В конце концов я нашелся:
- Кажется, я не произвел на вас хорошее впечатление.
Мисс Уаймер быстро встала со стула.
- Чаю выпьете?
- С удовольствием, если вам не сложно.
Женщина почти выбежала из комнаты, внезапно остановившись в дверях, как будто на ее пути выросла стеклянная стена.
- От вас так сильно пахнет тяжелыми воспоминаниями, - тихо сказала она, стоя ко мне спиной.
- Простите?
- Смертью. - Она стояла в дверях, ухватившись за дверной косяк, бледная и дрожащая. Я встал.
- С вами все в порядке?
- Я думаю, вам лучше уйти, - прошептала она, сползая по косяку на пол.
- Мисс Уаймер… - Я пошел к ней через комнату.
- Пожалуйста! Нет!
Я протянул руку, пытаясь поднять ее.
- Мисс Уаймер…
- Не трогайте меня!
Я отпрянул. Женщина свернулась калачиком.
- Извините, - сказал я.
- Ой как сильно, - простонала она.
- Что - сильно?
- Ты ведь весь увяз в этом.
- В чем? - закричал я, рассердившись, думая о Би-Джее, о всех днях и ночах, проведенных в наемных квартирах в обществе психически нездоровых людей. - В чем, скажите мне?
- В ее смерти.
Воздух внезапно стал густым и смертельно ядовитым.
- Да что вы такое несете, мать вашу? - Я снова пошел на нее, в ушах у меня стучала кровь.
- Нет! - завопила она, отползая от меня на заднице по коридору, растопырив руки и ноги. Ее деревенская юбка задралась вверх. - О господи, нет!
- Заткнись! Заткнись! Заткнись! - закричал я, бросаясь по коридору за ней вслед. Она с трудом поднялась на ноги, умоляя:
- Пожалуйста, пожалуйста, оставьте меня в покое.
- Подождите!
Она вбежала в комнату и захлопнула дверь перед моим носом, прищемив на секунду в петле пальцы моей левой руки.
- Старая сука! - заорал я, пиная и колотя закрытую дверь. - Чокнутая сука!
Я остановился, сунул ноющие пальцы в рот и начал сосать их.
В квартире воцарилась тишина.
Я прислонился головой к двери и тихо сказал:
- Мисс Уаймер, пожалуйста…
Из-за двери доносились испуганные рыдания.
- Пожалуйста, мисс Уаймер. Мне нужно с вами поговорить.
Я услышал звуки передвигаемой мебели - она пыталась забаррикадировать дверь шкафами и комодами.
- Мисс Уаймер?
И тут через множество слоев дерева до меня донесся слабый голос, голос ребенка, шепчущегося под одеялом со своим другом.
- Расскажи им о других…
- Простите?
- Пожалуйста, расскажи им и о других.
Я прислонился к дверям, почувствовал вкус лака на губах.
- О каких других?
- О других.
- Каких таких других, мать твою? - закричал я, дергая и выворачивая дверную ручку.
- О тех, кто лежит под этими красивыми новыми коврами.
- Заткнись!
- Под травой, которая проросла в трещинах и между камнями.
- Заткнись! - Кулаки - в дверь, руки - в кровь.
- Скажи им. Пожалуйста, скажи им, где они.
- Заткнись! Заткнись, мать твою!
Голова у двери. Волна шума откатилась. В квартире - тишина и темнота.
- Мисс Уаймер? - прошептал я.
Тишина, темная тишина.
Я вышел из квартиры, облизывая и обсасывая костяшки пальцев, и заметил, что дверь квартиры напротив чуть приоткрылась.
- Не суй свой чертов нос, куда не надо! - заорал я, побежав вниз по лестнице. - Если не хочешь, чтобы тебе его оттяпали к чертовой матери!
Девяносто миль в час - как будто за мной гонится привидение.
Газ в пол по шоссе М1, изгоняя Духов Прошлого и Настоящего города Уэйкфилда.
В зеркале заднего обзора - зеленый "ровер", плотно присевший мне на хвост. Я, сходя с ума от страха, вижу в нем "штатскую" полицейскую машину.
