"Может быть, у нее действительно какое-то отклонение", – с сожалением подумалось ему. Потом: "На самом деле, как возникает симпатия между людьми? Разве это объяснишь? И как словами описать те ощущения в области сердца при появлении малейшего напряжения в тонкой, но прочной нити, протянувшейся между мной и матерью?"
– Кстати, о практической стороне дела, – сказал вслух Даниил, отвлекаясь от нерадостных мыслей о матери. – Если тебе так уж необходимо быть приятной для людей, подумай о каком-нибудь выражении для глаз. В твоих глазах оно часто отсутствует.
– Я учту, – ответила Норма, и ее глаза тут же приобрели выражение какой-то глупой мечтательности. – Так хорошо?
Даниил по-своему истолковал этот маневр:
– Может быть, пора возвращаться в номер?
Норма сразу прекратила импровизировать и посмотрела на него долгим, холодным, изучающим взглядом. Потом встала. Даниил тоже поднялся за ней, постоял, покачиваясь в попытках удержать равновесие, затем, стараясь идти прямо и не сильно размахивать руками, отправился расплачиваться. Субтильный юноша за стойкой бара, уже совсем ставший похожим на вампира, слабо кивнул им на прощание. Норма ждала его у лифта. Даниил демонстративно положил руку ей пониже спины и с хозяйским видом похлопал. Она не возражала. Оба порядком набрались превосходного армянского коньяка, который поставлялся во все концы единого Советского Союза по баснословно дешевым расценкам.
Несмотря на сильное опьянение, секс был очень качественный. Норма и в этой области, как, впрочем, почти везде, весьма преуспела. Однако минут через тридцать она заявила, что ей достаточно, и отправилась в душ. Даниил тоже протрезвел и, скучая, подошел в одних плавках к огромному окну, занимавшему почти всю стену, и осторожно выглянул за шторы. В глаза ему ударил яркий свет, полившийся извне. Во сколько же здесь рассветает? Пустынная улица вся залита солнцем, причем такое ощущение, что давно.
Даниил взглянул на часы. Без четверти шесть. По улице проносились редкие машины, одинокий припозднившийся гуляка неуверенной походкой направлялся к подъезду – вероятно, родному; пять-шесть человек, по виду рабочих, почти бежали – очевидно, на стройку. Из подворотни вышла девушка. Она была небольшого роста и очень изящная – впрочем, как и многие местные жительницы; довольно дорого и со вкусом одета, но при этом держалась просто и естественно. Даниил поленился узнавать привычным для себя методом, что это сотрудница "Интуриста", которая спешит встретить самолет с группой иностранцев. Он просто залюбовался ею. Коротко подстриженные черные волосы отливали на утреннем солнце всеми цветами радуги, приличествующий времени и месту сдержанный макияж ровно лег на белую матовую кожу. Видимо, поджидая машину, она встала прямо под ним. Взглянула на часы. Достала небольшую книжку и стала ее пролистывать, он понял, что это какой-то словарь. Даниил, забавляясь, начал наблюдать за ней. Она ему нравилась все больше и больше…
Оказывается, он не заметил, как к нему сзади подошла Норма и тоже вместе с ним наблюдала за девушкой. Он опустил штору, оглянулся на нее. Видимо, по причине слишком светлых ночей, шторы в гостинице были очень плотные, почти как в фотолаборатории. А они, не зная, что снаружи уже светло, сидели при искусственном освещении. После солнечного света глазам было очень неприятно. Даниил смотрел на Норму и не мог угадать ее мыслей. Она начала одеваться и выглядела немного… озадаченной, что ли. Фон настроения был нейтральный, но в воздухе определенно что-то мелькало – правда, ненавязчиво. Даниил, методично перебрав в голове все известные ему возможные варианты, осторожно спросил:
– Ну… и?
Норма перестала натягивать колготки, посидела некоторое время неподвижно, глядя перед собой, затем встряхнула волосами и произнесла с непередаваемым высокомерием:
– Ничего.
И оба они рассмеялись. Даниил подошел к окну и снова посмотрел. Девушки уже не было.
