Я увидел недоразвитого мальчишку-поляка, крадущего фотографии и проявляющего новые.
Я увидел мужчин, строящих дома, наблюдающих за маленькими девочками, которые играют через дорогу, делающих снимки, делающих пометки, строящих новые дома рядом со старыми.
Потом я снова посмотрел на Джорджа Марша, на прораба, умирающего в агонии на ложе из мертвых алых роз.
Джордж Марш. Очень хороший человек.
Но этого было недостаточно.
Я увидел Джонни Келли с молотком в руке, с недоделанной работой.
Но и этого было недостаточно.
Я увидел мужчину, завернувшегося в бумагу, в планы, охваченного темными видениями ангелов, рисующего дома из лебедей, молящего о тишине.
Но этого тоже было недостаточно.
Я увидел того же мужчину, сидящего на корточках в темном углу, кричащего: "Сделай это для меня, Джордж, потому что Я ХОЧУ ЕЩЕ И ПРЯМО СЕЙЧАС".
Я увидел Джона Доусона.
И это было уже слишком.
Я побежал из пещеры обратно по тоннелю, сгорбившись, потом ползком, прислушиваясь к шуму воды, по шахте, ведущей в сарай, его крики - в темноте, их крики - у меня в голове.
У нас был такой хороший вид из окна, пока эти новые дома не понастроили.
Ядополз до лестницы и подтянулся, ободрав спину о край шахты, ведущей к свету.
Я начал подниматься.
Я добрался до самого верха и выполз в сарай.
Она все еще лежала на животе, привязанная к верстаку.
Я лежал на полиэтиленовых мешках, тяжело дыша, покрывшись испариной, держась на одном адреналине.
Она улыбнулась мне, слюни текли по ее подбородку, моча - по колготкам.
Я схватил с верстака нож и разрезал веревку.
Я толкнул ее к шахте и, оттянув ее голову назад за волосы, приставил нож к ее горлу.
- Ты полезешь обратно вниз.
Я развернул ее и пнул по ногам, заставив их провалиться в пустоту.
- Хочешь - падай, хочешь - спускайся по лестнице. Мне по херу.
Она поставила ногу на скобу и начала спускаться вниз, не сводя с меня глаз.
- Пока смерть не разлучит вас, - плюнул я ей вслед.
Ее глаза сверкали в темноте не мигая.
Я развернулся, взял толстую черную веревку и опустил крышку люка на место.
Я схватил мешок цемента и втащил его на закрытый люк, потом еще один, и еще, и еще.
На мешки с цементом я положил мешки с удобрениями.
Я сам сел сверху и почувствовал, как холодеют мои ноги и ступни.
Я встал и взял с верстака навесной замок с ключом.
Я вышел из сарая, закрыл дверь и повесил на нее замок.
Я побежал по полю, зашвырнув ключ в грязь.
Дверь в дом номер шестнадцать по-прежнему была приоткрыта, по телевизору шел сериал "Королевский суд".
Я вошел в дом и посрал.
Я выключил телевизор.
Я сел на их диван и стал думать о Поле.
Потом я прошелся по их комнатам, заглядывая во все шкафы и ящики.
В платяном шкафу я нашел дробовик и коробку патронов. Я завернул его в мешок для мусора и вышел на улицу, к машине. Я положил дробовик и патроны в багажник "макси".
Вернувшись в бунгало, я еще раз осмотрелся, затем запер дверь и спустился по дорожке к калитке.
Я стоял у стены и смотрел на ряд черных сараев, дождь тек по моему лицу, я был весь перепачкан грязью.
Я сел в машину и уехал прочь.
ЛЮБОВЬ.
Повсюду любовь.
Вилла "Шангри-Ла" - в каплях дождя, срывающихся с ее водосточных труб, - одиноко пригнулась под усталым серым небом.
Я поставил машину за очередной грязной изгородью на очередной пустой улице и пошел по очередной печальной подъездной дороге.
