Блондинка сидела на диване, закинув ногу на ногу и положив длинную руку на спинку. На женщине были черные туфли на шпильках и с тесемками на голени, капроновые чулки, черная юбка и белая блузка со сборками вокруг шеи. Сбоку блузка вылезла из-за пояса юбки, явив свету белую кожу. Прежде на блондинке был еще и черный пиджак, но теперь он висел на дверной ручке.
- Итак, он тебя просветил, верно? - спросила она.
- Посоветовал выгнать вас. Не велел ничего слушать. Вы из низших сословий.
- И это все? - Она чуть задрала нос. - Это его не надо слушать.
Жуликоватый стряпчий по темным делишкам - вот кто он. Такой продаст родную сестру за шоколадку да еще откусит добрую половину.
Эта оценка более-менее совпадала с моим собственным мнением о стряпчем Добрьяке, но то обстоятельство, что у нас с блондинкой (интересно, действительно ли ее зовут Герти Дивайн?) есть общий недруг, еще не давало мне бесспорных оснований доверять ей.
- Пожалуй, взгляну на это письмо, - решил я.
- Да уж, пожалуй, взгляни, - ответила она, взяв конверт с колен и вручая его мне. - Но не увлекайся чтением настолько, чтобы забыть о гостеприимстве.
Я не хотел угощать ее выпивкой, поскольку это дало бы блондинке предлог задержаться здесь дольше, чем нужно. Посему я притворился тугим на ухо, повернулся к женщине спиной и вскрыл конверт.
Письмо было кратким, едким и неудобочитаемым из-за все того же нетвердого почерка. Оно гласило: "Пляменник Фред, сим придстовляю табе Герти Дивайн, каторая блестала в "Канонирском клубе" Сан-Антонио. Она была моим верным таварищем и сиделкою, и она - лучшая вещь, каторую я могу табе перидать. Радуй ее, и я ручяюся, что она табе будет радовать взад. Твой долго пропащий дядя Мэтт".
Я поднял глаза и обнаружил, что остался в гостиной один, но потом услышал звяканье льда в стакане и отправился на кухню, где Герти Дивайн сооружала коктейль, употребив для этой цели припасенный мною на утро апельсиновый сок.
- Если любезному хозяину угодно отведать чего-нибудь, пусть позаботится о себе сам, - заявила она.
Я поднял листок повыше и спросил:
- Что означает эта писанина?
- Что теперь я твоя, милый, - был ответ. Герти взяла свой стакан и направилась ко второму выходу из кухни. - Там у тебя спальня, да?
Глава 6
Герти Дивайн отправилась в магазин, и спустя несколько минут послышался робкий стук в дверь. Я открыл. За порогом стоял Уилкинс, жилец со второго этажа, с древним потертым черным чемоданом, перехваченным вдоль и поперек широкими кожаными ремнями. Он поставил свой баул на пол, перевел дух, покачал головой и сказал:
- Старость - не радость.
Похоже, ответа не требовалось, да и не существовало. Кроме того, в голове у меня до сих пор царила Герти Дивайн, и я раздумывал, что мне делать, когда она вернется. Если вернется. В общем, я просто стоял, таращился на Уилкинса с его чемоданом и размышлял о мисс Дивайн.
Уилкинс, по обыкновению, был весь в синем: старая синяя рубаха от интенданта ВВС, застарелые синие чернильные пятна на правой руке.
Поотдувавшись еще немного и еще малость покачав головой, сосед мой, наконец, проговорил:
- Приятно снова видеть вас, мой мальчик. Уделите мне минутку?
- Разумеется, сэр, - ответил я, хотя это вовсе не разумелось. Входите же. Позвольте-ка мне взять ваш…
Но я не сумел добраться до чемодана: Уилкинс сам вцепился в старинную ручку и подхватил его, чтобы уберечь от моих поползновений.
- Ничего, ничего, - поспешно сказал он, будто герой фильма об интенданте-расхитителе, которому полицейский предлагает помощь в переноске чемодана с награбленным добром. - Я сам справлюсь.