Глаза - высоко в небо, еду в жирном брюхе кита, небо - цвета его серой плоти, голые черные деревья - его мощные кости, сырая тюрьма.
Взгляд в зеркало - "ровер" нагоняет.
У обугленных останков цыганского табора сворачиваю с шоссе в сторону Лидса, черные остовы выгоревших фургонов - снова кости - стоят в языческом кругу над своими мертвецами.
Взгляд в зеркало - зеленый "ровер" поехал на север.
Паркую "виву" под вокзальными арками, две черные вороны едят из черных мусорных мешков, раскидывая выброшенное мясо; их вопли эхом отзываются из темноты. Эра чумы.
Через десять минут я сидел за своим рабочим столом.
Я набрал номер справочной, потом Джеймса Ашворта, потом Би-Джея. Никого. Все бегают по магазинам, покупают рождественские подарки.
- Ты ужасно выглядишь. - Стефани с папками в руках, жирная, как еж твою мать.
- Я в порядке.
Стефани стояла передо мной и ждала.
Я уставился на единственную рождественскую открытку на моем столе, пытаясь отделаться от видения Джека Уайтхеда, трахающего ее в задницу, чувствуя, что у меня самого начинает вставать.
- Я вчера вечером разговаривала с Кэтрин.
- Ну и?
- Тебе что, совсем плевать, мать твою? - Она уже разозлилась.
Как, впрочем, и я.
- Не твоего ума дело - плевать мне или нет.
Она не шевелилась, просто стояла, переступая с ноги на ногу, глаза ее наполнялись слезами.
Мне стало неловко, и я сказал:
- Извини, Стеф.
- Ты - свинья. Грубая свинья.
- Прости. Как она?
Она кивала своим жирным лицом, соглашаясь со своими собственными жирными мыслями.
- Это ведь уже не в первый раз?
- Что сказала Кэтрин?
- Уже ведь были и другие, да?
Другие, всегда эти чертовы другие.
- Я тебя знаю, Эдди Данфорд, - продолжала она, наклонившись через стол. Руки у нее были как ляжки. - Я тебя знаю.
- Заткнись, - тихо сказал я.
- Сколько их было, других, а?
- Не суй свой говняный нос не в свой вопрос, ты, жирная сука.
Волна аплодисментов и одобрительных возгласов прокатилась по офису, кулаки застучали по столам, каблуки затопали.
Я уставился на рождественскую открытку от Кэтрин.
- Ты - свинья, - бросила она.
Я оторвал взгляд от открытки, но ее уже не было - она рыдала за дверью.
С другого конца офиса Джордж Гривз и Гэз отдали мне честь, подняв вверх свои сигареты и большие пальцы.
Я тоже поднял палец. На моих костяшках выступила свежая кровь.
Пять часов.
- Мне все еще нужно поговорить со вторым, с Джеймсом Ашвортом. Именно он и нашел тело.
Хадден оторвался от стопки рождественских открыток. Одну большую открытку он переложил в самый низ стопки и сказал:
- Все это как-то слабовато.
- С ней случился припадок, к черту.
- А ты не попытался взять прямую речь у полицейских?
- Нет.
- А может, и надо было, - вздохнул он, продолжая просматривать открытки.
Я устал так сильно, что не хотел спать, был так голоден, что не мог есть, в комнате стояла запредельная жара, и все это было слишком реально.
Хадден перевел взгляд с открыток на меня.
- Есть сегодня что-нибудь новое? - спросил я, мой рот внезапно наполнился желчной слюной.
- Ничего, что могло бы пойти в печать. Джек уехал на одно из своих…
Я сглотнул:
- Одно из своих?
- Он не торопится раскрывать свои карты, скажем так.
- Уверен, что он поступает как лучше.
Хадден вернул мой черновик. Я открыл папку на колене, убрал одну статью, достал другую.
- Вот еще кое-что.
Хадден взял у меня листок и поправил очки на переносице. Я уставился в окно за его спиной, на отражение желтого офисного света на поверхности мокрого ночного Лидса.