Норма быстро оделась и уже собралась уходить. Бросив последний взгляд на себя в зеркало, она стремительно подошла к выходу, взялась за дверную ручку и оглянулась. Луч солнца, пробившийся сквозь небрежно задернутые Даниилом шторы, смотрел ей прямо в лицо. "Она уходит, – с внезапной тоской подумал Даниил, и у него сжалось сердце. – Сейчас она уйдет, и больше никогда не вспомнит". Ему захотелось хоть что-нибудь сделать. На память. Хотя бы подразнить. Совсем как в детстве.
– Знаешь, что… – начал он, подойдя к ней с озабоченным видом. – Конечно, я должен был сказать сразу… но… так получилось… В общем, я сейчас пока не могу тебе заплатить, но как только…
Он не договорил. Мелькнула наманикюренная рука, и плохо подготовившийся к такому повороту тщедушный Даниил полетел к противоположной стене от мощной оплеухи. Совсем как в детстве. Но только удар был вполне физический. Норма ушла, хлопнув дверью. "Кажется, я смог вызвать у нее хотя бы чувство гнева", – грустно подумал он, лежа на полу и вытирая кровь с разбитой губы. Дралась она здорово, Даниил это знал. Она усердно посещала ненавидимую всеми в их "музыкальной" школе физкультуру, немного занималась силовыми видами спорта. Особенно после того, как три часа провела в красной комнате, размышляя над своим поведением. Кстати, музыку она ненавидела. Что это за музыка?
Электронный будильник сыграл мелодию из фильма. Без десяти шесть. Ну и надрался же он вчера! Даниил выполз из развороченной постели, сокрушенно мотая головой. Подошел к большому зеркалу и удивился, до чего же он плохо выглядит. Всклокоченные тусклые волосы, потемневшее мятое лицо, вокруг глаз жуткие желтые круги. Хорошо хоть руки не дрожат. "Пить меньше надо", – пришла ему на ум еще одна дурацкая сентенция майора Горяева. Цвет лица действительно был неважный – печень уже не справлялась. Вдобавок на губе запеклась кровь. Где же это он умудрился так стукнуться? Он достал из холодильника лед и приложил к больному месту. Гудела вся левая сторона лица. Даниил чувствовал себя совершенно разбитым. Да, тридцать семь лет – это не семнадцать. Даже свет в комнате не в состоянии был вчера выключить… Надо осторожнее с возлияниями, майор прав.
* * *
Гавриил Гаврильевич удовлетворенно крякнул. Стопочка водки приятным теплом разлилась по телу. В конце концов, чего ему бояться здесь, у себя дома? Где его охраняет сама Агафья! В запутанных хмельных ассоциациях Гавриила Гаврильевича образ покойной соседской старушки смешался с образом величественной Аан Алахчын Хотун, защитницей всего живого на Земле, если верить богатой мифологии его родного народа. Несмотря на то, что старушка на самом деле была худенькая, маленькая и всегда плохо одетая, а Госпожу описывали как высокую, статную женщину средних лет, в богатейшем наряде с изысканными украшениями из серебра. Как могло случиться, что они – одно существо? Эх, Агафья, бедная бабушка Агафья!
А вот супруга Гавриила Гаврильевича, на его взгляд, предъявляла к нему слишком много требований. На днях они опять повздорили. Она надулась буквально на пустом месте и весь вечер не разговаривала с ним. Смешно сказать, из-за чего. После ужина они уселись у телевизора. Теперь у него так редко выдаются свободные вечера… В новостях опять показывали Ближний Восток и Среднюю Азию. К чему бы это? Гавриил Гаврильевич, как и все счастливые граждане одной шестой части суши, на досуге разгадывал запутанные шарады ежевечерних новостей. Древние сказочные города, длиннобородые старцы в белых одеяниях, женщины в платках… Вдруг мелькнул кадр. У Гавриила, невнимательно следившего за телевизором поверх газеты, заколотилось сердце. Его словно обожгло взглядом угольно-черных глаз. Жена взглянула на него и все поняла. Сам виноват. Рассказал давным-давно, еще в период ухаживания. Уж больно она его упрашивала, мотивируя тем, что отныне между ними не должно быть никаких секретов. Ганя, в соответствии с возрастом, не отягощенный познаниями в тонком искусстве выстраивания длительных отношений между людьми, тем более с девчонками, не устоял. Однажды, дождливым осенним вечером, когда особенно сильна была его тоска, в благоговейной тишине фойе второго этажа Государственной библиотеки имени Пушкина, он шепотом поведал невесте необычную историю своего чувства к Матрене.
