- Терпение не присуще молодежи, - сказал Борк, намекая на то, что он меня понял. - Да и мне тоже.
- Где я могу найти профессора Форбса?
Он взглянул на свои часы, а я - на свои. Было без нескольких минут пять пополудни. Борк поднял трубку телефона и набрал номер. Ожидая ответа, он сказал мне:
- Напомните мне о Хиггинсе. - А затем сказал в трубку: - Мисс Ингрэмс? Форбс на месте?
Наконец положив трубку, он сказал мне:
- Вы можете подняться к ним и подождать его, если вас не пугает эта обстановка. Они подготовили все, что нужно для полиции и пытались убедиться, что ничего из документов и записей не пропало. Форбс на несколько минут отлучился на факультет физики.
- Хиггинс, - напомнила я Борку.
- Да, да. Приобретя неплохой опыт дипломатии и частенько прибегая к ней, я подумал, что вам не помешает знать, что Форбс любит не только пешие прогулки, но и верховую езду. Вы меня поняли?
Я рассмеялась.
- О, конечно, поняла. Лошади помогут мне познакомить Форбса с Хиггинсом. Полагаю, мне не придется участвовать в этой игре. Я сама скажу старику об этом.
- Я ничего не имею против. Стив любит попросить об услуге. Я считаю, что это весьма полезная информация, когда имеешь дело с таким могущественным человеком, как он.
- Видимо, таким образом он узнает, так ли уж он могущественен. Я вам очень благодарна, декан Борк, за то, что вы уделили мне столько времени.
Мы через стол обменялись рукопожатием.
- Было очень приятно познакомиться.
- Кстати, это вы написали некролог о Ловентале? - спросила я, пока наше рукопожатие продолжалось.
- Я не сочинил бы и эпитафии. Видимо, инициатором был Форбс. Думаю, поучаствовал и юный Ричард.
Я снова поблагодарила его.
Часть кабинета Дениэля Ловенталя была отгорожена: письменный стол профессора, накрытый холщовой тканью, и кусок пола, с которого был срезан ковер. Все это я увидела мельком, пока полицейский, стоявший у двери, на этот раз из полиции студгородка, показывал мне на мисс Ингрэмс. Она стояла у стола, спиной к двери и повернулась, когда я громко окликнула ее. Предо мной предстала типичная старая дева, или, как таковых все еще величают в Южных штатах, незамужняя дама. Стройная, во всем черном, горло подпирал белый воротничок. Видимо, она плакала, перебирая бумаги.
- Так тяжело смотреть на все это, - сказала она, глядя на покрытый холстиной стол. - Я все еще вижу его сидящим за столом, как всегда, глубоко погруженного в свои думы.
- Вы хотите сказать, что вчера ничего необычного в его поведении не было?
- Я не могу этого утверждать, но так записал офицер, а я, когда прочитала свои показания, изменить уже ничего не могла. Садитесь, прошу вас. На доктора Форбса обычно можно было положиться. Профессор же может выйти из кабинета на одну минуту и через какое-то время позвонить уже из Вены.
- Я сяду здесь, если можно, - ответила я, увидев, что она предлагает мне свой стол и стул рядом с ним. Я села напротив стола жертвы. Мисс Ингрэмс оказалась спиной к нему.
- Мне не хочется говорить об этом, - ответила она, но поскольку пригласила меня сесть, то и сама села тоже. - Непривычно сидеть к его столу спиной. Я благодарна судьбе, что у меня есть его последняя фотография, он был в прекрасном настроении, пока нам не повстречались эти ужасные молодые люди. Я была в шоке от Йегера. Он одни из наших, вы это знаете?
- Я не совсем понимаю, о чем вы?
- Он родился здесь, в Венеции. Но это не он выкрикнул оскорбительные слова. Я не стану утверждать, что Йегер не сквернословит, однако на этот раз выругался черный, хотя доказать этого я не могу.
- Что он сказал?
- Это грязное слово, - она осуждающе подняла подбородок.
- Потому что профессор не разрешил им провести собрание в его кабинете?