- Изуродованные лебеди, значит?
- Я уверен, вам известно о всплеске издевательств над животными.
Хадден вздохнул, щеки его покраснели.
- Я не дурак. Джек показывал мне отчет о вскрытии.
Из другого конца здания доносился чей-то смех.
- Извините, - сказал я.
Хадден снял очки и потер переносицу.
- Ты слишком стараешься.
- Извините, - снова сказал я.
- Ты как Барри. Он тоже был такой, вечно…
- Я не собирался упоминать о вскрытии или о Клер.
Хадден встал, начал ходить из угла в угол.
- Нельзя написать что-то и выдавать за правду только потому, что тебе это кажется правдой.
- Я так никогда не делаю.
- Я не знаю. - Он обращался к ночи. - Ты как будто обстреливаешь весь лес просто наобум, а вдруг там есть какая-нибудь дичь, которую стоит подстрелить.
- Мне жаль, что вы так думаете, - сказал я.
- Знаешь, есть много способов снять с кошки шкуру.
- Знаю.
Хадден повернулся.
- Арнольд Фаулер работал у нас много лет.
- Я знаю.
- Не стоит ходить к нему и пугать бедного старикана кошмарными историями.
- Я и не собирался.
Хадден снова сел и громко вздохнул.
- Набери несколько цитат. Придай статье отеческий тон и вообще не упоминай этого проклятого дела Клер Кемплей.
Я встал, комната вдруг потемнела, потом снова стало светло.
- Спасибо.
- Напечатаем в четверг. Издевательство над животными - просто и без затей.
- Разумеется. - Я открыл дверь в поисках воздуха, поддержки и выхода.
- В духе статей о пит-пони в рудниках.
Я побежал в сортир, кишки стояли у меня в глотке.
- Алло, Кэтрин дома?
- Нет.
В офисе было тихо, и я почти закончил с работой.
- А вы не знаете, когда она вернется?
- Нет.
Я рисовал крылья и розы на промокашке. Я положил ручку.
- А вы не могли бы ей передать, что Эдвард звонил?
На другом конце бросили трубку.
Сверху, над началом статьи, я нацарапал ручкой: "Медиум и послание", потом добавил знак вопроса и закурил.
После нескольких затяжек я вырвал из блокнота страницу, затушил сигарету и составил два списка. Внизу страницы я написал "Доусон" и подчеркнул.
Я был голодный, уставший и совершенно потерянный.
Я закрыл глаза, спасаясь от жесткого яркого офисного света и белого шума, которым были наполнены мои мысли.
Я не сразу услышал телефон.
- Эдвард Данфорд слушает.
- Это Пола Гарланд.
Я наклонился вперед, опираясь локтями на стол, поддерживая вес телефоной трубки и своей головы. - Да?
- Я слышала, что вы были сегодня у Мэнди Уаймер.
- Ну да, в некотором роде. А откуда вы знаете?
- Наш Пол сказал.
- Ясно. - Я понятия не имел, что говорить дальше.
Долгая пауза, затем:
- Мне нужно знать, что она вам сказала.
Я выпрямился на стуле, переложил трубку в другую руку и вытер пот о штанину.
- Мистер Данфорд?
- Ну, сказала она не так уж и много.
- Пожалуйста, мистер Данфорд. Ну хоть что-нибудь.
Я зажал трубку между ухом и подбородком, посмотрел на отцовские часы и запихал "Медиум и послание" в конверт.
- Я могу встретиться с вами в "Лебеде". Где-то через час. Устроит?
- Спасибо.
Прямо по коридору - в архив.
Папка за папкой, перекрестный индекс - сорвать, проверить.
На отцовских часах 20:05.
Время - назад.
Июль 1969 года: первый человек на Луне, маленькие шаги и огромные прыжки.
12 июля 1969 года: Жанетт Гарланд, 8 лет, пропала без вести.
13 июля: Эмоциональное обращение матери.
14 июля: выступление главного следователя Джорджа Олдмана.