Чтобы справиться, ему пришлось отклониться в противоположную от чемодана сторону, причем довольно далеко. Он сделался похожим на цифру 7 и двинулся вперед, выставляя одну ногу, а затем подтягивая другую. После каждого шага туловище его скручивалось в штопор. Таким манером Уилкинс не без труда проник в мое жилище - кривой, хромой, кособокий и смешной, как персонаж Бекетта.
Посреди гостиной он, наконец, вновь опустил свой чемодан на пол и возобновил тяжкие усилия по переведению духа. Одновременно он отирал пот со лба заляпанной чернилами рукой, отчего над глазами появились три штриховидные полосы, какие в мультиках служат для изображения скоростного перемещения в пространстве. Так что теперь он напоминал мне постаревшего и изрядно потрепанного Меркурия.
Похоже, мне следовало выказать гостеприимство, но я понятия не имел, с какой стати. Однако все же спросил:
- Э… выпьете чего-нибудь?
- Спиртное? Нет, нет, я его в рот не беру. Покойница жена еще тридцать семь лет назад отвадила меня от этого дела. В сентябре будет тридцать восемь. Дивная была женщина.
- Может быть, кофе?
Он вскинул брови и уставился на меня.
- Чайку бы…
- Разумеется, - ответил я. - Это проще простого. Вы тут посидите пока, я мигом.
Я отправился на кухню заваривать чай, и это дало мне возможность возобновить мой внутренний монолог, посвященный Герти Дивайн. Похоже, она вселилась ко мне, правда, пока без скарба, но, насколько я мог судить, с твердым намерением остаться. Мне приходилось лишь гадать, что было у нее на уме, но гадать с достаточно высокой степенью вероятности, и эти догадки сулили мне одни огорчения.
Но что я мог сделать? Она попросту присвоила все мое достояние, попросту восприняла изменившееся положение дел как должное и принялась бодренько разгуливать по дому. И ей даже в голову не пришло, что я могу не согласиться с ее намерениями. Герти обшарила кухню, объявила, что у меня нет никакой человеческой пищи, а потом щелкнула пальцами перед моим носом и потребовала: "Гони десять долларов, я пошла в магазин".
И что же? Я спорил? Я отказал ей? Может, спросил, что она о себе возомнила? Нет. Я просто достал бумажник, выдал Герти десятку, возвращенную мне легавым самозванцем, и услужливо распахнул дверь. Герти вышла из квартиры, помахивая своей дорогой кожаной сумочкой, и была такова.
Вообще-то в голове у меня свербила храбрая мысль не пустить Герти в дом, когда она вернется с покупками. Со сладострастной горечью думал я и о том, что, возможно, блондинка сбежит с моей десяткой и не вернется вовсе. Но в глубине души я знал, что произойдет. Герти притащит два бумажных мешка со снедью, велит мне положить их куда-нибудь, а сама тем временем снимет с окон гостиной шторы и займется стиркой. И ведь я действительно возьму эту жуткую снедь и куда-нибудь положу.
Ну, ладно, пока займемся Уилкинсом. Я приготовил две чашки чая и отнес в гостиную, где мой сосед по-прежнему стоял возле чемодана.
- Почему бы вам не присесть, сэр? - спросил я.
- О, чай! - воскликнул Уилкинс, выхватывая у меня чашку. Он улыбнулся мне лучезарной лживой улыбкой и сказал: - Наслышан, что вам привалило счастье. Вот, зашел поздравить.
- Наслышаны? Каким образом?
- Позвонил властям. Как вы это назвали? Мошенническая управа?
Полюбопытствовал, как у вас все прошло нынче утром.
- И вам сказали?
- Я представился соседом, другом. Вежливый молодой человек. Очень мне помог.
- Понятно, - я покосился на чемодан. - А… э… что там?
Он опустил глаза и улыбнулся как никогда широко.
- Труд всей жизни, мой мальчик. Все хотел вам показать, да только сейчас собрался.
- Труд всей жизни? Это имеет какое-то отношение к военно-воздушным силам?
