- Тебя никто не заставлял.
Я ткнул ей в лицо кулак в грязных серых бинтах:
- А это что? Что это, по-твоему, такое?
- Это лучшее, что было в твоей жизни.
- Вот это ты зря сказала.
- А что? Что ты сделаешь?
Мы стояли в дверях на втором этаже, окруженные ночью и тишиной, и глядели друг на друга.
- Но тебе же ведь все равно, правда, Эдди?
- Иди ты, - выругался я, спустился по лестнице и вышел на улицу.
- Тебе ведь на самом деле все по херу, да?
Глава восьмая
Неделя Ненависти.
Рассвет, пятница, 20 декабря 1974 года.
Без сна на полу комнаты 27, под рваным снегом из сотен страниц, исписанных красными чернилами.
Списки, я составлял списки с тех пор, как уехал от Полы.
С большим жирным красным фломастером в левой руке и с туманом в голове я пишу списки неразборчивыми каракулями на обратной стороне обоев.
Списки имен.
Списки дат.
Списки мест.
Списки девочек.
Списки мальчиков.
Списки продавшихся, продающихся и продажных.
Списки полицейских.
Списки свидетелей.
Списки семей.
Списки пропавших.
Списки обвиняемых.
Списки мертвых.
Я тонул в списках, захлебывался в информации.
Чуть было не составил список журналистов, но порвал все чертовы списки на конфетти, порезав левую руку и не чувствуя правой.
И НЕ ГОВОРИ, ЧТО МНЕ ПО ХЕРУ.
Лежа на спине, думаю о списках женщин, которых я трахал.
Рассвет, пятница, 20 декабря 1974 года.
Неделя Ненависти.
Несу боль.
9:00, долгосрочная стоянка у Уэстгейтского вокзала, Уэйкфилд.
Я мерз в "виве", рядом со мной лежал желтый конверт с одной-единственной фотографией. Я наблюдал за темно-фиолетовым "ровером-2000", въезжавшим на стоянку.
"Ровер" припарковался как можно дальше от входа.
Я дал ему подождать до конца выпуска радионовостей, слушая сообщения о перемирии с ИРА, о непрекращающихся попытках Майкла Джона Мышкина оказать помощь следствию, о визите члена парламента мистера Джона Стоунхауза на Кубу, о распадающемся браке какой-то певички.
В "ровере" никто не шевелился.
Я зажег еще одну чертову сигарету и подождал, пока Петула не допела "Маленького барабанщика", просто чтобы показать ему, кто, бля, тут хозяин.
"Ровер" завелся.
Я сунул фотографию в карман пиджака, включил свой верный "Филипс" и открыл дверь.
"Ровер" заглох. Я приблизился к нему в сером утреннем свете, постучал по стеклу пассажирской двери и открыл ее.
Бросив взгляд на пустое заднее сиденье, я сел в машину и закрыл дверь.
- Смотреть вперед, советник.
В дорогой машине было тепло и пахло псиной.
- Что вам нужно? - В голосе Уильяма Шоу не было ни злобы, ни страха - одна покорность.
Я тоже уставился прямо перед собой, стараясь не смотреть на худую серую фигуру, воплощение респектабельности. Его автомобильные перчатки вяло держались за руль неподвижно стоявшего автомобиля.
- Я спросил, что вам нужно, - сказал он, взглянув на меня.
- Смотреть вперед, советник, - повторил я, доставая мятую фотографию из кармана и кладя ее на приборную доску перед ним.
Советник Уильям Шоу одной перчаткой взял снимок, на котором был изображен Би-Джей, сосущий его член.
- Извините, тут немножко помялось, - улыбнулся я. Шоу швырнул фотографию на пол, к моим ногам.
- Это ничего не доказывает.
- А кто говорит, что я пытаюсь что-то доказать? - сказал я и поднял снимок.
- Это может быть кто угодно.
- Но ведь это же не кто угодно, правда?
- Так что вам нужно?
Я наклонился вперед и нажал на прикуриватель, расположенный под приемником.
- Этот человек на фотографии - сколько раз вы с ним встречались?
