Южном Техасе. Мескитовые деревья стояли голыми, как телевизионные антенны, а кустарник приобрел желто-серый цвет в тон тучам. Я в оранжевой парке, стою на коленях и держу в руках ружье 22-го калибра, которое отец подарил мне утром. Дуло все еще теплое после десяти выстрелов, которые я сделал.
Рядом со мной отец, также одетый для охоты и похожий на светящуюся палатку на шестерых. Он надвинул свой "стетсон" до самых глаз, и я вижу только обвисшие небритые щеки, нос с красными прожилками и кривую влажную улыбку, частично скрытую жеваной кубинской сигарой. Пар от его дыхания смешивается с дымом. В свежем морозном воздухе от него пахнет как от вкусного, но подгоревшего обеда.
На прогалине еще подрагивает тело пекари. Огромное зубастое животное с черной шерстью, слишком крупное и злобное, чтобы охотиться на него с ружьем 22-го калибра. Я подстрелил его от неожиданности, второй раз нажал на курок уже в ярости, потом от отчаяния, чтобы прикончить мерзкую тварь. Все это время отец молча за мной наблюдал - лишь в самом конце улыбнулся.
Наконец, пекари застыл на земле, раздался низкий влажный звук, и наступила тишина.
- Самое злобное животное из всех, созданных Богом, - говорит отец. - И самое грязное. Ну, и что теперь тебе следует сделать, сын?
При желании отец мог разговаривать, как выпускник Гарварда, но в те моменты, когда он меня испытывал, когда хотел создать между нами дистанцию, в его речи появлялся сильный акцент. Медлительный говор, характерный для завсегдатаев местных ресторанов, свободный и небрежный - так в реке к тебе приближается водяной щитомордник.
- Его мясо годится на еду? - спросил я.
Отец пожевал сигару.
- Можно сделать отличную колбасу, если у тебя есть желание.
Он позволил мне взять нож и отошел в сторону, когда я приблизился к еще теплому телу. Мне потребовалось много времени, чтобы освежевать тушу. Как только я прикоснулся к шкуре пекари, по коже у меня побежали мурашки, но сначала я не обратил на это внимания. Помню, как поднимался в воздух пар над внутренностями и появился непередаваемо отвратительный запах - кислая вспышка страха, гниения и экскрементов, которая не идет ни в какое сравнение даже с худшей вонью городских переулков. Таким был мой первый урок - газ, который выходит из тела только что умершего животного. Я едва не потерял сознание, и мне пришлось согнуться пополам, но я заметил суровый взгляд отца и понял, что должен продолжать. И я сделал свой выбор.
Закончив, я связал пекари ноги и просунул между ними ветку. Все тело у меня невыносимо чесалось. Отец стоял и наблюдал, как я затаскиваю пекари в кузов пикапа. Глаза у меня слезились; я изнывал от зуда, на руках появились крошечные красные точки, как будто их облили кислотой. Наконец, охваченный отчаянием, я повернулся к отцу, который по-прежнему держался на приличном расстоянии. Униженный и несчастный я ждал, когда он объяснит, что я сделал не так.
- Каждый охотник должен один раз совершить эту ошибку, - наконец, заговорил он, и его голос прозвучал почти сочувственно. - Больше он никогда ее не повторит. Ты подошел слишком близко к только что убитому пекари, и в качестве прощального подарка получил запах. Но это еще не самое худшее.
Отец бросил на землю окурок сигары и растоптал ее огромным ботинком. Когда он заговорил снова, боль добралась до моего скальпа, подмышек и паха. В ушах стоял глухой гул.
- Тело животного остывает очень быстро, и мелкие блохи, чигу и клещи, а также все виды паразитов, которые размножаются на шкуре пекари, перебираются на ближайший источник тепла, - продолжал отец. - Ты оказался таким источником. Никогда не приближайся к мертвому телу, пока оно не остынет окончательно. Никогда.
