Я взял его за плечо и повел на бетонный мол.
- Будешь прыгать или просто нырять? - спросил я.
Теперь нами заинтересовались остальные купальщики. Предвкушали хорошее развлечение.
- Будешь прыгать или просто нырять?
Он молча стоял, скрестив руки на груди, как стесняющаяся девочка.
- Будешь прыгать или нырять?! - Я снова сорвался на крик.
"Рональдо" посмотрел на меня:
- Я не умею плавать.
Я замер. Вспышка солнечного света, отразившись от водной глади, ослепила меня. Я стоял зажмурившись, как актер, который забыл, что там дальше по сценарию. Сейчас я ощущал себя просто толстяком на пляже. Я повернулся, нашел свою рубашку и оделся. Мы, я впереди и "Рональдо" следом, дошли до машины и поехали обратно в Одду.
Не знаю почему, но на полпути к центру я начал улыбаться. Я ехал против солнца и улыбался так, что пейзаж передо мною расплывался.
- У тебя "дворники" работают, - сказал "Рональдо".
Он был прав. "Дворники" работали. Я не заметил, как включил их. Мы ехали к центру, и "дворники" скрипели по сухому стеклу.
- Ты их не выключишь? - спросил "Рональдо".
- Нет.
- Но дождя ведь нет.
И снова он был прав. Дождя не было.
~~~
"Рональдо" перебежал стоянку и исчез на бульваре. Какое-то время я сидел, сжимая руль. Слушал, как остывает мотор. Подул ветер. На севере появились новые облака. Светлые сверху, а снизу - темные, как будто собрали все зло в свое брюхо.
Я пошел в паб "Хардангер". Асфальт под подошвами был мягкий. В пабе я увидел Тура. Он возился с посудой. Громко поприветствовав его, я заказал сэндвич с жареным яйцом и беконом и пиво. На стойке лежал сегодняшний номер "Бергенских известий". Всю первую страницу занимала фотография сгоревшей БМВ. И заголовок: "ДТП - ключ к разгадке убийства".
Однако в самой статье, напечатанной в середине газеты, полиция об этой БМВ ничего не говорила. Мою статью про митинг поместили в "подвале". На главном месте было убийство. Автор заявил, что никто не должен мешать полиции спокойно работать. Что больше нельзя отрицать существование проблем глобализации и иммиграции. На наших глазах разворачивается борьба культур.
Зазвонил мобильник. Женщина с ТВ-2 сообщила, что в семь мне надо явиться на пробную запись и поработать с гримером. Мы с Франком появимся в последней части репортажа. Неплохо бы мне подумать над вопросами: как все происшедшее изменит Одду и каково мне описывать дело, в расследовании которого участвует мой родной брат? Мы соперничаем или помогаем друг другу?
Тур решил составить мне компанию и подсел за столик. Он достал папиросу и кивнул на газету. Спросил, арестовали уже кого-нибудь. Я покачал головой. Он сказал, что убийство хорошо сказывается на бизнесе. Вчера вечером здесь было просто не протолкнуться. Так ему не везло с тех пор, как из Штатов приехал тот мальчик-побегайчик из "Коэн бразерс". Американец гостил в Одде пару месяцев и по вечерам угощал выпивкой полгорода.
- Может, коммуне этим заняться? - спросил Тур.
- Чем "этим"?
- Убийствами. По убийству в неделю - и денег будет больше, чем от всех реформ вместе взятых.
- А кто будет убийцей?
- Председатель, разумеется.
Тур сказал, что очень надеется на убийства. Вот уж что поднимает рейтинг Одды в списке самых жизнеспособных коммун. В недавнем-то отчете Одда значилась на последнем месте.
Ел я быстро и жадно. Со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было. Так что вскоре ни пива, ни сэндвича не осталось.
Тур сказал, что оддинцы так и так вымирают.
- Только слишком медленно, - заявил он. - Никому не интересно смотреть, как кто-то умирает медленно. Умирать надо быстро и брутально. Только это привлекает прессу.
