Кулаков смотрел в окно, которое выходило в сторону кладбища. По одноколейке простучала колёсами электричка, идущая в сторону Сестрорецка; её окна были белыми, заледеневшими. Со стороны Серафимовского, опираясь на палку, то ли дело останавливаясь, ковыляла старуха в тулупе и валенках с галошами. Она хрипела и кашляла так громко, что слышно было даже здесь, в квартире.
– Хорошо, что мы с вами встретились, – ещё раз отметил Борис Ананьевич. – И я постараюсь облегчить ваш труд. Насчёт Проводника – первое вам предупреждение. Я не стану говорить о возможных покушениях – хотя бы потому, что вы не испугаетесь. Я, в отличие от многих наших пацанов, с уважением отношусь к кадрам из Шестого управления. А также – к гебистам, которые занимаются чёрной работой, а не молотят языками. – Кулаков задумался, постукивая сжатым кулаком по столешнице. Потом поднял глаза – голубые, чистые, прозрачные. – Нет, обычное покушение – ещё не самое плохое…
– Что же тогда? – Ружецкий отпил немного кофе. Хозяин сервировал стол ещё до их прихода, и между делом принёс с кухни горячий кофейник. Орехи и печенье горками лежали в разноцветных вазочках.
– Тогда? – Кулакова, похоже, не интересовало, записывается ли их беседа на диктофон. – Пусть я – аферист, вор и жулик, успел зону потоптать и прочими подвигами себя опозорить. Смолчал бы сейчас – и поимел бы потом не только дачу на Карельском перешейке, а много что ещё. Народ застрёман, кругом – всеобщий психоз, и умные люди быстро делают себе состояния. Даже те, кто в КПСС строил карьеру, сейчас отрекаются, как апостол Пётр. Мне на главного нашего бунтаря, тёзку моего, смотреть очень забавно. И на других помельче, тоже. Сколько же у нас, оказывается, диссидентов было! Только мы про них ничего не знали. Они, родимые, скрывали свои демократические устремления и берегли себя для славных дел! А публика ушами хлопает, верит в это фуфло, на площадях орёт. И даже слушать не хочет, что дело совсем не в свободе, не в демократии. А в том, что пираньи эти голодные до кресел, до корыта дорваться хотят; и многие уже дорвались. Таких вот купюр много было зарыто по тайникам, потому что вложить было некуда. Так и сгинули денежки бесславно. Но те, кто в золото, в камешки, в валюту вложился – сейчас на коне. И, похоже, подгрызут эти крысы корни векового дуба… – Кулаков с хитрецой посмотрел на своих гостей. Те сидели молча и пили кофе, а в кармане у Ружецкого крутил колёсиками диктофон. – Ради того, чтобы своего добиться, эти ребята на всё пойдут. Любое препятствие сметут, не глядя, даже если это руководители страны. Ведь землица наша сказочно богата – я как геолог говорю вам! И, если прибрать к рукам эти несметные кладовые, получить их в частную собственность – даже далёким потомкам нынешних борцов за свободу хватит. Иващуга, коли доживёт, тоже своего не упустит. И мне там кусок полагается, да что-то аппетита нет. Тошнит, и всё тут! Могло ли так случиться, чтобы какой-нибудь рейхсляйтер* вовремя разочаровался в Гитлере, порвал свой партбилет, а потом возглавил новую Германию? Даже подумать невозможно! А у нас, как видите, запросто. Много у нас доверчивых – вот что плохо. Мне бы радоваться – да не выходит. Ворочается что-то в груди, скребёт, не даёт покоя…
– Совесть? – предположил Ружецкий. – Или страх?