Сияющие черные глаза, вобравшие в себя неведомое знание и мудрую печаль, удивительным образом напоминали глаза его давней возлюбленной. Это заметила даже его супруга. Казалось бы, что тут такого – глаза как глаза, ведь даже не лицо. Там у всех такие глаза. Но выражение… Если бы Гавриил Гаврильевич мог, он издал бы указ, под страхом сурового наказания запрещающий мужьям рассказывать женам о своих прежних увлечениях, а женам – допытываться о таковых у мужей. Для обоюдного блага. Памятливы женщины на такие вещи. Лучше бы помнила, как чудесно они месяц назад отдохнули в Крыму, в санатории… Хотя нет, не надо – вдруг вспомнит ту очаровательную татарку, с которой он, на свою беду, любезно раскланялся в дверях гостиницы, и которая одарила его улыбкой. Они даже не были знакомы, а жена, случайно подсмотрев, подумала Бог весть что. Во всех ее претензиях и подозрениях истинным являлось только одно – ее супруг имел неизлечимую слабость к прелестным черным глазкам. Болезнь с годами прогрессировала. Жена Гавриила Гаврильевича, первые годы супружества отличавшаяся живым, покладистым характером, в последнее время становилась все более вялой, раздражительной и капризной. А он гадал – чего ей не хватает? Дом – полная чаша. Почти непьющий муж, работающий на очень высокой должности с перспективой роста. Хорошенькие умненькие девочки. В конце концов, у нее самой интересная работа.
…После пятого курса он повез невесту знакомить со своей родней. Кажется, они с Матреной даже вместе пили чай у тети Зои… Потом у молодых супругов родились дети, Гавриила стали назначать на ответственные должности в разных районах Якутии. Они вроде бы начисто забыли о ней, никогда не вспоминали. Но спустя некоторое время жена все чаще стала как-то… намекать, что ли. Это раздражало Гавриила. Ведь с тех пор он ни разу не видел Матрену, ничего о ней не знал – тем же летом, в год окончания Гавриилом ВУЗа, она переехала к родственникам куда-то на север. Да и сколько ей сейчас лет…
Честно говоря, и женился-то он по наущению Матрены. Или с благословения – это кому как угодно.
…После того памятного визита Ганя почти открыто переехал к Матрене, во всяком случае, целые дни и ночи проводил у нее. Привел в порядок ее нехитрое хозяйство, подправил забор, даже готовил к ее приходу ужин, хвастаясь, что в общаге он научился всему. Эти две недели так и остались самыми счастливыми в его жизни. Ни до, ни после Ганю не охватывало такое пьянящее чувство полной свободы, единения с миром и понимания всех людей. Они оба были окутаны любовью. Ночами они часто лежали в постели без сна и разговаривали. Рассматривали фотографии Васеньки, которых оказалось очень немного, пили холодный чай, ели печенье, вспоминали прошлое. "Ты ведь сделал меня счастливой, Ганька, – сказала она. – Люди-то меня называли бесплодной. Муж постоянно укорял. Столько лет! И что теперь получается – я не была виновата?!" – простодушно изумлялась она.
"Правильные" кумушки судачили на всех углах: "Матрена-то… опять молодого себе завела. Бесстыдница!" Знали бы они, сколько лет было этому парню, когда он умудрился сделать ей ребенка! Впрочем, положение Матрены и так было незавидным. Еще немного, и ее закидали бы камнями. Вероятно, от зависти – слишком счастливой она выглядела. Хотя, возможно, отчасти из-за искреннего стремления сохранить моральные устои общества. Тем не менее, факт остается фактом – когда она казалась односельчанам несчастной, ей все прощали.