Он сказал, что журналисты - странные люди. Поодиночке кажутся такими милыми. Но когда их много! Вчера вечером он видел две съемочные группы в действии. На мосту у автозаправки они остановили девушку на велосипеде. Она ехала на тренировку и к молодому Педерсену, очевидно, не имела никакого отношения. Но они заставили ее положить на мост цветы. Цветов у нее с собою конечно же не было, так что взяли один из тех букетов, которые там уже лежали.
Тур спросил, не подумываю ли я сменить образ жизни. Заняться чем-нибудь совершенно другим. Написать книгу или уехать куда-нибудь. Я пожал плечами.
Мысль о том, что нужно уехать и начать все заново, приходила ко мне часто. В своем кабинете я повесил фотографию из "National Geographic". Шестеро американских ученых готовятся к полету на Марс: ходят в скафандрах по изолированному поселению в Южной Юте, неподалеку от Ханксвилла. Меня звали и в другие газеты. А наш главред предлагал мне возглавить новую рубрику: "Города". Но это означало бы переезд в Берген, а я не мыслил своего существования без Ирен. К тому же согласиться я не успел. Совет директоров посчитал, что главреду просто хочется таким образом загубить местное представительство газеты, а из меня сделать "стрингера". Я объяснил, что представительство уже и так загублено, а сам я расхаживаю в скафандре где-то в окрестностях Ханксвилла.
- В школе ты всегда учился хорошо, - сказал Тур. - По всем предметам. Обычно ребята хорошо разбираются в одном-двух. А ты - во всех.
Я ел слишком быстро. Меня начало мутить. Я вышел в туалет - умыться. Лицо в зеркале было бледным. Я отвернулся и медленно вытер руки о полотенце. Расплатившись, я попрощался с Туром. Он крикнул, чтоб я подумал насчет убийств. Я сказал, что напишу об этом передовицу.
Едва я зашел в кабинет, как зазвонил телефон. Я поднял трубку и тут же положил обратно. Через несколько секунд телефон зазвонил снова.
- Добрый день, добрый день! - крикнул я телефону.
Я вновь оказался на Буги-стрит, как поет Леонард Коэн.
Вот уже больше года я занимался телефонными опросами. Новый главред решил сделать нашим козырем контакт с читателем. Граница между специалистом и дилетантами должна исчезнуть. Все голоса должны учитываться. Надо доносить до читателя мнение обычных людей. Вся беда была в том, что звонили одни идиоты. Каждый вечер с четырех до шести ты окунался в клоаку. Каждому дураку хотелось излить свое дерьмо по телефону, и звонил он именно тебе. В итоге я не выдержал. И вести опросы поручили другому бедняге.
И сейчас, черт побери, мне снова плясать на этой Буги-стрит. Телефон звонил и звонил, с короткими передышками. Я не брал трубку - просто кричал:
- Добрый день, добрый день, недоумок! Как дела?
Я максимально убавил звук и запустил на компьютере пасьянс. Пытался отыграть доллары, прожженные придурком по имени Эрик Бодд.
~~~
На мобильник позвонил секретарь из редакции. К ним приходят жалобы: невозможно дозвониться. Я сказал, что отвечаю на звонки так быстро, как это возможно. Вот только что поговорил со старым добрым расистом из Бюрхелу. Если меня не будут дергать, я, может быть, запишу эту беседу дословно. Закончив разговор, я вернулся к пасьянсу. Телефон звонил не переставая.
- Какой сегодня день? - напевал я. - Какой сегодня день?
Секретарь позвонил снова. Сказал, что набрал номер сам и никто не взял трубку. И занято тоже не было. Чем я, собственно, занимаюсь? И вообще - я на рабочем месте?
Я ответил, что день сегодня - чертовски расистский. Молодого Педерсена нашли кверху пузом. Вот расисты и проснулись. Я просто уже охреневаю от этих разговоров. Сегодня звонят одни расисты. Маленькие и большие. Молодые и старые. Фашисты-аграрии и бритоголовые. "Ополченцы" и простые расисты по жизни.