Шел снег с дождем, и мне снова стало интересно, имеет ли это хоть малейшее значение с точки зрения гигантских золотых рыбок. Я знал, что Джордж Марш страдал и Дон Фостер, наверное, тоже, но я не знал, какое значение это имеет для меня.
Я хотел пойти посмотреть на больших ярких рыбок, но продолжал идти мимо.
Перед домом не было ни единой машины. Лишь два промокших пакета с молоком стояли на пороге в проволочной корзине.
Мне было плохо и страшно.
Я опустил глаза.
У меня в руках был дробовик.
Я нажал на кнопку звонка и услышал, как по вилле "Шангри-Ла" разнесся колокольный перезвон, думая об окровавленном члене Джорджа Марша и окровавленных коленях Дона Фостера.
К двери никто не подходил.
Я снова нажал на кнопку и постучал прикладом дробовика.
Тишина.
Я толкнул дверь.
Она оказалась открытой.
Я вошел.
- Эй!
В доме было холодно и почти совсем тихо.
Стоя в прихожей, я еще раз позвал:
- Э-эй!
До меня донеслось тихое продолжительное шипение, затем несколько глухих щелчков.
Я повернул налево и вошел в просторную белую гостиную.
Над неработающим камином висела увеличенная черно-белая фотография лебедя, взлетающего с поверхности озера.
Он был не один.
На каждом столике, на каждой полке, на каждом подоконнике стояли деревянные, стеклянные и фарфоровые лебеди.
Летящие лебеди, спящие лебеди, два гигантских целующихся лебедя, шеи и клювы сомкнулись в одно большое сердце.
Два плавающих лебедя.
Вот оно.
Даже на спичечных коробках, лежавших над неработающим камином, - лебеди.
Я стоял, глядя на лебедей, слушая шипение и щелчки.
В комнате было очень холодно.
Я подошел к большому деревянному ящику, оставляя грязные следы на кремовом ковре. Я положил дробовик, поднял крышку ящика и снял иголку с пластинки. Это был Малер.
Песни об умерших детях.
Ярезко обернулся и посмотрел в окно через газон. Мне показалось, что к дому подъехала машина.
Это был всего лишь ветер.
Я подошел к окну и стал смотреть на изгородь.
Там, в саду, что-то было.
На секунду мне показалось, что под оградой сидит босоногая темноволосая цыганская девочка с веточками, застрявшими в кудрях.
Я закрыл глаза, снова открыл их - она исчезла.
До меня доносился слабый равномерный стук.
Я шагнул назад, на толстый кремовый ковер, и чуть не наступил на стакан, лежавший на полу в центре мокрого пятна. Я поднял его и поставил на стеклянный журнальный столик, на подставку с лебедем, рядом с газетой.
Это была сегодняшняя газета, моя газета.
Два огромных заголовка за два дня до Рождества.
УБИТА СЕСТРА ЗВЕЗДНОГО ИГРОКА ЛИГИ РЕГБИ.
СОВЕТНИК ПОДАЛ В ОТСТАВКУ.
На меня смотрели два лица, две пары темных фотоглаз.
Две статьи: одна - Джека, мать его, Уайтхеда, другая - Джорджа Гривза.
Я взял газету, сел на большой кремовый диван и стал читать новости:
Ранним воскресным утром полиция обнаружила тело миссис Полы Гарланд в ее собственном доме в Кастлфорде, после того как соседи сообщили, что слышали доносившиеся оттуда крики.
Миссис Гарланд (32 года) была сестрой Джонни Келли, нападающего команды "Уэйкфилд Тринити". В 1969 году дочь миссис Гарланд Жанетт (8 лет) пропала без вести по дороге домой из школы. Несмотря на тщательные поиски, полиции так и не удалось ее найти. Через два года, в 1971-м, муж миссис Гарланд Джеф покончил жизнь самоубийством.
Полицейские источники сообщили нашему корреспонденту, что смерть миссис Гарланд рассматривается как убийство. Несколько человек оказывают содействие следствию. Пресс-конференция назначена на утро понедельника.