- Я этого не знаю. Профессор не промолвил ни слова о них. Я не думаю, что он собирался зайти к себе в кабинет, когда мы распрощались, иначе он сказал бы мне об этом. А если бы сказал, я ответила бы: - Ну что ж, идите. Господи, сколько раз я одна возвращалась домой, и мыслей не было, что это небезопасно в таком городе, как Венеция…
Чувствовалось, что бедняжка вот-вот разрыдается, поэтому я старалась отвлечь ее.
- Как я понимаю, вы чувствуете себя в безопасности до вечерам на улицах города? - Я вспомнила яркое освещение улиц.
- В полной безопасности. И все благодаря шерифу О’Мэлли.
- Вы восхищаетесь им?
Это был странный вопрос и немного наивный, поэтому мисс Ингрэмс тихонько воскликнула: Ха! - и призадумалась.
- Кажется, теперь я просто верю в это. Я прожила в Венеции всю жизнь. Помню, как мы чувствовали себя в годы депрессии, когда разразились шахтерские забастовки. Тогда действительно было страшно. В город привезли черных парней работать в шахтах. С тех пор половина Бейкерстауна это их район, точнее, потомков тех, кого привезли сюда в те годы. И, возможно, там сохраняется спокойствие, потому что кое-кто еще помнит прошлое. Мы боялись беспорядков, понимаете: ветераны войны, вернувшиеся домой, много черных, наркотики. Кто может знать, что будет. Но Джон О’Мэлли делает сегодня то, что сделал мэр Венеции в 1935 году. Его звали Джон Хармс, отец Тайлера. Он создал полицию, а Стив Хиггинс провел через законодательное собрание штата закон о полиции. Это был его первый срок…
Мисс Ингрэмс умолкла, лицо ее разгладилось. Воспоминания, даже тяжелые, бывают полезными, подумала я.
- Когда вы спросили, восхищаюсь ли я шерифом, со мной что-то произошло. У меня сохранилась его фотография: он на старом форде развозит продукты для рынка Кьюссака. Он был решительно настроен пробиться в люди. Потом я видела его, когда он вернулся с войны в Корее в мундире капитана и по его глазам было видно, что он уже не прежний Джон О’Мэлли. Моя мать была еще жива, и когда увидела его, сказала: "Джон Джозеф многого насмотрелся. Есть в этом мире много такого, о чем не следует знать, но если ты это все же узнал, то не забудешь никогда". О себе я такого не могу сказать. Однажды, когда я рассказала об этом профессору Ловенталю, это потрясло его. Или он притворился. Иногда, проходя мимо моего стола, он грозил мне пальцем: "Смотрите, - говорил он. - Смотрите в оба! Никогда не бойтесь смотреть. Жене Лота, как и леди Макбет, пришлось потом умереть".
Вернувшись домой, Джон Джозеф влюбился в Энни Райан. Она была тогда очень хорошенькой, сейчас она немного перезрела, но тогда никто не мог сравниться с ней по красоте, и высокомерию тоже. Но тут, видимо, ее мамаша постаралась. Для Джона Джозефа они были недосягаемы, когда он снял свой капитанский мундир и стал работать у Кьюссака. У Энни были кавалеры, один, потом другой, но ни с тем и ни с другим ничего у нее не вышло. А потом совсем неожиданно Джон Джозеф и Энни поженились. Сам Стив Хиггинс вел ее к алтарю…
- Она мне сегодня сказала, что ее мать и жена Хиггинса были близкими подругами… - сказала я.
- Да, очень близкими, - мисс Ингрэмс особенно округлила губы, произнося эти слова. Мне же нужно было столько от нее узнать, что я не решалась прервать светские сплетни, хотя неизвестно, могли ли они пригодиться для статьи.
- Я симпатизирую Джону, - продолжала собеседница, - и считаю, что мать и дочь Райаны поставили ему ловушку, и когда пришло время, она захлопнулась. Я восхищалась Джоном, но и словом не обмолвилась профессору об этом. Наши мнения не во всем сходились.