- А что? Зачем вам это знать?
- Сколько раз? - повторил я. Шоу сжал руль перчатками.
- Три или четыре раза.
Прикуриватель выскочил, и Шоу вздрогнул.
- Раз десять, может, и больше.
Я взял губами сигарету, в очередной раз благодаря Бога за помощь однорукому бедняге.
- Как вы с ним познакомились?
Советник закрыл глаза и сказал:
- Он сам мне представился.
- Где? Когда?
- В баре, в Лондоне.
- В Лондоне?
- В августе, на конференции по местному самоуправлению.
Они тебя подставили, советник, подумал я, подставили, как лоха.
- А потом вы снова встретились уже здесь?
Советник Уильям Шоу кивнул.
- И он начал вас шантажировать?
Еще один кивок.
- Сколько?
- Кто вы такой?
Я глядел на долгосрочную стоянку. Над пустыми машинами разносилось эхо вокзальных объявлений.
- Сколько вы ему дали?
- Пару тысяч.
- Что он сказал?
Шоу вздохнул:
- Сказал, что это - на операцию.
Я затушил сигарету.
- Больше он ни о чем не упоминал?
- Он сказал, что есть люди, которые хотят мне навредить, и что он может меня защитить.
Я смотрел на черную приборную доску, боясь еще раз взглянуть на Шоу.
- Кто?
- Без имен.
- Он не сказал, почему они хотят вам навредить?
- В этом не было необходимости.
- Расскажите мне.
Советник отпустил руль и огляделся.
- Сначала вы скажите мне, кто вы такой, мать вашу.
Я быстро повернулся и сунул фотографию прямо ему в лицо, прижав его правую щеку к стеклу водительской двери. Не отпуская его и надавливая все сильнее, я зашептал советнику в ухо:
- Я - человек, который может навредить тебе очень даже быстро и очень даже сейчас, если ты, сука, не перестанешь выделываться и не начнешь отвечать на мои вопросы.
Советник Уильям Шоу захлопал руками по ляжкам, показывая мне, что сдается.
- Давай, рассказывай, пидор ты драный.
Я отпустил фотографию и откинулся на спинку сиденья. Шоу наклонился над рулем, растирая перчатками щеки, слезы и сосуды застили ему глаза.
Почти через минуту он сказал:
- Что вы хотите знать?
Я увидел, что далеко, по другую сторону стоянки, маленькая электричка вползла на станцию и выгрузила своих крохотных пассажиров на холодный перрон.
Я закрыл глаза и сказал:
- Я хочу знать, зачем им понадобилось вас шантажировать.
- Вы же сами знаете зачем, - шмыгнул Шоу, откидываясь на спинку сиденья. Я резко повернулся и ударил его по щеке.
- Да скажи ты, твою мать!
- Из-за сделок, которые я совершил. Из-за людей, с которыми я делал бизнес. Из-за денег, черт побери.
- Из-за денег, - засмеялся я. - Все всегда из-за денег.
- Они хотят войти в дело. Вам нужны цифры, даты? - Шоу был в истерике, он закрывал от меня лицо.
- Мне лично насрать на твои гребаные взятки, на твой дурацкий разбавленный цемент и все твои грязные делишки, но я хочу, чтобы ты проговорил это вслух.
- Что? Что вы хотите, чтобы я сказал?
- Как их зовут. Просто назови их чертовы имена.
- Фостер, Дональд Ричард Фостер. Это вы хотели услышать?
- Дальше.
- Джон Доусон.
- Всё, нет?
- Они - основные.
- А кто хочет войти в дело?
Медленно-медленно и тихо-тихо Шоу сказал:
- Вы журналист, мать вашу, вот кто вы такой.
Инстинкт, животный инстинкт.
- Тебе знаком человек по имени Барри Гэннон?
- Нет, - закричал Шоу, стучась лбом о руль.
- Не гони, мать твою. Когда вы познакомились?
Шоу лежал на руле дрожа.
Внезапно над Уэйкфилдом завыла сирена.
Я замер, сжав в комок брюхо и яйца.
Сирена затихла.