Секретарь попросил меня записывать мнения читателей и раз в пятнадцать минут добавлять в особую папку на сервере. Это очень пригодится. Кое-что выложат и в Сети, вместе с электронными письмами и текстовыми сообщениями. Я спросил, не лучше ли подождать, а потом выбрать самое ценное. Хорошие мысли попадаются, но одна на сотню. Он ответил, что нужно все и последовательно.
- Будет тебе последовательно, - сказал я.
На следующий звонок я ответил.
Пожилая горожанка жаловалась, что цена ее дома упала, как только рядом поселилась курдская семья. Я молча продолжал раскладывать пасьянс. Наконец она спросила, слушаю ли я ее.
- Конечно, - заверил я. - Записываю каждое слово.
Она продолжала: норвежцы просто хотят жить спокойно. Им не нужны изнасилования, наркотики и поножовщина. До сих пор мы за все платили - пора сказать "Стоп!". Хватит молчать. Я попросил ее назвать свое имя. По опыту я знал, что это - отличный способ заткнуть человека.
- Я думала, что можно говорить анонимно, - сказала она.
- Конечно, можно и анонимно, но все расисты должны сообщать свои полные имена.
Она спросила, почему я называю ее расисткой.
- А как вы сами себя называете? - поинтересовался я.
Потом позвонил мужчина с оддинским выговором. Он сказал, что нужно принять контрмеры. Мусульмане идут на север. Они уже проникли в глубь Европы. Это война культур. Скоро и до нас доберутся.
- Если фундаменталисты добьются чего хотят, Европа склонится перед исламом, - сказал он.
- А чего хотят фундаменталисты? - спросил я.
- Ну, вся Одда это увидела. Они хладнокровно убили белого человека.
- Кто "они"?
- Сербы.
- Так это сделали они?
- Да, и все об этом знают.
- Так, стало быть, они мусульмане?
На том конце повисло молчание.
Я сказал:
- Тогда мы с большой радостью сообщаем вам, что сербы - не мусульмане. Они христиане.
Молчание.
- Что-то не так? - спросил я. - Весь день насмарку?
- Все равно, кто они, - сказал мой собеседник. - Они угрожают демократии и христианской культуре.
- Христиане угрожают?
- Нет, беженцы.
- Все мы сербы, - сказал я и положил трубку.
Новый главред как-то назвал публику великим детективом. Надо, мол, использовать публику, приглашать в газету, извлекать из ее умений выгоду. Я ждал, когда этот великий детектив заткнется. Или выйдет на улицу посмотреть, как дела обстоят на самом деле.
Следующий позвонивший заявил, что через границу так и прут.
- Расисты? - уточнил я.
Он не слушал. Он читал мне лекцию о том, что к нам большими партиями ввозятся бандюги и террористы. Мы пригрели на груди убийц и насильников. Он спросил:
- И что останется от Норвегии?
И сам ответил:
- Ничего.
Потом поинтересовался:
- Вы согласны?
Я выдержал небольшую паузу и спросил, действительно ли ему интересно мое мнение. Он сказал, что интересно, и весьма. Я сказал, что в таком случае отвечу.
- Чужаков не бывает, - сказал я.
Он молчал. Я повторил. Сказал, что ему стоит подумать над моими словами. Когда он поймет их смысл, то может позвонить снова.
- У вас не должно быть мнения, - сказал он.
- Это не мнение, - ответил я. - Просто к сведению. Чужаков не бывает.
Он бросил трубку. Я записал его номер, отыскал имя владельца по интернет-справочнику и от этого имени написал сентенцию со следующей концовкой: ""Чужаков не бывает", - заключил Ян Ове Лягрейд из Аскёя".