Обратно мне пришлось идти домой пешком - отец не пустил меня в пикап. Один день я провел в душе, и еще один - обливаясь кортизоном. После того Рождества я больше никогда не стрелял из ружья. Однако освоить второй урок - не приближаться к мертвецам - оказалось значительно труднее.
Потом место действия сна изменилось, из Сабинала я перенесся в кампус АТ и увидел восемнадцатилетнюю Лилиан. Она первокурсница, стоит у входа в класс живописи, босиком, заложив руки за спину. Ее хлопковый комбинезон и короткие светлые волосы забрызганы красной акриловой краской.
За неделю до этого мы с ней в очередной раз жутко поссорились. Я выбежал из "Дикси чиккенс" посреди обеда, а Лилиан кричала мне вслед, что больше никогда не станет со мной разговаривать. В моем сне я шел к ней, она же молча на меня смотрела.
Как только я оказался рядом, она легко коснулась кончиками пальцев моего лица и оставила липкие акриловые полоски на левой щеке. Потом, сохраняя серьезное выражение, разрисовала вторую щеку, словно наносила боевую раскраску, и рассмеялась.
- Значит, я прощен? - спросил я.
Ее глаза стали ярко-зелеными, она подошла ко мне так близко, что ее губы коснулись моего подбородка, когда она заговорила. Ее дыхание пахло, как вишневые "Лайфсэйверс".
- Ничего подобного, - сказала она. - Но тебе не удастся от меня избавиться. Помни об этом, когда в следующий раз будешь меня бросать.
Зазвонил телефон.
Я проснулся и обнаружил, что лежу поперек футона и каким-то непостижимым образом умудрился снять трубку. Ставни у меня над головой были распахнуты, солнечный свет на лице казался невыносимо ярким и горячим, как бензин, и я прищурился. Прежде чем я открыл рот, Роберт Джонсон забрался мне на голову.
- Мурр, - заявил он.
- О, Роберт Джонсон, как хорошо, что ты дома, - сказала Майя Ли.
- Извини, - прохрипел я. - Может, я не буду вам мешать?
Она рассмеялась, и ее смех помог мне проснуться. Я вспомнил, как по утрам в воскресенье в Потреро-Хилл пил кофе и смотрел на рассеивающийся над бухтой туман. И город беглецов, где не нужно думать о прошлом, о доме и о тех, кто исчез из твоей жизни.
- С тобой непросто связаться, Трес, - сказала Майя.
Я сел и сбросил на пол пустую бутылку от текилы. Мой взгляд уперся в кухонное окно. Майя дожидалась остроумной реплики. Однако я молчал.
- Трес? - повторила она, но теперь ее голос изменился.
Я переместился на кухню, насколько позволял телефонный провод. Ржавая металлическая рама на окне над раковиной была широко распахнута и сильно перекошена. Нижнюю петлю аккуратно вырвали, древняя защелка, которая удерживала окно в закрытом состоянии, оказалась снаружи.
- Трес? - снова заговорила Майя. - Что происходит?
Я присел на кухонную стойку и посмотрел на индийскую сирень, которая росла под окном. Несколько розовых лепестков плавало в стоящей рядом с мыльницей чашке со вчерашним кофе. Еще парочка украшала одинокий отпечаток грязного ботинка, оставшийся на раковине, однако я не заметил на нем никаких канавок или бороздок, только удлиненный носок и еще, что он большого размера, около десяти с половиной.
- Майя, сколько у тебя есть времени? - спросил я.
Глава 21
Я обругал Роберта Джонсона за то, что он не датский дог. Майя обругала меня за то, что я долго просыпаюсь.
- Сколько раз я тебе говорила, - возмущалась она, - если грабитель заберется к тебе, пока мы спим… - Она слишком поздно поняла, что произнесла "мы", и запнулась; так шелк цепляется за колючую проволоку.
Когда она заговорила снова, ее голос звучал ровно и профессионально.
- Ладно, теперь давай все с самого начала.