- Я не знал, что он журналист, - прошептал Шоу. Я сглотнул и сказал:
- Когда?
- Только два раза.
- Когда?
- Где-то в прошлом месяце и неделю назад, в прошлую пятницу.
- И ты сказал Фостеру.
- У меня не было выхода. Это не могло больше так продолжаться.
- И что он ответил?
Шоу поднял глаза, белки его покраснели.
- Кто?
- Фостер.
- Он сказал, что разберется.
Я смотрел через стоянку на прибывающий лондонский поезд и думал о квартирах с видом на море и южных девушках.
- Он мертв.
- Я знаю, - прошептал Шоу. - Что вы собираетесь делать?
Я снял с языка клочок собачей шерсти и открыл пассажирскую дверь.
Советник протягивал мне фотографию.
- Оставь свой портрет себе, - сказал я, выходя из машины.
- Прямо белый-белый, - сказал Уильям Шоу, сидя в одиночестве в своем дорогом автомобиле и разглядывая фотографию.
- Что ты сказал?
Шоу протянул руку, чтобы закрыть дверь.
- Ничего.
Я задержал дверь, сунул голову обратно в машину и заорал:
- Что ты сказал, мать твою?
- Я просто сказал, что он выглядит как-то по-другому, вот и все. Бледнее обычного.
Я захлопнул дверь перед его носом и помчался через стоянку, думая о Джимми Джеймсе, мать его, Ашворте.
Девяносто миль в час.
Перебинтованная рука - на руле, другая - в бардачке: таблетки, дорожные карты, тряпки, сигареты.
По радио поют "Свит".
Нервные взгляды в зеркало заднего обзора.
Вот она, мини-кассета. Я выдернул из кармана пиджака диктофон "Филипс", вырвал из него пленку, запихал другую.
Перемотал назад.
Включил:
Она, похоже, скатилась вниз.
Перемотал вперед.
Включил:
Я не мог поверить, что это она.
Внимание:
Она выглядела совсем по-другому. Прямо белая-белая.
Стоп.
Фитцвильям.
Ньюстед-Вью, дом номер 69, телевизор включен.
Девяносто миль в час, по садовой дорожке - к дверям.
Тук-тук-тук.
- Что вам нужно? - Миссис Ашворт попыталась захлопнуть дверь перед моим носом. Нога - в щель. Я с силой оттолкнул ее назад.
- Эй, нельзя же так вламываться к людям!
- Где он? - спросил я, пихнув ее в обвислую сиську.
- Его нет. Эй, вернись сейчас же!
Вверх по лестнице, распахивая все двери.
- Я сейчас позвоню в полицию! - закричала миссис Ашворт, стоя у подножия лестницы.
- Давай, дорогая, звони, - сказал я, глядя на неубранную постель и плакат "Лидс юнайтед", чувствуя запах зимней сырости и подросткового дрочилова.
- Я тебя предупреждаю, - орала она.
- Где он? - спросил я, спускаясь вниз.
- На работе, где же еще?
- В Уэйкфилде?
- Не знаю. Он мне никогда не говорит.
Я посмотрел на отцовские часы.
- Во сколько он ушел?
- Фургон приехал за ним без четверти семь, как обычно.
- Он ведь дружит с Майклом Джоном Мышкиным, да?
Миссис Ашворт поджала губы и открыла дверь.
- Миссис Ашворт, я же знаю, что они друзья.
- Джимми всегда было его жалко, пес его возьми. Такой вот уж у него характер.
- Ой как трогательно, - сказал я, выходя на улицу.
- Это еще ничего не значит! - крикнула миссис Ашворт с крыльца.
Я дошел до калитки, открыл ее и посмотрел через дорогу на выгоревший дом пятьдесят четыре.
- Надеюсь, ваши соседи придерживаются того же мнения.
- Все вы такие, всегда раздуваете из мухи слона! - заорала она мне вслед и захлопнула входную дверь.
Прямо по Барнсли-роуд до самого Уэйкфилда, бросая взгляды в зеркало заднего вида.
Я включил радио.