Нам не удалось связаться с Джонни Келли (28 лет) и выяснить его мнение о произошедшем.
Темные фотоглаза: Пола не улыбалась, казалась уже мертвой.
В воскресенье Уильям Шоу, лидер лейбористской фракции и председатель новой городской администрации Уэйкфилда, подал прошение об отставке. Этот шаг потряс весь город.
В кратком заявлении Шоу (58 лет) сослался на слабое здоровье.
Шоу, старший брат министра внутренних дел Великобритании Роберта Шоу, начал свою карьеру в Лейбористской партии с должности в профсоюзе работников транспорта и разнорабочих. Затем он пошел на повышение и стал региональным лидером и представителем профсоюза в Национальном исполнительном комитете Лейбористской партии.
Бывший олдермен, принимавший активное участие в политике Западного округа, Шоу тем не менее выступал в защиту реформы системы местного самоуправления и был членом комитета Редклиффа-Мода .
Избрание Шоу в качестве председателя первого городского совета Уэйкфилда было встречено с большим энтузиазмом, поскольку являлось гарантией безболезненного перехода от прежней системы управления Западным округом к новой.
Вчера вечером наши источники в местном правительстве выразили тревогу и опасения по поводу неожиданной отставки мистера Шоу.
Мистер Шоу также является исполняющим обязанности председателя полицейского управления Западного Йоркшира, и на данный момент не ясно, продолжит ли он свою деятельность в этом качестве.
Нам не удалось связаться с министром внутренних дел Великобритании Робертом Шоу и получить его оценку ситуации, связанной с отставкой его брата. Вероятно, сам мистер Шоу в данный момент находится у друзей во Франции.
Еще два фотоглаза: Шоу не улыбался, казался уже мертвым.
Вот это, на хер, да.
Великий Британский Народ получит ту правду, которую он заслуживает.
А я получил свою.
Яотложил газету и закрыл глаза.
Я увидел их, сидящих за печатными машинками: Джек и Джордж, воняющие скотчем, хранящие свои секреты, выдающие свою ложь.
Я увидел Хаддена, читающего их ложь, знающего их секреты, наливающего им скотч.
Мне хотелось уснуть и проспать тысячу лет, чтобы проснуться, когда они все исчезнут, когда их черные чернила сотрутся с моих пальцев и растворятся в моей крови.
Но этот гребаный дом не оставлял меня в покое, стрекот печатной машинки смешивался с тихим мерным стуком, отдававшимся у меня в ушах, оглушавшим мой череп и кости.
Я открыл глаза. Рядом со мной на диване лежали огромные рулоны бумаги, архитектурные чертежи.
Я разложил один из них на стеклянном журнальном столике, поверх Полы и Шоу.
Это был торговый центр, ТЦ "Лебедь".
Он должен был быть построен у шоссе М1, рядом с поворотом на Ханслет-Бистон.
Я снова закрыл глаза, моя маленькая цыганка стояла в огненном кольце.
Из-за денег, черт побери.
ТЦ "Лебедь".
Шоу, Доусон, Фостер.
Братья Бокс хотят войти в долю.
Фостер связывается с Боксами.
Шоу и Доусон предаются своим разнообразным утехам за счет дела.
Фостер, как Властелин Колец, пытается удержать весь этот цирк на плаву.
Каждый сверчок - на чужой шесток.
И все - в говне по горло.
Из-за денег, черт побери.
Явстал и вышел из гостиной в холодную, светлую, дорого обставленную кухню.
Из крана в пустую раковину из нержавеющей стали капала вода. Я закрутил кран.
Мне по-прежнему слышался слабый равномерный стук.
Одна дверь вела из кухни в сад за домом, другая - в гараж.
Стук доносился из-за второй двери.
Я попытался открыть дверь, но она не поддавалась.
Из-под двери сочились четыре тоненькие струйки воды.
Я снова толкнул дверь, но открыть не смог.
Выскочив в сад, я обежал вокруг дома.
В гараже не было окон.