Я рассказал ей то немногое, что мне удалось узнать о смерти отца, об исчезновении Лилиан, о разговоре с Ги Уайтом и угрозах в мой адрес. А еще про загадочную фотографию, которую спрятал Бо Карнау, о том, что у них с Дэном Шеффом какие-то общие дела, и в конце о следах, оставленных на полу в галерее и на моей раковине.
Майя молчала целую минуту. Из трубки до меня донесся протяжный гудок туманной сирены.
- У тебя что-нибудь пропало? Например, фотографии, которые ты нашел?
- Тот, кто это сделал, пробыл у меня совсем мало. Не думаю, что он искал бумаги. Они лежат там, где я их оставил. И у меня ничего не взяли.
- Даже твою жизнь.
Я попытался убедить себя, что в ее голосе не прозвучало разочарования.
- Приятно, когда тебя любят, - сообщил я ей.
Некоторое время Майя злилась молча, потом не выдержала и сказала:
- Трес, твой друг Драпиевски прав. Предоставь расследование полиции и проваливай оттуда.
Я не ответил.
- Естественно, ты ничего этого делать не станешь, - сказала она.
Я вновь не ответил, и она вздохнула.
- Мне следовало оставить тебя там, где мы познакомились - пусть бы ты и дальше командовал баром в Беркли.
- Я был лучшим из всех, кого ты тренировала.
- Ты был единственным, кого я когда-либо тренировала.
Техасцу трудно спорить с тем, кто говорит правду. Роберт Джонсон запрыгнул на стойку, понюхал отпечаток ботинка на раковине и бросил на меня оскорбленный взгляд - вероятно, Майя выглядела сейчас так же. Двое против одного.
- Ладно, давай предположим, хотя я думаю, что это ерунда: если ты потянешь за две ниточки - исчезновение Лилиан и смерть твоего отца - то выяснится, что они каким-то образом связаны. Тогда получается, что, кроме убитого бывшего заключенного, кто-то еще…
- Его звали Холкомб.
- …имел отношение к убийству десятилетней давности, и твои вопросы его встревожили. Кем бы он или они ни были, они стали тебе угрожать, возможно, похитили человека, которого ты… знаешь, однако они не хотят тебя убивать. Почему?
Я взял из раковины раздавленный розовый лепесток сирени и посмотрел на него. Мысль о том, что наступило утро и я все еще жив, не могла компенсировать чувство неприятной пустоты в желудке после выпитой текилы. Смутные воспоминания о том, что на меня кто-то смотрел посреди ночи, поползли по моей коже, точно запах мертвого пекари, а еще появилось ощущение липкой красной акриловой краски.
- Я не знаю, - сказал я. - Зачем кому-то обыскивать художественную галерею, дом Лилиан, забираться ко мне? Почему Дэн Шефф болтался во дворе Лилиан, собираясь устроить драку с ее новым приятелем, когда из записной книжки Лилиан я узнал, что она порвала с ним несколько месяцев назад? Зачем Карнау сел в машину к Шеффу? Все эти вопросы пока остаются без ответов.
- Трес, я знаю, ты хочешь найти связь между последними событиями и смертью твоего отца, - после некоторых колебаний ответила Майя.
- Но?
- Возможно, такой связи нет.
Я посмотрел в потолок. Над плитой образовалось пятно в форме Австралии, которое изогнулось посередине, словно отчаянно пыталось удержаться на краю мира.
- Ты думаешь, мне этого хочется? - спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.
- Ты хочешь, чтобы это стало твоей проблемой, чтобы именно ты за нее отвечал, - сказала Майя. - Я тебя знаю. Но нельзя исключать, что у Лилиан какие-то свои дела, не связанные с твоим отцом. Такое случается, Трес.
"Я тебя знаю". Три самых неприятных слова в английском языке. Не дождавшись моей реакции, Майя пробормотала несколько ругательств на китайском. Мне показалось, что она поднесла телефонную трубку к другому уху.