– Одно не исключает другое, – серьёзно ответил Кулаков. – Ребята, вас ещё пожалеют, если просто убьют. Героями станете – тоже неплохо. Память – она дорогого стоит. А вот если вас кинут, как десантников в Вильнюсе? Тогда вам жизнь и вовсе не мила станет. Сначала бросят в бой, а потом скажут, что вы сами пошли. И все жертвы будут на вас списаны. А Иващуга на разные провокации мастер – за то его и ценят большие начальники, прячут от посторонних глаз, выводят из-под удара. Такой хлопец многим пригодится, когда страну делить будут. Как-то получилось, что вы на Габлая вышли, а через него – на Стеличека. И загудели струны этой грозной гитары! Задумано-то как было? Если Баринов попадётся, у него отговорка – для Кулакова менял. А я кто? Тьфу, и всё. Мелкий бес! Но Габлая погорячился малость, Фёдора прикончил, мою "шестёрку" Нечаева впутал в это дело. А кто-то увидел их у Феди в тот день, да и протянул ниточку далеко, высоко. Хорошо работаете, мусора, честь вам и слава! Теперь и про Стеличека, и про Иващугу знаете. Бывает так, что не везёт – и всё. Вот нашим боссам и не повезло сегодня. Считайте, что дело вы раскрыли. Нужно только взять их всех, и как можно скорее. Потому что Митя и Святослав тоже чесаться не станут. У них давно всё на компьютере распечатано. И им, в отличие от вас, есть, что терять. Не знаю, что он изберут для вас – гибель или позор. Тогда вся "независимая пресса" наперебой начнёт предавать вас анафеме, и это будет скверно. Ведь вы – члены КПСС?
– А как же! – Ружецкий даже поперхнулся. – Были, есть и будем.
– Что будет, того никто не знает, – заметил Кулаков. – Мы-то бывших обкомовцев свалили, дачи их между собой морским разыгрываем. А вы-то послабее их. У вас иммунитета нет – ни депутатского, ни против подлости. Вы ведь до сих пор играете по-честному, а они… – Кулаков допил свой кофе, налил себе в рюмку ром.
– Вы желаете предупредить нас о возможной провокации? – уточнил Тенгиз.
– Да, – кивнул Борис Ананьевич. – Сейчас это проще простого. Мода такая в чести – права человека. Слыхали? А Стеличек с Иващугой, как ни крути, тоже люди. И, значит, у них есть права. А ваши с ними проблемы можно представить как сведение счётов по политическим мотивам. Не знаю, что они там решат – перо всунут из-за угла или подкинут какой-нибудь труп, вынудят одного из вас применить оружие на поражение – и всё! Кончен бал. Поверят им, а не вам. А вы вылетите из органов с треском, вам будут плеваться вслед, показывать пальцами, полоскать в газетах. Не знаю, чьи нервы могут такое выдержать. Я бы точно не потянул.
– Это очень хлопотно, вам не кажется? – усомнился Дханинджия. – Или Стеличек уже свою газету имеет?
– Да не Стеличек! Он, конечно, фигура значимая, но бал вовсе не правит. Возит оружие – и ладушки. Это – его поляна. А информационные, идеологические войны – другое дело. Тут нужен человек не судимый, порядочный, с мандатом, со знанием иностранных языков. Правда, Митя тоже не тёмный пень, но реноме у него хромает. Но он попал под суд уже во время перестройки, за откровенную уголовщину. Никакой политики там и близко не было. А для полноценного наступления нужен персонаж, который если и судился, то в период застоя. На худой конец, он мог сидеть в психушке или работать в кочегарке. А уж если хоть немного политикой пахнет – вообще золотое дно! Сам Иващуга, конечно, на экран не полезет, интервью газетам давать не станет. Официально он – директор совместного предприятия, провозвестник всего нового и прогрессивного. Сидит себе спокойненько в кабинете, за компьютером, и прикидывает всякие варианты. Ну а тот, который с мандатом, всегда по его отмашке может поднять шумиху. Какую – сами увидите, когда попадёте к ним в сети. Каждый синяк на заднице преступника сам припомнят. Узнаете про себя очень много такого, о чём ещё сейчас – ни сном, ни духом… Те вояки из Псковской десантной дивизии тоже думали, что Родину защищают. А оказалось – топили в крови свободу. Вы хотите завтра Баринова взять? – неожиданно, в упор спросил Кулаков.
– Разрешите на этот вопрос не отвечать, – сухо сказал Ружецкий. – Как начальство скажет, так и сделаем. Пока решение не принято.
– Странно – у меня другие сведения! – удивился Борис Ананьевич. – Ну да ладно, я вас понимаю. Хочу только сказать, чтобы вы берегли его, если успеете застать живым. Причём и в пути, и собственно в камере. В отличие от вас, я ничего не скрываю. И говорю прямо – ему не жить. Лучше всего допросить его ещё дома, чтобы узнать главное. Потому что в дороге может случиться всякое. Прошу мне поверить.