Я попытался открыть двустворчатые ворота гаража. Безуспешно.
Я снова вошел в дом через парадную дверь.
Изнутри в замочной скважине торчал ключ, прикрепленный к связке других ключей.
Я вернулся с ключами на кухню, к равномерному стуку.
Я попробовал самый большой, самый маленький и третий.
Ключ повернулся в замке.
Я открыл дверь и захлебнулся выхлопными газами.
Черт.
"Ягуар" с работающим двигателем одиноко стоял в темноте у дальней стенки гаража, рассчитанного на две машины.
Черт.
Я схватил из кухни стул и отжал им дверь, выкинув из-под нее целую кучу мокрых полотенец.
Я побежал на другую сторону гаража. В свете кухонной люстры я разглядел двоих людей, сидевших на переднем сиденье, и шланг, тянувшийся от выхлопной трубы к заднему окну автомобиля.
В машине на всю мощность работал приемник, Элтон вопил: "Прощай, дорога из желтого кирпича".
Я выдрал из выхлопной трубы шланг и еще несколько полотенец и попытался открыть дверь со стороны водителя.
Заперто.
Я обежал вокруг машины, открыл пассажирскую дверь и хватил полные легкие СО. Миссис Марджори Доусон, как и прежде похожая на мою мать, упала мне на руки. Ее голова была замотана в дурацкий красный полиэтиленовый пакет для замораживания продуктов.
Я попытался посадить ее ровно и потянулся через ее тело к замку зажигания.
Джон Доусон сидел, привалившись к рулю, на его голове был такой же полиэтиленовый пакет, руки его были связаны спереди.
Вот опять вы начинаете. Неосторожные разговоры могут стоить жизни.
Они оба были синие и мертвые.
Черт.
Я заглушил двигатель и Элтона и сел на пол гаража, стащив за собой миссис Доусон. Ее голова в мешке лежала у меня на коленях, и мы оба смотрели снизу вверх на ее мужа.
Архитектор.
Джон Доусон - наконец и слишком поздно - лицо в полиэтиленовом пакете для замораживания продуктов.
Джон, черт возьми, Доусон, всегда неуловимый, как призрак, а теперь вот в натуре, призрак в полиэтиленовом пакете для замораживания продуктов.
Джон, мать его, Доусон, теперь остались только его произведения, нависающие, притягивающие, ограбившие и лишившие меня всего, как всех их; укравшие у меня шанс когда-либо узнать, лишившие надежды, которую это могло бы мне дать, мне, сидящему перед ним, держащему в объятиях его жену, отчаянно желающему воскресить мертвых лишь на одно мгновение, отчаянно желающему воскресить мертвых лишь на одно слово.
Тишина.
Я поднял миссис Доусон со всей осторожностью, на которую был способен, и положил ее обратно в "ягуар", прислонив к мужу. Их головы в целлофановых пакетах сомкнулись в бесконечной проклятой тишине.
Черт.
Неосторожные разговоры могут стоить жизни.
Я вытащил свой грязный серый носовой платок и начал стирать отпечатки пальцев.
Пять минут спустя я вернулся в дом и закрыл дверь в кухню.
Я сел на диван рядом с их чертежами, их проектами, их извращенными мечтами и стал думать о своих собственных планах. У меня на коленях лежал дробовик.
В доме было тихо.
Ни звука.
Я встал и вышел через парадную дверь виллы "Шангри-Ла".
Я поехал обратно в "Редбек", не включая радио. Дворники пищали в темноте, как крысы.
Я поставил машину посреди лужи, вытащил из багажника черный мешок для мусора и поковылял через стоянку. После прогулки в подземелье руки и ноги у меня не гнулись.
Я открыл дверь и вошел, спрятавшись от дождя.
Комната 27 была холодной и неприветливой, сержант Фрейзер давно ушел. Я сел на пол, не включая свет, слушая, как приезжают и уезжают грузовики, думая о Поле и вспоминая босоногих танцовщиц в телевизионном попсовом хит-параде, всего лишь несколько дней тому назад, в прошлой жизни.