- Ну, ладно, давай поговорим о твоем отце. Ты и в самом деле полагаешь, что в убийстве замешан кто-то из его политических противников? - спросила Майя.
На мгновение я представил, как член муниципального совета Фернандо Асанте в бежевом спортивном костюме большого размера пытается забраться в мое кухонное окно, его ковбойский сапог оставляет на раковине отпечаток, а солидное брюхо болтается среди ветвей сирени. У меня даже настроение немного улучшилось.
- Даже в Техасе политики обычно не бывают такими колоритными личностями. Асанте, самый подходящий кандидат, по утрам с трудом находит собственный член.
- Ну, тогда торговец наркотиками, человек, в чей дом ты так нагло ворвался с пистолетом в руках?
На этот раз мне пришлось немного подумать.
- Если это Ги Уайт, то я не вижу в его действиях никакой логики. Зачем убивать выходящего в отставку шерифа, в особенности если известно, что подозрения падут именно на тебя? И почему он начал нервничать из-за моего появления сейчас, когда даже федералы ничего не сумели найти? - сказал я.
- Однако я не слышу убежденности в твоем голосе.
- Может быть, мне стоит нанести ему еще один визит.
- Нельзя приходить к мафиози дважды в неделю и пытаться вытряхнуть информацию относительно его преступлений, - после паузы сказала Майя.
Я не стал ей отвечать.
- О, господи, даже не думай, Трес.
- Ничего другого не остается, разве что заняться информацией из полицейского досье, которую я прибрал к рукам.
- Что?
- Ладно, забудь.
- Господи, - сказала Майя.
- Уррр, - сочувственно заметил Роберт Джонсон.
- Это касается моего отца, и я считаю бумаги своим наследством.
- Тебе в наследство досталось безумие, Наварр.
- Я много работал, чтобы заполучить свое безумие, госпожа Ли, - запротестовал я. - Никто не принес мне его на серебряном блюде.
- Проклятье, и как я только могла на тебя запасть? - удивленно спросила Майя.
После этого наступила неловкая пауза. Наконец Майя вздохнула.
- Трес, я помню, как ты лежал в переулке Ливенворта с балийским ножом в легких…
- На самом деле легкое было слегка задето.
- …из-за того, что решил сам поговорить со спятившим торговцем гашишем.
- Ничего бы такого не случилось, если бы всем известная Эйприл Голдмен мне не наврала.
- Ты был бы мертв, если бы она не послала меня за тобой.
- Старые добрые "Терренс и Голдмен". Думаю, твои боссы скучают без меня, - сказал я.
Мне пришлось выслушать еще несколько китайских проклятий.
- А твой друг умеет драться? - Майя попыталась в последний раз меня уговорить.
Я рассмеялся.
- Ты имеешь в виду Ральфа? Ральф изворотливый сукин сын, который дерется так же честно, как загнанная в угол ласка.
- Отлично. Ты возьмешь его в напарники?
- У Ральфа собственные деловые интересы. Он не любит привлекать к себе внимание.
- Я не хочу, чтобы ты занимался этим делом в одиночку, Трес.
- Майя, я больше не живу на другой стороне Бэй-бридж.
- А если я приеду к тебе? - после некоторых колебаний спросила она.
Я промолчал в ответ и наконец спросил:
- Мы ведь договорились расстаться тихо и мирно? И ты согласилась с моим решением.
Майя обдумала мои слова.
- Я когда-нибудь тебе лгала, Трес?
- Только в тех случаях, когда хотела что-то получить.
Она не стала возражать. Я смотрел в потолок.
- Со мной все будет в порядке. Кроме того, это мой родной город. Меня здесь никто не тронет.
- Ты истинный придурок, Наварр.
- Я не в первый раз это слышу.
Однако Майя уже повесила трубку. Я взял старый номер "Техас мансли" с Энн Ричардс на обложке и потряс им. Энн нажала на газ своего белого мотоцикла и выронила листочки, которые я украл из досье Драпиевски.