Зазвонил телефон, кто-то наводил справки о похоронах и отпевании. Мисс Ингрэмс посоветовала позвонить в морг или в дом Ловенталя, или же подождать завтрашних газет, где все об этом будет сказано. Мне хотелось спросить у нее, восхищалась ли она профессором Ловенталем. Просто так, чтобы услышать, что она скажет. Мне казалось, я понимаю ее, как понимала в дни своей молодости в штате Иллинойс похожих на нее двух своих незамужних теток. Я подумала, что если она попытается рассказать мне о своих чувствах к нему, она все равно не сможет сделать этого, так что лучше не смущать ее, Я вспомнила, как она была растеряна и смущена, когда ей пришлось сказать Борку о том, что она спешит на ужин к профессору. Ловенталь занимал свою особую нишу, это был человек другого класса, и сколько бы она ни работала в студенческом городке, хоть всю жизнь, ей никогда не стать неотъемлемой частью жизни университета. Ее всегда будет тянуть к семье или друзьям, с которыми она выросла. Она чувствовала себя лучше всего в церкви и на благотворительных базарах, и она будет всегда верна газете "Индепендент", словно сама пишет в ней передовицы. Что, возможно, отчасти было верно, - ибо они писались для нее. Все это было составляющим того, что я когда-то называла верностью заветам предков и американскому образу жизни. Но я думала тогда и как никогда поняла, что такое общность студенческих бунтарей с бедным людом: между ними никогда не существовало санитарного кордона.
- Мисс Ингрэмс, - спросила ее я, как только она положила трубку телефона, - а если предположить, что профессор Форбс станет деканом факультета? Я, правда, не могу утверждать, что такое случится, но если вдруг случится, - вы останетесь работать с ним?
- Университет платит мне жалованье, поэтому я работаю с тем, с кем прикажут. Профессор Ловенталь спросил меня вчера, есть ли у меня собственность. Я ответила, что есть: пенсия через четыре года. Так что с мистером Форбсом я, конечно, буду работать.
Я не знала, на кого направлена ее враждебность, на мистера Форбса или на меня. Возможно, на нас обоих.
Больше у меня не будет возможности, подумала я, и задала свой главный вопрос.
- Какими были их отношения, когда они были вместе? Ответьте первое, что придет в голову.
- Отец и сын. - Она посмотрела на меня с удивлением, словно сама задумалась над тем, что сказала.
- Я так и подумала после разговора с мистером Форбсом, - успокоила ее я.
- Они много спорили, - добавила она как бы для себя.
- Из-за Ричарда?
- Да… - на миг запнулась мисс Ингрэмс. - В церкви, совсем недавно, в воскресенье… мы читали о блудном сыне, и я подумала, что вылитый старший сын, это Рэндалл Форбс. Он не хочет, чтобы младший когда-нибудь вернулся. - Лицо ее стало серьезным. - Мы с вами, кажется, начали сплетничать, миссис Осборн?
- Но ведь это так интересно! Сколько лет Ричарду?
- Около тридцати, должно быть.
- А вы знаете Эндрю Гиллспи?
- Кто не знает сумасшедшего Гилли?
- Сумасшедшего?
- Все зависит от того, как на это посмотреть - его одежда, борода, волосы, которые он заплетает в косичку, как это делали его предки. Он выходец из рабочей семьи. Его сестра держит лавку сувениров на Морган-стрит, милая девушка, какую только можно себе представить.
- Она стыдится своего брата?
- Конечно, нет. Никто не стыдится Гилли. Просто он немного не в себе. Вот и все.
Из уст мисс Ингрэмс эти слова прозвучали вполне искренне, и я подумала, что они достойно дополняют притчу о блудных сыновьях. Только полиция поняла их буквально.
Я спросила ее, читала ли она то, что написано в газете "Индепендент" о последних часах жизни Ловенталя.
- Это заставляет меня думать, будто я что-то скрываю, - промолвила мисс Ингрэмс.
У меня не создалось такого впечатления, и я сказала ей об этом. Но во мне крепло чувство, что мисс Ингрэмс фиксировала в своей памяти факты, а затем усиленно подкрепляла их собственной интерпретацией.
- Я спросила вас, читали ли вы газету, потому что хотела узнать у вас, что означает фраза, сказанная профессором экономке, что только ее рагу можно назвать настоящим рагу.