И снова вышел на Буги-стрит. Я открыл клоаку. И дерьмо полилось на меня. Я плавал в нем. В следующие два часа мне позвонило более тридцати человек. Большинство предпочли не называть имен. Но я вылавливал их в Интернете, а потом писал прямо противоположное тому, что они говорили. Когда работа была закончена, позвонили из бергенской редакции. Секретарь сказал, что от сообщения к сообщению удивляется все больше. Он заметил, что все они заканчивались выводом, что чужаков не существует. Я хочу, чтобы меня уволили, или что?
- Эй! - крикнул я. - Надо всегда прислушиваться к великому детективу.
~~~
Небо потемнело. Скоро дождь. Весь мир пожаловал в Ханксвилл, и я не знал, что мне с этим делать. У меня не было никакой программы действий. Никакого руководства.
Позвонила завотделом, поинтересовалась, как там телефонный опрос. Я ответил, что записал тридцать блестящих комментариев. Она спросила, не съездил бы я кое-куда. В садовом кресле в Тюсседале неподвижно сидит толстая женщина. Думают, что от зрелища пожара она потеряла рассудок. Я спросил, не ослышался ли я. Мне надо написать о толстой женщине, которая неподвижно сидит в кресле?
- Да, - ответила она и добавила, что женщина, возможно, пьяна. Возможно, ее надо спасать от нее самой. Но может быть забавный сюжет и потрясающая фотография. Фотограф и прочие уже на месте.
Я сказал, что занят с видеокассетами. Проверяю, что смотрят дети иммигрантов. Только что вот просматривал фильмы из местного проката.
Она спросила, что это за фильмы.
- "Хум Тум", - сказал я. - И "Тум Хум". Итого: "Хум Тум Тум".
- Жестокие?
- Нет, но там много танцуют и целуются.
- Целуются?
- Да, и бесстыже обнимаются.
Она сказала:
- Сдаюсь, - и положила трубку.
Я продолжал раскладывать пасьянс. Порой я злюсь, что он стал для меня наркотиком, но теперь это было вроде медитации. Думать не надо. Мозги исчезают в компьютере, и ты ни о чем не волнуешься.
Постучались. Я крикнул, что открыто. Вошел Франк. Спросил, занят ли я. В подсознании всколыхнулся панический страх. Зачем он пришел? Раньше Франк никогда не заходил ко мне в офис.
- Хороший кабинет, - начал Франк.
Он врал. Никто не мог на полном серьезе утверждать, что у меня хороший кабинет.
- Сегодня нам - на телевидение, - сказал Франк.
Я кивнул.
- Вся штука, разумеется, в том, что мы братья, - продолжал он. - Журналисты ведь так рассуждают.
- Не знаю. Я не журналист.
Франк улыбнулся. Сказал, что хотел отказаться, да коллеги уговорили. О самом деле мы разговаривать не станем. К тому же беседовать приятнее с людьми, которые понимают, о чем речь, а не просто разводят болтовню. Я принес нам кофе и спросил про расследование. Франк ответил, что люди очень стараются помочь. Опрошено уже более пятидесяти человек, но свидетельских показаний пока недостаточно.
Франк замолчал.
- Но я пришел не только с этим, - сказал он.
Вот час и пробил, подумал я. Он все про нас знает. Все понял. Ну конечно, знает. У него же нюх. Он полицейский. Что именно он знает? Знает ли он что-то, чего не знаю я? Не только об Ирен?
- Ты знаком с Ирен чуть ли не лучше меня, - сказал Франк.
Я ничего не ответил. Это пока была просто затравка. Уловка. Ему хотелось подловить меня. Надо просто найти удачный ответ, мелькнуло в голове.
- Что-то случилось? - спросил я.
Франк сказал, что прошлым вечером Ирен поехала к подруге в Росендаль. С ночевкой. Сегодня собиралась вернуться. А сейчас звонили из детского сада. Ирен не забрала детей, как договаривались. Франк позвонил ее подруге. В Росендаль Ирен не приезжала и не собиралась.
Думать я был не в силах. С ней что-то случилось. Однажды я понял, что, попади Ирен в аварию или что-нибудь в этом роде, меня известят далеко не первым. Да, я любил ее сильнее всех, но узнаю обо всем намного позже остальных. И врачи с полицией позвонят мне в последнюю очередь.