Однажды Ганя принес Матрене, по ее просьбе, фотографию своей девушки. Они стояли на катке, держась за руки. Она улыбалась, кокетливо поправляя модную белую шапочку; Ганя, как всегда, выглядел несколько мрачно. Матрена долго рассматривала фотографию и вздохнула, возвращая: "Красивая…" С тех пор она начала ему внушать мысль о женитьбе, уверяя, что теперь у него все есть для совершения этого ответственного шага. Уже в следующем году он закончит учебу, станет молодым специалистом, получит назначение. Хорошая зарплата. Дети. Все-таки своя семья, родные люди.
– Она любит тебя, а это главное, – сказала она в заключение. – И будет с тобой до конца.
Что именно это означало, Ганя не стал расспрашивать. Но через год привез невесту на смотрины.
…Собственно говоря, сколько Матрене сейчас лет, если она жива? Наверное, примерно столько же, сколько было Агафье, которая тоже очень любила маленького голодного мальчика. Которая до того привыкла его спасать, что и доныне приходит ему на помощь.
Так или иначе, этот человек напротив почти перестал его беспокоить. В свою очередь, доктор Вербицкий, а это, конечно же, был он, начал тревожиться все больше и больше, вспоминая утренние события…
* * *
Прикладывая лед к больному месту, Даниил заметил, что рана совсем свежая, как будто ее только что нанесли. Он подошел к кровати и обследовал ее. Ничего твердого, способного нанести повреждение такого рода. Интересно. Он поднял голову и медленно втянул в себя запахи. В воздухе отчетливо висел аромат тонких женских духов. Обе подушки были смяты. В голове у Даниила начало что-то стучать, а когда на столике перед зеркалом его воспаленные бессонной ночью глаза наткнулись на помаду, он все вспомнил, и у него дрогнуло сердце.
Даниил с размаху бросился обратно на кровать и дал волю своим чувствам. Это никогда не выражалось у него в восклицаниях или движениях. Он просто лежал на спине, раскинув руки и свесив ноги на край кровати. Пристально глядя в потолок, он время от времени очень глубоко вздыхал, дрожа всем телом. Лихорадочный блеск его темных сейчас глаз можно было бы назвать счастливым. Сердце бешено колотилось, пальцы непроизвольно схватились за простыни, сминая их. Его душа бурно переживала случившееся.
Что за чертовщина вчера с ним приключилась?! Норма… Боже мой, Норма! Он был готов повторять это странное для своего языка и слуха имя бесконечное число раз. Норма. О Норма. Даниил вновь и вновь проживал все головокружительные перипетии вчерашнего вечера – начиная со своего прибытия в этот город, шикарного банкета, знакомства с "объектом", яркая энергетика которого посеяла в нем сомнения в собственной профессиональной пригодности, сквозь свои позорные рвоту, понос, парализующий страх, внезапные ненависть и нежность, через всех женщин, встретившихся вчера на его пути, бармена-"вампира" и глупейший пьяный треп с нетрезвой женщиной, к самому невероятному, самому удивительному и прекрасному приключению в своей жизни – Норма в его постели! Что это было? Ведь не игра воображения! Да разве он способен вообразить такое, даже будучи совершенно трезвым?! Пытаясь разложить события в хронологическом порядке, Даниил обнаружил, что не в состоянии этого сделать. Кроме того, он не был уверен в подлинности некоторых воспоминаний. Лучше всего он запомнил, как Норма ударила его – кажется, за то, что он сравнил ее с продажной женщиной. Так ведь они вроде в шутку разговаривали на эту тему, еще до бара… Или в баре… Тогда она подыграла ему. Наверное, к утру забыла. О Господи, разве это возможно?! Норма, образец холодного расчета, недосягаемая сверкающая вершина, вечный пример для подражания, ходячая глыба льда, о которой нельзя подумать без внутреннего содрогания! И вдруг эта Норма – женщина?! Его женщина! Нет уж, увольте. Это слишком.