15 июля: полиция восстанавливает последние маленькие шаги Жанетт.
16 июля: полиция расширяет поиски.
17 июля: полиция заходит в тупик.
18 июля: полиция прекращает поиски.
19 июля: В полицию обращается медиум.
Маленькие шаги и огромные прыжки.
17 декабря 1974 года: блокнот исписан каракулями вдоль и поперек.
На отцовских часах 20:30.
Время вышло.
"Лебедь", Кастлфорд.
Я сидел у барной стойки, заказывал пинту пива и виски.
Предрождественская суета, народу полно, все подпевают музыкальному автомату.
Чья-то рука на моем локте.
- Это - мне?
- Выбирайте.
Миссис Пола Гарланд взяла виски, прошла через толпу к сигаретному автомату, поставила на него стакан и сумку.
- Вы сюда часто ходите, мистер Данфорд? - улыбнулась она.
- Пожалуйста, зовите меня просто Эдвард. - Я тоже поставил свою пинту на автомат. - Нет, не особо часто.
Она засмеялась и предложила мне сигарету.
- Значит, первый раз?
- Второй, - ответил я, вспомнив предыдущий раз. Она прикурила от моей зажигалки.
- Обычно здесь не так много народу.
- А вы здесь часто бываете?
Она засмеялась:
- Вы меня клеить, что ли, пытаетесь, мистер Данфорд?
Я выпустил дым вверх, над ее головой, и улыбнулся.
- Раньше - часто, - ответила она, внезапно перестав смеяться.
Я не знал, что сказать, поэтому промямлил:
- Похоже, приятное заведение.
- Было. - Она взяла свой стакан.
Я изо всех сил старался не пялиться на нее, но ее лицо было пугающе бледным на фоне красного свитера. Ее головка над объемным воротом казалась маленькой, детской. Пока она пила свой виски, на щеках ее проступили красные пятна, и она стала выглядеть так, как будто ее отхлестали по лицу.
Пола Гарланд осушила свой стакан одним глотком.
- Насчет воскресенья, я…
- Забудьте об этом. Я сам поступил некрасиво. Еще хотите? - Я проговорил все это чуть быстрее, чем следовало.
- Нет пока, спасибо.
- Ну, скажите, когда захотите.
Гилберт О’ Салливан уступил место Элтону Джону.
Мы оба неловко оглядывали пивную, улыбаясь людям в маскарадных колпаках с веточками омелы.
- Значит, вы встречались с Мэнди Уаймер? - сказала Пола Гарланд. Я снова закурил, у меня засосало под ложечкой.
- Да.
- Зачем вы к ней ходили?
- Она утверждала, что подсказала полицейским, где найти тело Клер Кемплей.
- А вы ей не верите?
- Тело нашли двое рабочих.
- Что она сказала?
- Вообще-то, у меня не было возможности расспросить ее как следует, - ответил я.
Пола Гарланд глубоко затянулась и спросила:
- Она знает, кто это сделал?
- Говорит, что знает.
- Но она не сказала?
- Нет.
Она теребила свой пустой стакан, крутила его на крышке сигаретного автомата.
- А про Жанетт она ничего не говорила?
- Я не знаю.
- Вы не знаете? - В глазах у нее стояли слезы.
- Она говорила что-то о "других".
- Что? Что она говорила?
Я оглядел пивную. Мы разговаривали почти шепотом, но я не слышал ничего, кроме нашего разговора, как будто в мире отключили все остальные звуки.
- Она сказала, что я должен "рассказать им о других", а потом начала бормотать какую-то ерунду о каких-то гребаных коврах и траве между камнями.
Пола Гарланд повернулась ко мне спиной, плечи ее дрожали.
Я положил руку ей на плечо.
- Простите.
- Нет, это вы меня простите, мистер Данфорд, - сказала она стене, оклеенной красными бархатными обоями. - Я очень благодарна вам за то, что вы сюда приехали, но мне сейчас надо побыть одной.
Пола Гарланд взяла свою сумку и сигареты. Когда она обернулась, ее лицо было расчерчено от глаз к губам бледными черными линиями.