Уилкинс ухмыльнулся, подмигнул, состроил несколько весьма примечательных мин и лукаво ответил:
- Можно сказать и так, мой мальчик, можно сказать и так.
Я и не понимал, что происходит, и, честно говоря, не хотел понимать, поскольку мысли мои занимала Герти Дивайн. Подойдя к своему креслу для чтения, я уселся в него с чашкой в руках. Уилкинс мог либо понять и принять намек и сесть, либо продолжать стоять на часах, а то и на столетиях, возле своего чемодана. Пусть решает сам.
Уилкинс смотрел на меня алчным взглядом и явно ждал, когда я выкажу пылкое любопытство по поводу его проклятущего чемодана, но, когда до него, наконец, дошло, что пылкости не предвидится, он метнулся к креслу-качалке, поставил чашку на мраморный столик слева от себя и сказал:
- А у вас и впрямь уютное жилище. Обставлено по высшему разряду.
- Большое спасибо.
- Нынче поди достань добротное убранство.
- Воистину так, - согласился я.
- Особенно, когда живешь на пенсию. В стесненных обстоятельствах не больно размахнешься, правда? - он то ли гавкнул, то ли хихикнул, взял чашку и отпил большой глоток.
- Просто надо делать покупки с оглядкой, - сказал я, гадая, о чем мы ведем речь и почему вообще ее ведем. И тут стоявший посреди комнаты чемодан начал расти. Не в буквальном смысле, конечно, а лишь в моем сознании. Пока Уилкинс суетился вокруг чемодана, мне было ровным счетом наплевать на эту штуковину, но теперь, когда мы, вроде бы, завели разговор о мебели, покупках, недоедании и еще бог знает о чем, а о чемодане напрочь забыли, я вдруг начал задумываться о его загадочном появлении посреди гостиной, да еще со всеми этими кожаными ремнями и почерневшими от времени пряжками.
Интересно, что там, внутри? Каково содержимое этого баула? Может, модель самолета? Чертежи космического корабля? Боеголовка водородной бомбы?
- Что по нынешним временам нужно человеку, так это деньги, да побольше, - продолжал тем временем Уилкинс, не замечая моего растущего любопытства. - И притом наличными. Конечно, лучше всего разбогатеть так, как это сделали вы: взять да и получить наследство, не ударив пальцем о палец. Зачем суетиться, когда все само идет в руки? Но людям менее везучим приходится тащить, что плохо лежит, стараться свести концы с концами и надеяться, что удастся отложить малость, а если повезет, то и зажить припеваючи.
Хотя эта речь была произнесена дружелюбным тоном, бодренько и без задней мысли, я испытал чувство вины оттого, что на меня вдруг свалилось не нажитое тяжким трудом богатство. И сказал:
- Полагаю, при четко определенном доходе порой нелегко…
- Недолго ему таким оставаться, - бодрее прежнего возвестил Уилкинс и кивнул на свой чемоданище. - Вот в чем все дело. Там лежит изрядный куш.
- Да, вы, кажется, хотели что-то мне показать, - проговорил я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно беспечнее, и в меру сил скрывая любопытство.
- Разумеется, - отвечал он, дружелюбно улыбаясь мне, но не торопясь покинуть кресло-качалку. - Когда угодно. Как только у вас будет свободное время.
- Значит, лучше всего прямо сейчас, - сказал я, но мгновение спустя подумал, что выказываю слишком большое нетерпение, и поспешил добавить: Разумеется, если вы никуда не торопитесь.
- Ничуть не тороплюсь. С удовольствием покажу вам все. - Наконец-то Уилкинс пришел в движение, лязгнул чашкой о блюдце, поставил ее, поднялся на ноги и тотчас преклонил колена перед своим чемоданом. Повалив баул набок и расстегивая кожаные ремни, он добавил:
- Такого молодого человека это наверняка заинтересует. Тут… вся… моя… работа… за… уф… за тридцать один год. Я… все… ага, пошло! Так вот, теперь я ее завершил.
С этими словами Уилкинс поднял крышку чемодана и взглянул на меня, как джинн, вручающий Аладдину сокровище.