Я думал о Би-Джее и Джимми Ашворте, о мальчиках-подростках, сидящих на корточках в огромных шкафах, в сырых комнатах.
Я думал о Мышкиных и Маршах, о Доусонах и Шоу, о Фостерах и Боксах, об их жизнях и их преступлениях.
Я думал о мужчинах в подземелье, о похищенных ими детях, об оставленных ими матерях.
А потом, когда я уже не мог больше плакать, я подумал о своей собственной матери и поднялся на ноги.
Желтизна фойе была ярче, чем когда-либо, вонь - сильнее.
Я снял трубку, набрал номер и приставил монету к щели.
- Алло?
Я опустил монету в автомат.
- Это я.
- Чего ты хочешь?
Бильярдный зал за двойными стеклянными дверями был мертв.
- Извиниться.
- Что они с тобой сделали?
Я окинул взглядом коричневые кресла фойе, ища старуху.
- Ничего.
- Один из них ударил меня по лицу.
Мне щипало глаза.
- В моем собственном доме, Эдвард!
- Прости.
Она плакала. До меня донесся голос сестры. Она орала на мать. Я глядел на имена и обещания, угрозы и номера, нацарапанные у телефона.
- Пожалуйста, приезжай домой.
- Я не могу.
- Эдвард!
- Мне правда очень жаль, мама.
- Пожалуйста!
- Я тебя люблю.
Я повесил трубку.
Потом я попробовал позвонить Кэтрин, но не смог вспомнить номер, снова положил трубку и побежал под дождем обратно в комнату 27.
Небо над головой было огромным и синим, без единого облачка.
Она была на улице, куталась в красную кофту и улыбалась.
Легкий ветер шевелил ее светлые волосы.
Она потянулась ко мне и обняла меня за шею и плечи.
- Я не ангел, - шепнула она, уткнувшись в мои волосы.
Мы стали целоваться, ее язык настойчиво касался моего.
Я провел руками по ее спине и прижался к ней еще крепче.
От ветра ее волосы хлестали меня по лицу.
Она прервала наш поцелуй в тот момент, когда я кончил.
Я проснулся на полу со спермой в штанах.
Я стоял у раковины в своей комнате в "Редбеке", раздевшись до трусов. Еле теплая серая вода стекала по моей груди на пол. Я хотел домой, но не хотел быть сыном. Из зеркала мне улыбались фотографии дочерей.
Я сидел, скрестив ноги, на полу своей комнаты в "Редбеке" и разматывал черные бинты на руке, пока не добрался до раны. Я разорвал еще одну простынь зубами и перевязал кисть. Со стены мне улыбались раны пострашнее.
Я стоял в дверях своей комнаты в "Редбеке", снова надев грязную одежду, глотая таблетки и прикуривая сигареты. Я хотел спать, но не хотел видеть снов. Я думал, вот мой последний день. Фотографии Полы махали мне на прощанье.
Глава двенадцатая
Час ночи.
Рок-н-Ролл жив.
Вторник, 24 декабря 1974 года.
Сочельник, мать его.
"Слышишь, как звенят колокольчики?"
Я въехал в Уэйкфилд по Барнсли-роуд, в частных домах гасили рождественские гирлянды. Старые добрые времена закончились.
У меня в багажнике лежал дробовик.
Я пересек Калдер, проехал мимо рынка до Бул-гинга. Собор намертво вмерз в черное небо.
Мертвая тишина.
Я припарковался у обувного магазина.
Я открыл багажник.
Я вытащил дробовик из черного мусорного мешка.
Я зарядил дробовик, не вынимая его из багажника.
Я положил несколько запасных патронов в карман.
Я достал дробовик из багажника.
Я закрыл багажник.
Я пошел к Булгингу.
На втором этаже "Стрэффорда" горел свет, на первом было темно.
Я открыл дверь и стал подниматься наверх, ступенька за ступенькой.
Они сидели у бара, повсюду - виски и сигары.