Ведущий Джимми Янг и Архиепископ Кентерберийский обсуждали "Анальное изнасилование" и "Экзорциста" с британскими домохозяйками и безработными.
- Оба фильма надо запретить. Они просто омерзительны.
Через рождественские огни и первые капли дождя мимо зданий городской и областной администрации.
- Экзорцизм, практикуемый англиканской церковью, - это глубоко религиозный ритуал, к которому следует относиться исключительно серьезно. Этот фильм создает совершенно неверное представление об экзорцизме.
Япоставил машину напротив кафе "Ламбс Дэйри", у библиотеки на Друри-лейн. Холодный серый дождь шел уже вовсю.
- Избавить секс от чувства вины - это значит изъять чувство вины из общества, а я не думаю, что общество может функционировать без этого чувства.
Явыключил радио.
Я сидел в машине и курил, глядя, как порожние молочные фургоны возвращаются в гаражи.
11:30
Я пробежал трусцой мимо тюрьмы и вошел на стройплощадку. По щиту "Фостерс Констракшн" барабанил дождь.
Я открыл брезентовую дверь недостроенного дома, по радио играли "Тубуляр Белз".
Внутри курили три здоровых вонючих мужика.
- Никак опять ты, е, - сказал здоровяк, с бутербродом во рту и фляжкой чая в руках.
- Я ищу Джимми Ашворта, - сказал я.
- Его тут нет, - сказал другой здоровяк в спецовке, сидевший ко мне спиной.
- А Терри Джонс?
- И его нет, - ответил мужик в спецовке. Другие два ухмыльнулись.
- Вы знаете, где они?
- Нет, - сказал мужик с бутербродом.
- А ваш прораб на месте?
- Ну прямо не везет тебе сегодня, парень.
- Спасибо, - сказал я, думая: чтоб ты подавился, жирная сука.
- Не за что, - улыбнулся мужик с бутербродом.
Я вышел на улицу, поднял воротник пиджака и засунул руки и бинты поглубже в карманы. Там вместе с мелочью и ронсоновской зажигалкой лежало перышко.
Я пошел к Дьявольскому Рву мимо куч дешевого кирпича и недостроенных домов, думая о красивой взволнованной улыбке Клер на той последней школьной фотографии, прикрепленной к черно-белым снимкам на моей стене в "Редбеке".
Я посмотрел вверх, держа перышко в руке.
Ко мне через свалку бежал, спотыкаясь, Джимми Ашворт. Большие красные капли крови падали с его головы и носа на худую бледную грудь.
- Что случилось, черт побери? - закричал я. Приблизившись ко мне, он перешел на шаг и сделал вид, что все в порядке.
- Что с тобой случилось?
- Отвали от меня, понял?
Вдалеке показался Терри Джонс, он вышел из Дьявольского Рва следом за Джимми. Я схватил Джимми за руку.
- Что он тебе сказал?
Он попытался выкрутиться, крича:
- Отцепись от меня!
Я схватил второй рукав его куртки.
- Ты ведь ее и раньше видел, правда?
- Иди на хер!
Терри Джонс побежал трусцой, махая нам рукой.
- Это ведь ты рассказал про нее Майклу Мышкину, да?
- От…бись! - заорал Джимми и, выкрутившись из куртки и рубашки, побежал.
Я развернулся, преградил ему путь и повалил в грязь. Он упал под моим весом. Я положил его на лопатки, крича:
- Где ты ее видел, мать твою?
- От…бись! - вопил Джимми Ашворт, глядя мимо меня в серое небо, которое сикало дождем на его грязное окровавленное лицо.
- Скажи мне, где ты ее, блядь, видел.
- Нет!
Я наотмашь ударил его по лицу перебинтованной рукой, боль прострелила меня до самого сердца.
- Скажи мне! - закричал я.
- Отцепись от него, - сказал Терри Джонс, оттягивая меня назад за воротник пиджака.
- Иди на хер, - сказал я, размахивая руками, пытаясь дотянуться до Терри Джонса.
Джимми Ашворт выбрался из-под меня, встал на ноги и как был, без рубашки, побежал к домам. Дождь, грязь и кровь стекали по его голой спине.