Сокровище? Чемодан был набит бумагой для пишущих машин. Целых шесть стопок. Верхние листы каждой стопы (подозреваю, что и все остальные тоже) были сплошь покрыты мелкими, но четкими закорючками. Темно-синие чернила имели тот же оттенок, что и пятна на правой руке Уилкинса.
- Что это? - спросил я.
- Моя книга, - с благоговением отвечал писатель, похлопывая ладонью по ближайшей стопе. - Вот она…
- Ваша книга? - Меня внезапно охватил какой-то странный страх. - Вы хотите сказать, ваше жизнеописание?
- Нет, нет, какое там жизнеописание! Мой послужной список не тянет на книгу. Нет, нет, только не это. У меня была не служба, а так, легкая прогулка, - он с обожанием оглядел стопки. - Нет, это не документалистика.
Но, разумеется, в основу положены действительные события. Естественно.
Действительные события.
- Стало быть, это роман? - спросил я.
- В известном смысле. В некотором роде. Но исторический материал изложен точно, - он прищурился и взглянул на меня, словно хотел показать, какой у него может быть верный глаз. - До мельчайших подробностей.
Сведения, которые почти невозможно раздобыть, собраны и приведены здесь с великой достоверностью. Я изучал эпоху и все записывал.
Продолжая блуждать в потемках, я спросил:
- Так это - исторический роман?
- Можно сказать и так, - ответил Уилкинс. Стоя на коленях перед набитым бумагой чемоданом, он оперся одной рукой о свое творение, подался ко мне и прошептал: - Это - новое описание военных походов Юлия Цезаря. Я добавил ВВС.
- Прошу прощения?
- Заглавие - "Veni, Vidi, Vici благодаря воздушной мощи". Неплохо, да?
- Неплохо, - упавшим голосом ответил я.
Уилкинс покосился на меня, прищурив на сей раз только один глаз.
- Вы все еще не видите сути, - сказал он. - Думаете, что это немного дурацкая идея?
- Просто слишком свежая, - поспешно возразил я. - Она еще не уложилась у меня в голове.
- Разумеется, свежая! Но это еще не все. Вы догадываетесь, что придает ей такую значимость?
- Боюсь, что нет, - ответил я.
- Самобытность! Перепевы не попадают в списки бестселлеров! Там только новые идеи, неожиданные мысли. Как в моей книге! - Дабы подчеркнуть важность своего высказывания, он хлопнул ладонью по рукописи, и мы оба изумленно вытаращили глаза, услышав громкое "шлеп". Потом я сказал: - Э… но Юлий Цезарь… Какая уж тут самобытность?
- Еще какая! Вот какая! - Уилкинс уже вошел в раж; он подался вперед, замахал руками и пустился в объяснения:
- Я сохранил исторические события, все до единого. Названия варварских племен, численность войск, сражения, имевшие место в действительности, - я все это сохранил. От себя я добавил только военно-воздушные силы. Волею судеб римляне получили в свое распоряжение самолеты, приблизительно такие же, которые использовались в годы первой мировой. Перенеся ВВС в ту историческую эпоху, когда их не было, я показал, как воздушный флот меняет весь ход военных кампаний.
- И ход истории, да?
- Влияние на историю в целом незначительно, - ответил Уилкинс. - В конце концов, Цезарь и так выиграл почти все сражения, поэтому последствия, в сущности, были те же. Но не сами битвы. Менялась и психология полководцев.
Все это у меня тут, все на бумаге. А Юлий, сам Юлий Цезарь, - это что-то.
Очень, очень примечательная личность. Прочтите, и вы в этом убедитесь.
- Вы хотите, чтобы я прочел все это? - спросил я, но мой вопрос прозвучал не совсем вежливо, поэтому я поспешно добавил:
- Что ж, с радостью. Очень хотелось бы почитать.