- Когда я прочитала эти слова в газете, я попыталась вспомнить, о чем шел разговор за столом, когда профессор вышел в кухню за льдом. Говорили о Форбсе и гранте, полученном от Фонда Рейса.
Это были мои собственные предположения. Я вспомнила, как чувствовала себя в поезде, и слова Форбса о разнице между намерением и целью.
- Не похоже, что Форбс вернется, - наконец сказала я. - А тем временем я, кажется, забросала вас вопросами, как газетный репортер.
Мисс Ингрэмс слабо улыбнулась.
- Это помогло мне кое в чем разобраться. Вы можете встретиться с ним вечером в морге. Я уверена, он там будет.
- Это не так важно, - ответила я. - Мне хочется задать вам еще один вопрос, но вы можете не отвечать, если он покажется вам слишком личным. У меня создалось впечатление, что вам не хочется работать с доктором Форбсом. Почему?
- Потому что никогда не знаешь, как себя с ним вести. Я давно работаю на факультете, намного дольше, чем даже он. Вообще, знаете, миссис Осборн, что сейчас мне пришло в голову? Это он не хочет со мной работать. Его пугает, что я буду все время сравнивать его с профессором Ловенталем.
Я встала, мисс Ингрэмс тоже поднялась со стула.
- Если он не вернется, - сказала она, - то я тоже пойду домой. Я не хочу одна оставаться в этом кабинете. И это не скоро у меня пройдет. Мир… - Она посмотрела на закрытый холстом стол. - В нашей жизни нет места понятию мир. Почему они не понимают, что надо позволить людям оставаться самими собой?
* * *
Из административного здания я направилась на физический факультет, минуя восьмигранник из красного кирпича - циклотрон, бывший некогда гордостью Венеции, штат Иллинойс. Все подходы к нему были забаррикадированы и опутаны колючей проволокой. Повсюду стояли щиты с грозными надписями: "Вход запрещен", "Вход карается законом".
На первом этаже на доске объявлений я прочитала афишу спектакля, который готовили Гилли, Нора и Ричард Ловенталь, и внизу - следующие слова: "Покиньте загрязненную атмосферу Венеции. Приходите в Арденский лес. Новый Шекспир ждет вас сегодня".
Я надеялась, что по дороге встречу Форбса, ибо в кабинете, когда я справилась о нем, его не оказалось. В этот день лекций он тоже не читал. Я слышала, как студенты, собираясь группками, произносили его имя. В кафетерии, когда начался общий разговор о том, кто заменит Папу и возглавит факультет, кто-то сказал:
- Форбс, конечно, кто же еще?
- Э, парень. Сейчас начнется большая чистка, и эта ученая крыса, как пить дать, отменит мою отсрочку от призыва в армию.
Лишь одна девушка вступилась за Форбса.
- А ты, бэби, станешь первой жертвой. Кому нужны женщины-физики? Твое место на кухне.
- Или в постели.
- Не с Форбсом ли?
Все расхохотались.
* * *
А за пределами студенческого городка жизнь протекала почти нормально. Такое могло случиться в любом студгородке или в другом мире. Чтобы проверить собственную реакцию, я остановила юношу и девушку, чтобы спросить, знают ли они об убийстве.
- А, это на физическом факультете, - небрежно сказала девушка. - А мы изучаем социальные науки.
В студенческом кинотеатре произошла замена: вместо фильмов с участием Ингрид Бергман и Полетты Годард, которые меня интересовали, шли "Одинокий рейнджер" и "Возвращение Шерлока Холмса".
Глава 8
Вечером в морге Хармса провожавших было мало.
- В воздухе пахнет чем-то нехорошим, - сказал Гилли. - Видимо, не обошлось без ФБР.
Я согласилась с ним. В последние три дня их присутствие чувствовалось не только в воздухе.
- Я даже не могу приблизиться к тюрьме. Хотелось бы мне знать, что происходит. Нора пытается найти для ребят надежного адвоката. Она уговаривает своего отца. Он адвокат.
- Удобно, - пробормотала я.
- Эти чертовы шерифские помощники продолжают утверждать, что ребята не хотят меня видеть. Если это таи, тогда я и соваться туда не буду. Кейт… вы не могли бы выяснить это для меня?