Я выставил ладони, преграждая ей путь:
- По-моему, это не очень хорошая мысль.
- Пожалуйста, - настаивала она.
- Давайте я вас хотя бы до дому подброшу.
- Нет, спасибо.
Она оттолкнула меня, пробралась через толпу и вышла на улицу.
Я допил пиво и взял свои сиги.
Брант-стрит, темный контур террасы напротив многоквартирных домов с белыми фасадами, несколько фонарей по обеим сторонам.
Я припарковался на стороне домов, напротив дальнего конца дома номер 11, и стал считать новогодние елки.
В доме номер 11 была елка, но не было света.
Девять елок - и пять минут спустя я услышал шаги ее высоких коричневых сапог. Из глубины своего сиденья я смотрел, как Пола Гарланд открыла красную дверь и вошла в дом.
В доме номер 11 свет не зажегся.
Я сидел в "виве" и просто наблюдал, спрашивая себя, что я сказал бы ей, если бы посмел постучаться в красную дверь.
Десять минут спустя мужчина в кепке вышел с собакой из дома и перешел дорогу. Его собака присела посрать на стороне террасы, а он обернулся и стал разглядывать мою машину. Свет в доме номер 11 так и не зажегся. Я завел "виву".
С жирными губами после тарелки мерзкой гостиничной жареной картошки, я сложил столбиком монеты на телефоне-автомате и набрал номер.
- Да?
- Вы передали Би-Джею, что ему Эдди звонил?
Через двойные стеклянные двери я видел тех же мальчишек, они играли в бильярд.
- Он оставил сообщение. Он позвонит вам завтра в двенадцать.
Я повесил трубку.
На отцовских часах 23:35.
Я снял трубку и снова набрал номер.
На третьем гудке я бросил трубку.
Ну ее на хер.
Я сел в коричневое кресло в фойе и стал ждать - это было то же кресло, в котором сегодня утром пердела тетка. Стук бильярдных шаров и ругань пацанов не давали мне заснуть.
Ровно в двенадцать я вскочил с кресла и бросился к телефону, прежде чем до него успели добежать мальчишки.
- Да?
- Рональд Гэннон? - спросил Би-Джей.
- Это я, Эдди. Тебе передали мое сообщение?
- Да.
- Мне нужна твоя помощь, а я хочу помочь тебе.
- Вчера вечером ты не был так уверен.
- Мне очень жаль.
- И правильно. Ручка есть?
- Ага, - сказал я, роясь в карманах.
- Возможно, тебе стоит переговорить с Марджори Доусон. Она - в доме престарелых Хартли, в Хемсворте. Она там с воскресенья, с тех пор как встретилась с Барри.
- А ты-то откуда знаешь, мать твою?
- У меня есть связи.
- Я хочу знать, кто тебе об этом сказал.
- Хочется-перехочется.
- Ядрена мать, Би-Джей. Мне надо знать.
- Я не могу тебе сказать.
- Сука.
- Но я тебе вот что скажу: я видел, как Джек Уайтхед выходил из "Радости". Похоже, был бухой в говно и злой. Тебе, дорогуша, надо быть поосторожнее.
- Ты знаешь Джека?
- Давным-давно.
- Спасибо.
- Есть за что, - засмеялся он и повесил трубку.
Три раза за ночь я просыпался на полу комнаты 27 от одного и того же сна.
Каждый раз я говорил себе, что я в безопасности, что мне ничего не грозит, что надо снова заснуть.
Каждый раз я видел один и тот же сон: Пола Гарланд на Брант-стрит ежится в красном свитере и изо всех сил кричит прямо мне в лицо.
Каждый раз большая черная ворона спускается с неба, отливающего тысячью оттенков серого, и вцепляется в ее грязные светлые волосы.
Каждый раз она гонит ее по улице, норовя выцарапать глаза.
Каждый раз я просыпался на полу в ледяном оцепенении.
Каждый раз лунный свет сочился в комнату и тени оживляли фотографии на стене.
В последний раз все окна были залиты кровью.