– Борис Ананьевич, скажите мне, как на духу… – Михаил незаметно сменил кассету в диктофоне. Между прочим, он подумал, что запись придётся долго расшифровывать. И потому целесообразнее всего будет записать в протокол самое главное, чтобы предъявить завтра и Горбовскому, и Милорадову. – Почему вы решили нам помочь? Чтобы смягчить свою участь?
Впервые за всё время работы "по купюрам" его чёрные продолговатые глаза мягко засветились, а морщины на лбу разгладились.
– И поэтому тоже, – не стал отпираться хозяин квартиры. – Я – мразь, не способная на высокие чувства. Видите? – Он тронул пальцем разбитую губу. – Иващугины ребята удружили. К тому же у меня и желудок болит, и голова раскалывается. Мозги мне вчера решили вправить…
– Когда? – всполошился Тенгиз. – Пожилому человеку? Чего ж ты молчишь, дорогой? Где же тебя так избили?
– Прямо здесь, вчера. Видели дворника на улице? Я, считайте, уже наполовину под арестом. Если вы сумеете без приключений уйти отсюда, буду совсем рад. Почему-то он вас пропустил. Видимо, не сообразил сразу…
– А из-за чего базар у вас был? Что им нужно? – Ружецкий наклонился к Кулакову, словно боялся, что их подслушают.
– Святослав захотел, чтобы я всю вину на себя взял. В том числе и за Гаврилова. Я ответил, как есть. Поздно, мол, и они засвечены. Я тогда понятия не имел, что об Иващуге вы ничего не знаете. Так или иначе, Святослав вдруг потребовал от меня крупную сумму в валюте на покрытие расходов. Мол, дело надо замять, всем заплатить, а это чего-то стоит. Я напомнил, что вовсе не так богат, как он, и деньги отмывались для них с Митей. Кроме того, Габлая я в Ленинград не приглашал, к Гаврилову не отправлял. Тогда Проводник мигнул своим амбалам, которые сшибли меня на пол и метелили полчаса. Видите, кровью плююсь? – Кулаков показал им носовой платок. – Сегодня мне сказали, что рентген надо делать. А там кабинет не работал – аппарат сломался. Святослав обещал завернуть часикам к пяти. Хочет в последний раз спросить, буду ли я ещё брыкаться…
– И что ты делать хочешь, Борис Ананьевич? – испугался Тенгиз. Усы его задёргались, и к лицу прилила кровь.
– Не твоя забота, генацвале, – махнул рукой хозяин. – Кулаков привстал и схватился за поясницу, застонал. – Сволочи, и почки повредили… Мне больше не с чем жить. Я подумал и решился им свечу вставить с вашей помощью. Пользуйтесь случаем ребятки – больше такого не будет. Когда преступный мир срастается с властью, а у тех и у других нет ни капли совести, жуткая получается штука.
– Так вас сегодня же могут уничтожить, Борис Ананьевич! – Михаил потерял свою всегдашнюю выдержку. – Я даже не знаю, что предпринять. Мы пешком сюда пришли, а то посадили бы вас в свою машину… Может, задержать его? – спросил Михаил у Тенгиза. – Под любым предлогом – это трудности не составит. Хотите в камере переждать самое интересное? – повернулся Ружецкий к Кулакову.
– Нет, ребята, хотя спасибо на добром слове, – отказался Кулаков. – Помните, в "Месте встречи" замечательную фразу говорит один урка? "Нас всех когда-нибудь укокошат". Да, я понимаю, что расправа близка, но это лишь немного щекочет нервы. Все мои чувства давно выгорели, притупились. И говорю я вам всё это вовсе не потому, что сильно раскаиваюсь. Ну, не легла карта – что ж делать? Я был и остаюсь заклятым врагом любых властей. Любых, слышите? Но кое-каких людей из органов я уважаю. Таких, например, как Сириус.
– А деньги, значит, любишь? И ради них на многое можешь пойти? – прищурился Тенгиз. – Пока не побили тебя Иващугины ребята, наверное, на их стороне стоял.