Я сказала, что постараюсь.
- Это Ричард? - спросила я о молодом человеке, взволнованно о чем-то беседующем с пожилой парой и мужчиной, который, должно быть, и был Тайлером Хармсом. Не знаю ни одного гробовщика, который не старался бы всегда и везде походить на гробовщика.
- Они не могут договориться, где лучше похоронить прах, - пояснил Гилли. - Еврейские родственники имеют смутное представление о кремации.
- Не смешно.
- Это черный юмор, а черный - это прекрасный цвет.
- Ты выпил, Гилли?
- Нет. А надо бы. Я говорю, что приходит в голову, авось по ассоциации скажу что-то, похожее на правду.
- Все здесь напоминает лавку древностей, - шепнула я.
Кресла были чересчур громоздки, помпезны и набиты жестким конским волосом. Стулья, простые с прямыми спинками, казались вечными. Закрытый гроб в глубине был окружен охапками папоротника и белых лилий, от густого запаха которых воздух казался тяжелым.
- Поздний Скотт Фицджеральд, - сказал Гилли. - Посмотрите на все эти лилии, взятые напрокат.
- Скоро Пасха.
- Я знаю. Сам помогаю готовиться к карнавалу в Миссионерском доме в Бейкерстауне.
В результате собственных ассоциаций, лилий напрокат, подготовки к пасхальным праздникам, Хиггинсу, политическим событиям в городе и некогда прочитанной повести об одном американском политике, взявшем для выступления по телевидению пса напрокат, я додумалась до того, что вдруг спросила у Гилли:
- Барнаби тоже пес напрокат?
Гилли широко улыбнулся.
- Если бы это было возможно. Кто его возьмет даже за старую запонку.
- Он очень красивый пес.
- Пять долларов.
Я от души рассмеялась.
- Прости, Кейт, но ты сама напросилась.
- Я знаю. - Он назвал меня по имени, и это меня обрадовало.
Мой смех привлек внимание Ричарда Ловенталя. Он был похож на отца: крупная голова, близорукий взгляд, легкая сутулость. Он улыбнулся мне и бесшумно хлопнул руками в перчатках, выражая свое одобрение.
- Он искренне одобряет, - пояснил Гилли. - И хочет сказать, что Папа был бы доволен. Старик менее всего желал бы мрачной торжественности похорон.
Именно в этот момент появился Форбс. Войдя в дверь в алькове, он тут же остановился, и, как мне показалось, в этом было что-то драматическое. Но прежде чем пройти дальше, он сделал шаг назад, снял пальто и бросил его на стоявший в стороне стул. Он был очень бледен и сильно взволнован. Не замедляя шагов, он направился к Ричарду и буквально упал ему на грудь. Они как-то неловко обнимались, похлопывая друг друга по спине, издавая скорее звериные, чем человеческие звуки. Этого Форбса я еще не знала. Мисс Ингрэмс инстинктивно отодвинулась от них, и, не зная, куда деваться, примкнула к нам. Гилли смотрел в пол, потягивая себя за кончик носа.
- Как это все не по-американски, - сказала я Гилли, ибо только он, мне казалось, мог понять, что я имела в виду. - Неужели он не знает, что такие большие мальчики уже не плачут.
Что сказал Ричарду Форбс прерывающимся от рыданий голосом, я не слышала, но ответ Ричарда долетел до моих ушей:
- Я не винил тебя, Рэндалл. Да и кто бы смог это сказать тебе, ради всех святых?
Форбс порылся в кармане брюк, но не найдя там носового платка, воспользовался тем, что был у него в нагрудном кармане.
- Я убил бы этих негодяев собственными руками.
Кадык на шее Ричарда заходил ходуном. Он отвернулся и, отойдя от Форбса, направился, как и мисс Ингрэмс, к нам, ибо, кажется, это было самым безопасным здесь местом. Форбс так стремительно бросился к гробу, словно только сейчас осознал трагическую окончательность свершившегося.
- Он ошибся в выборе профессии. Мы могли бы использовать его талант во втором акте нашей пьесы.