- От моей идеи просто дух захватывает, вот почему вам следует прочесть, - сказал Уилкинс. - Сейчас-то вы не готовы ее воспринять, думаете, что я несу ахинею. Дурацкая, мол, задумка. Но когда до вас дойдет, вы увидите все в правильном свете. Зримо представите себе, как эти маленькие хлипкие самолетики появляются из-за холмов и идут на бреющем над Галлией, рассыпая копья и камни…
- Они у вас не вооружены пушками и пулеметами?
- Разумеется, нет. До изобретения пороха тогда было еще очень далеко.
А я стараюсь сохранить историческую правду, поэтому у римлян есть только самолеты.
- Но раз у них есть самолеты, значит, есть и двигатель внутреннего сгорания, - заспорил я. - И бензин. И очищенные масла. Но в этом случае они просто не могли не иметь всего остального - всего того, что мы имеем сегодня: автомобилей, лифтов, бомб. Возможно, даже атомных.
- Да не волнуйтесь вы так, - с самоуверенной ухмылкой ответил Уилкинс и снова похлопал по рукописи. - Все здесь. Все разложено по полочкам.
- А издатель у вас есть? - спросил я.
- Издатель! - выплюнул Уилкинс, разом побагровев от ярости и сжав кулаки. - Слепцы! Все до единого! Либо норовят спереть твой труд, либо не желают замечать даровитого автора. Даровитого, именно даровитого. Где им разглядеть дарование. Цепляются за апробированное и затасканное, а больше ничего знать не хотят. Когда приносишь им настоящий свежак, что-то новое, незаезженное, что-то действительно захватывающее, они знать не знают, как им быть.
- Значит, вашу рукопись все время отвергают?
- Ходил я к одному парню, - немного успокоившись, продолжал Уилкинс.
- Обещал издать. На паях, кажется. Так это называется. Я оплачиваю издержки, типографию, все такое, а он издает и рассылает по книготорговцам.
Мне и невдомек, что там такая механика, но вот поди ж ты. Парень говорит, это в порядке вещей. Показал мне груду книг, изданных таким манером.
Некоторые на вид очень даже ничего, хорошая работа: веселенькие обложки, белая бумага, буквы красивые. Но я никогда не слыхал их названий, и это настораживает. Конечно, какой из меня книгочей? Не ахти какой, читаю почти исключительно по своей теме. Вот вы - другое дело. Наверняка вы о них наслышаны. Во всяком случае, о некоторых.
- Я тоже мало читаю, - признался я. - Почти не знаю современных авторов. Мой круг чтения - главным образом научные труды.
- Точь-в-точь как у меня, - радостно сказал Уилкинс. - Мы с вами родственные души. - Он улыбнулся сначала мне, потом - своей рукописи. Завершил, наконец.
- Это хорошо, - похвалил я его.
- Парень говорит, так начинали все, у кого теперь громкие имена, - продолжал Уилкинс, устремив взор в пространство. - Издавали свои произведения на паях с такими, как он. Лоуренс, Джеймс Джойс и другие маститые, так он сказал.
- Это возможно, - согласился я. - Увы, я не очень хороший знаток истории литературы.
- Разумеется, это обойдется в тысчонку-другую, - продолжал Уилкинс.
- А потом еще придется вкладывать в рекламу. Без нее в нашем мире - ни тпру ни ну, уж вы мне поверьте. У меня есть задумки, как раскрутить эту книжку. Издать рекламные экземпляры - такие, чтобы глаза на лоб полезли, прописать в "Нью-Йорк-таймс", во всех газетах страны. Пусть читающая Америка узнает…
- Вас послушать, так это немалые расходы, - ответил я, ощутив легкую дрожь, сопутствующую зарождению дурных предчувствий.
- Чтобы сделать деньги, надо потратиться. Но подумайте о прибыли, - запел певец мировой скорби. - Для начала - книжные ярмарки. Издания за рубежом. Экранизации. По моей книге наверняка можно сделать кино. У меня тут наброски по подбору актеров. Юлий Цезарь в молодые годы - Джек Леммон. Барбара Николз… кажется, он где-то здесь… - Уилкинс принялся копаться в стопках, но без особого успеха. Наконец он бросил это дело и сказал: - Ага! Вот и обложка. Черновая заготовка.