– Жена болеет – с тех пор, как наш единственный сын погиб. На мотоцикле разбился по молодости – рокером был. Я стараюсь по пустякам её не беспокоить. Даже дачу согласился взять – чтобы не болталась по казённым санаториям. Но теперь, вижу, ничего не выйдет. Хотя какая тебе печаль? Не возьму я – возьмут другие, как говорят на Востоке. А власть я действительно никогда не жаловал, всегда свободный дух имел. А уж эту-то, которая сейчас напролом прёт!.. Они так круто раскидывают, что и среди блатных не всякий сумеет. Преступный мир живёт по понятиям, а это очень жёсткий кодекс. Он исключает двойной стандарт. По крайней мере, в открытую понятия никто нарушать не будет – побоятся. Парадокс? В "малине" играют по правилам, а в начальственных кабинетах – нет. И ведь понимают, сукины дети, что кругом творится! Но циники, циники несусветные, и даже скрывать это не хотят. И потом – блатных никто не выбирал, судьбу свою им не вручал. Каждый из них знал, на что идёт, и должен быть готов… А этих народ на руках тащит к власти! Слушает сладкие сказки про то, как всё будет вкусно и мягко. Да, кому-то будет, но только не им. Из этих младших научных сотрудников, которые на площадях митингуют, последний ливер выдавят. Да, когда-нибудь маятник дойдёт до крайней точки, полетит назад. Найдётся новый лидер, который сыграет по их же правилам, но – против них. Ничто не вечно под луной, но сейчас им верят; и будут верить долго. Демократам, а, точнее, правым либералам, всё прощают, как прощали раньше коммунистам. Они на какой-то период страной завладеют. Распродадут, что сумеют… Впрочем, мне-то что? – опомнился Борис Ананьевич. – Разговорился, как старый хрыч на лавочке.
Он встал, подошёл к сейфу, дверца которого была замаскирована под картину. Вынул из кармана ключ. Щёлкнул замком, набрал довольно-таки длинный код. Тенгиз, наблюдая за хозяином, ерзал на стуле – у него застоялась кровь Что касается Михаила, то он сидел спокойно, ожидая. Чем же всё закончится.
– Возьмите это, – сказал Кулаков, протягивая Ружецкому зелёную твёрдую папку. – Только не кладите в "дипломат". Лучше суньте под ремень – заодно и защита будет…
– Что это такое? – спросил Ружецкий, чувствуя, как немеют губы.
– Все документы по делу о купюрах, которые у меня имеются. Святослав сегодня в том числе и за ними пожалует, только уже не найдёт, – с мстительной радостью сообщил Кулаков. – Там есть очень интересные фотографии – дайте-ка на секундочку… – Он полистал бумаги в папке. – Вот, смотрите – Иващуга, Баринов и я, в ресторане "Олень". Это в Зеленогорске, на Новый год снимались. А это – прошлым летом в Прибалтике. Стеличек, Иващуга и Воронов…
– А Воронов кто такой? – сразу же вскинулся Михаил.
– Наш покровитель в верхах, о котором я говорил. Но про него чуть попозже. Тут же находится и составленный мною список тех отделений Сбербанка, где меняли купюры для, так сказать, мафии… Вы удовлетворены? – Кулаков наслаждался произведённым эффектом.
– Борис Ананьевич!.. – Ружецкий всё ещё не мог поверить в такую удачу.
– А вот здесь – предварительный перечень магазинов, которые хотят продать за "грязные деньги". И фамилии тех, кто будет назначен в фиктивные хозяева. Там посмотрите – много интересного. Прямо отсюда, никуда не заходя, езжайте сразу на Литейный, положите папку в самый надёжный сейф. В такой, чтобы доступ к нему имели немногие. К сожалению, я не могу назвать вам имя "крота", который внедрён в "Большой Дом". Поверьте – не знаю! Но уверен, что он существует. Потому и прошу – берегитесь сами, храните папку…
– Ну а Воронов-то? – напомнил Тенгиз, расстроенный тем, что не придётся пойти в солярий. – Он сейчас в городе?