- Что, по-твоему, произошло? - спросил я.
Франк сказал, что не знает. Хотел выслушать мои предположения. Может, я знаю что-то, чего не знает он. Например, людей, с которыми она любит встречаться. Места, в которых любит бывать. Здесь все может пригодиться. Еще одна уловка, подумал я. Он пытался меня перехитрить. Нужно было все продумать. Я покачал головой и сказал, что мне надо в туалет.
Я вышел, зашел в туалет и закурил. Братец о нас знает. Он полицейский. Его не проведешь. Много раз я думал, что же произойдет, если он нас застукает. И, спросив об этом Ирен, получил в ответ:
- Тогда уже не мы будем решать.
Вдруг я понял, что нужно Франку. Он пришел ко мне в кабинет, чтобы обыскать. Дома у меня уже, наверное, был обыск. И теперь, пока я сижу тут, он времени зря не теряет. Но и здесь его постигнет разочарование. Я избавился от всех открыток, писем и электронных сообщений.
Загасив окурок, я повернулся к унитазу. Вспомнил Ирен и прошлую ночь. Это успокоило меня. Я все еще сильнее моего братца. Я глянул в зеркало. Подумал, что я - неплохой человек. Но и не особо хороший.
Когда я вернулся, Франк сидел в кресле и разговаривал по мобильнику. Глядя в окно. Его затылок выдавался над спинкой кресла. Я заметил, насколько мы похожи. Обычно на этом кресле сидел я. И в этот момент я смог увидеть себя со стороны. Я на работе. Обычный день в кабинете. Я вздрогнул от странной мысли. Я украл у него не только жену, но и всю славу. Я подумал, что мог бы насолить многим. Есть куча идиотов, которых я мог избрать своими злейшими врагами. А выбрал собственного братца.
Франк понял, что я вошел, и обернулся.
- Сиди-сиди, - сказал я, плюхаясь в кресло для посетителей.
Франк прекратил разговор. Мы сидели и молчали. Зазвонил служебный телефон. Первой мыслью было, что Ирен хочет связаться со мной и звонит сообщить, что произошло. Братец разрешил мне поднять трубку. Я не двигался. Телефон перестал звонить. Начал звонить мой мобильник. Я сидел спокойно и не отвечал. Франк посмотрел на меня.
- Ты меня знаешь, - сказал Франк. - Знаешь, каким я бываю.
- В смысле?
- Я далеко не ангел.
Франк ждал.
- Но я ее люблю. Я не могу ее потерять. Понимаешь?
Я кивнул.
Франк встал и попросил меня связаться с ним, как только я что-либо выясню или узнаю. Сказал, что все равно нужно было поговорить перед телесъемками. А теперь ему нужно в участок. У матери есть дети.
Я проводил его по коридору. Потом вернулся и сел в свое кресло. Спокойствие возвращалось. Ничего он не знает. Ни-че-го. От него ушла Ирен. Нашла в бардачке старые письма и решила уйти. Исчезла на пару дней, чтобы сделать то, что должна была сделать. Она и раньше говорила об этом. О том, что собирается уехать одна. Теперь она это сделала. Все встает на свои места.
Я выключил компьютер и запер кабинет. Волнение вернулось ко мне на лестнице. Почему она не позвонила, не сообщила? Не отвела детей в сад? Что все-таки произошло?
У выхода я остановился и сощурился на свет. Вспомнил, что в верхнем ящике стола лежит фотопленка, которую я так и не решился выбросить. Ирен так хорошо на ней получилась. На тех автоматических снимках, сделанных на вокзале в Лиссабоне, она получалась по-разному: на первом была серьезной, на втором улыбалась, на последнем - гримасничала.
Развернувшись, я снова поднялся по лестнице. Открыл дверь. Открыл ящик. Фотопленки не было. Франк нашел то, за чем приходил.