- Джимми! - крикнул я, борясь с Терри Джонсом.
- Оставь его в покое, мать твою, - прошипел Джонс.
Три здоровых мужика вышли на улицу рядом с домами и заржали, увидев Джимми, пробегавшего мимо них.
- Он же, блядь, видел ее раньше.
- Оставь его!
Джимми Ашворт продолжал бежать.
Три здоровых мужика перестали ржать и пошли в нашу сторону.
Он отпустил меня и прошептал:
- Мотай отсюда, пока не поздно.
- Я тебя еще отымею, Джонс.
Терри Джонс поднял с земли рубашку и куртку Джимми Ашворта.
- Только время потеряешь.
- Да ты что?
- Ага, - грустно улыбнулся он.
Я повернулся и пошел к Дьявольскому Рву. Он поднял руки и завернул мужиков обратно, в сторону недостроенных домов.
Джимми Ашворта и след простыл.
Я встал на краю рва и посмотрел вниз на ржавые коляски и велосипеды, на плиты и холодильники, думая: здесь собираются все атрибуты современной жизни, здесь же оказалась и десятилетняя Клер Кемплей.
Черными от грязи пальцами я вытащил из кармана белое перышко.
Стоя над Дьявольским Рвом, я посмотрел в огромное черное небо и приложил перышко к бледно-розовым губам, думая: если бы только это случилось не с ней.
"Стрэффорд Армс", Булгинг, Уэйкфилд.
Мертвый центр города, пятница накануне Рождества.
Глиняный человечек поднялся по лестнице и вошел в дверь.
Только для членов клуба.
- Все в порядке, Грейс, он со мной, - сказал Бокс женщине за стойкой.
У стойки - Дерек Бокс и Пол с виски и сигарами в руках.
Из музыкального автомата - Элвис.
Дерек, Пол, Грейс, Элвис и я - вот и вся компания.
Бокс встал со стула и пошел в другой конец зала к столику у окна.
- Ты выглядишь как последний бомж. Что приключилось, мать твою?
Я сел напротив Бокса, спиной к Полу и к дверям, глядя на мокрый Уэйкфилд.
- Я был в Дьявольском Рву.
- Я думал, по этому делу уже кого-то повязали.
- Я тоже.
- Некоторые вещи лучше оставить в покое, - сказал Дерек Бокс, внимательно разглядывая кончик своей сигары.
- Как, например, советника Шоу?
Бокс снова зажег сигару.
- Ты с ним встречался?
- Ага.
Пол поставил передо мной виски и пинту пива. Я опрокинул виски в пинту.
- И?
- И он в данный момент, скорее всего, разговаривает с Дональдом Фостером.
- Это хорошо.
- Хорошо? Фостер приказал убрать Барри.
- Вероятно.
- Вероятно?
- У Барри появились амбиции.
- О чем вы говорите?
- Ты знаешь, о чем я говорю. У Барри был свой интерес.
- Ну и что? Фостер же чокнутый, мать его. Мы не можем допустить, чтобы все продолжалось в том же духе. Надо что-то делать.
- Он не чокнутый, - сказал Бокс. - Он заинтересованный.
- Вы что, его хорошо знаете?
- Мы вместе были в Кении.
- По делам?
- По делам Ее Величества. Мы служили в армии в горах, защищали всяких жирных мудаков, таких, каким я сам теперь стал. Мы воевали с мау-мау, мать их ети.
- Ни хрена себе.
- Да уж. Они спускались с холмов, как племя индейцев, насиловали женщин, отрезали члены у мужчин и развешивали их на заборе.
- Вы шутите?
- Я что, похож на человека, который шутит?
- Нет.
- Мы не были ангелами, мистер Данфорд. Однажды мы вместе с Доном Фостером устроили засаду на мау-мау во время их ритуальных боевых плясок. Мы прострелили им колени из винтовок 303-го калибра, чтобы потом немного с ними поразвлечься.
- Черт.
- Фостер не торопился. Он записал на пленку крики, собачий лай. Говорил, это поможет ему заснуть.