– Должен быть, если в Москву не сорвался. В этом году уже за границей уже успел побывать, в Японии. Джип "Ниссан" привёз, два видеомагнитофона, посудомоечную машину. Вообще-то их клан в Москве, и он уже достаточно обширный. Все берут начало от члена Политбюро давних времён. Теперь, конечно, наш демократ от такого родства активно открещивается. В чужом городе это легче сделать. Москвичи ведь куда больше про него знают. Пришла пора срочно пересаживаться в другой вагон, чтобы не потерять место у корыта. Двоюродный брат нашего депутата – дипломат, военный атташе. Давно уже из-за бугра не вылезает. Таскают, таскают в дом импортное барахло – и всё им мало, гадам! Когда только подавятся?
– Понятно! – Михаил привстал за столом – ему хотелось поскорее доставить материалы в Главк. – Одного не могу взять в толк – какая выгода Воронову от Стеличека и Иващуги? Или они его шантажируют? Вы в курсе?
Михаил закинул ногу на ногу и закурил, пощипывая рукав своего джемпера из тёмно-синего мохера.
– А его не надо шантажировать. Митя Воронову всегда поможет. И тугриков подкинет – на избирательную компанию, на газету, на прочие всякие нужды. А тому чего ещё надо? Москвич должен дружить со здешними "авторитетами". Разумеется, и "братва" в убытке не остаётся. Надо будет хай в прессе поднять, вас, к примеру, дерьмом обляпать – он всё устроит.
– У Воронова своих башлей нету? – недобро ощерился Тенгиз.
– Почему же? Есть. Но, знаете, этого добра много не бывает. Кроме того, что я перечислил, многие статьи расходов требует. Помещение под приёмную, например, получше снять. Да и нужным людям нужно подарки делать, в том числе и тем, которые сидят в Москве. Между прочим, далеко не все ходят на митинги задаром. Когда требуется массовость, надо тоже приплатить. Чтобы стать популярным, любимцем народа, стоит раскошелиться. Своих средств на всё и не хватит, особенно когда сам хочешь оторваться по полной…
– Спасибо вам, – ещё раз поблагодарил Ружецкий и сунул папку себе под ремень. – А вы с Вороновым когда познакомились?
– В прошлом году, когда он вёл кампанию. Я тогда общался с валютчиками – ведь "вышкой" это уже не пахло. – Святослав Иващуга мне и представил Воронова. Сказал, чтобы я валютчикам своим клич бросил – пусть скинутся ради хорошего человека. Объяснил, что и ему, и мне в городских верхах нужен покровитель. У него соперник был, коммунист; вполне реально мог победить. Так Ворон по указке Иващуги его припечатал принародно. Мол, за границу ездил, государственные деньги тратил, детей в МГИМО устроил. А теперь будто бы соперник этот хочет дочку в Оксфорд отправить, в университет. Того в самый ответственный момент инсульт трахнул, и вопрос снялся. Теперь уже почти год коммунист ходит с перекошенным лицом, опираясь на две палки. А Воронов сделал всё то, что приписал ему во время предвыборных дебатов. Да вы скоро с Вороном познакомитесь – когда он закаркает. Начнёт Баринова вызволять, если только того раньше не оприходуют. Вам нужно первыми нанести удар по Воронову. Вы должны дать ему понять, что все материалы уже на Литейном. Арестовать вы его, к сожалению, не сможете. А вот шороху наделать – вполне. Никакой мандат его не спасёт от друзей-бандитов – если они решат, что такой депутат им больше не нужен. Пусть им хоть раз икнётся…
Кулаков стоял у окна, жадно смотрел в ту сторону, где было кладбище. Электричка опять прошла по рельсам – теперь уже в город. Голос хозяина начал срываться, затухать; глаза будто бы подёрнулись плёнкой. Он жадно вглядывался в голубое, с розовыми отсветами, небо, на переливающиеся в воздухе крохотные льдинки.
– Какая зима красивая! И морозная… Я зимой родился – через неделю юбилей. Скажите Ворону, что насчёт готовящихся провокаций всё знаете и меры примете. Не знаю, не могу предположить, как он на это прореагирует. Да и не от него зависит ваша судьба. И даже не от Стеличека, в конечном счёте. Решать всё будут Иващуга и Жислин. Запомните ещё одну, последнюю фамилию. Одно могу сказать – за того, кто его прикончит, нужно будет весь век свечки ставить. Я бы рассказал про этого зверя, да времени уже нет. Пусть другие скажут – он личность известная. А в остальном – как судьба. У Бога насчёт нас, грешных, свои планы…