Даниил застонал и перевернулся на бок. А как она хороша в постели! Кто бы догадался, сколько всполохов обжигающего чистого пламени, вобравшего в себя все оттенки небесной радуги, может скрывать умелая огранка этого редчайшего северного бриллианта! Кто бы догадался, только не он, Даниил Вербицкий, безнадежный тупица с детских лет! Хотя… вовсе не имеет значения, насколько она одарена в этой области. А что же имеет значение?
Неужели она неравнодушна к нему? Может ли такое вообще быть, не перепутала ли чего вчера его хваленая интуиция? И опять – а какое это имеет значение? Какое это имеет значение, если отныне любая секунда его жизни, прожитая без нее, будет причинять неимоверные страдания, и каждый вздох, произведенный в ее отсутствие – отзываться острой болью в беспомощно трепыхающихся легких, в бесконечно, вечно, навсегда разрывающемся сердце? В сердце, пойманном в прочные силки. "Вот так люди умирают, – с каким-то фатальным спокойствием подумалось ему. – Я люблю ее, и это действительно имеет большое значение".
С этого момента жизнь Даниила потекла по другим правилам. Время непонятным образом растянулось, и если бы ему сообщили, что он прожил на этой планете 37 лет, он бы удивился и сказал, что с момента, когда Норма ушла из его номера, и до той секунды, когда он резко сел на кровати и взглянул на дверь, прошло не менее ста лет. На самом деле прошло всего минуты две. Даниил встал, зачем-то выглянул в пустой коридор, закрыл, открыл и снова закрыл дверь, постоял, держась за дверную ручку так, как держалась она. Он был готов раствориться в каждом миллиметре сияющего пространства этого гостиничного номера, еще хранящего ее тепло. Но он просто стоял и растерянно улыбался. Затем отправился в ванную и начал умываться.
Да, собственно, зачем она приходила? Ах, важное задание. Что же натворил этот несчастный? Опять алмазы! Похоже, от них одни беды. Кто-то их ворует, и серьезные бумаги, подтверждающие преступный факт, попали к "объекту" от чересчур ретивого служаки из органов, не имеющего выхода на больших московских чинов. А "объект" имеет прямую связь, и может начать сливать информацию. То есть это, конечно, хорошо – бороться с воровством. Но вся мерзость сложившейся ситуации заключается в том, что воруют-то с разрешения самых высших инстанций. И кто узнал об этом, тот уже подписал себе смертный приговор. Все просто. Ох, и подставил же "объекта" спецслужбист! А может, все подстроено в Москве – не на самых верхах, естественно – чтобы убрать этого популярного руководителя? Кто их знает, этих партийных деятелей, в какие игры они играют? Там сплошные интриги, а его, Вербицкого, дело – работать быстро и чисто. Но чисто, наверное, не получится… Кстати, с тем его коллегой из конкурирующих спецслужб, добытчиком информации в дальнем горно-обогатительном комбинате, не церемонились – почти на людях застрелили из его же табельного оружия, впоследствии до смешного просто выдав за самоубийство. А что делать, времени было в обрез. Но вот незадача – оказалось, что бумаги уже "уплыли" в Туймаду. Конечно, их у "объекта" почти сразу изъяли, подсунув качественные подделки. Но он успел увидеть оригиналы. Из-за чего и должен сейчас погибнуть. Да и с фальшивками играть опасно – в любую минуту они могут попасть в Москву, а там такая мясорубка начнется! Особенно, если "объект" сольет бумаги не тем людям.
Даниил, бреясь, легко прочитал всю эту информацию из своих источников, не принадлежащих к этому миру. Информация никак не была защищена. Вдруг он замер, пораженный простой, как пять копеек, догадкой. Почему они не сочли нужным хотя бы попытаться защитить ее?
Норма, Норма, понимаешь ли ты, что делаешь? Это же не очередного престарелого "бессмертного" из проигравшего партклана "успокаивать"!
Даниил поспешно добрился, заказал в номер кофе и в ожидании горничной включил телевизор. Иногда он нуждался в информации из этого мира. Мозг его лихорадочно работал.
* * *