– Не волнуйтесь. – Ружецкий встал из-за стола, шагнул к Кулакову и обнял его. – Кем бы вы ни были, Борис Ананьевич, свои грехи вы искупили. Не знаю даже, как и чем вас отблагодарить. В камеру садиться вы не хотите, а насильно я вас задерживать не стану. Вы не знаете, где Иващуга находится сейчас? Может, взять его на основании ваших материалов? Неужели позволить ему на свободе гулять и готовиться к новым преступлениям? Зачем вы так покорно на заклание-то идёте?
– Не надо раньше времени их тормошить! – Кулаков отвернулся от окна. Сейчас шов на его губе выделялся особенно ярко, а лицо страдальчески сморщилось. Он слушал пение своих канареек с особым наслаждением и одновременно с тоской – будто в последний раз. – Обо мне не пекитесь – сам разберусь. А вот насчёт того, что я грехи искупил… Спасибо. До земли поклон вам за эти слова. Мне сейчас это более всего важно. Более всего! – Кулаков одной рукой взял за локоть Ружецкого, другой – Дханинджия, повёл их из комнаты к лестнице. – Одевайтесь, и я вам покажу, как через другую дверь выйти. Чтобы уж наверняка никаких проблем не было. Больше всего мне нужно, чтобы вы целыми до Литейного добрались, и папку мою сохранили…
* * *
А через час они с Всеволодом сидели в пустом кабинете Горбовского. Брат читал материалы Кулакова, а Михаил торопливо расшифровывал диктофонную запись, чтобы представить её Захару. Потом, уже переговорив с майором, Михаил спросил, не дадут ли ему часика на два новенький "Форд", чтобы съездить к депутату Воронову в Мариинский дворец. С собой у Ружецкого была другая папка – с копиями материалов, полученных сегодня в Новой Деревне…
Ружецкий достал диктофон, положил его перед собой, немного послушал усталый, тусклый голос человека, которого сегодня увидел в первый и в последний раз. Вряд ли у Бориса Ананьевича оставался какой-то иной выход – только дожидаться страшной смерти или податься в бега. Как бы ни развивались события дальше, главное дело геолог Кулаков совершил – позволил операции "Купюра" выйти на финишную прямую. И всё-таки зря он не захотел в изоляторе переждать опасное время. Рано на себя рукой махнул, крылья сложил – надо до последнего бороться.
– Миша! – Светлана, в фартуке, с закатанными рукавами, стояла в дверях. – Ты что, заснул? Я кричу-кричу, аж голос сорвала… Картошку почисти – у меня не десять рук. Обещал ведь мне помочь, и уже всё позабыл…
– Привет! – Ружецкий поднял тяжёлую голову от протокола и с трудом вернулся к реальности. – Надумала, тоже! Пусть Богдан почистит – это ему вполне по силам. Вот кабы розетку починить, тогда – милости просим. А с картошкой-то кто хочешь справится!
– То-то она не починенная неделю! – Жена еле сдерживала слёзы. – Богдашка только руки вымыл и за уроки сел. Говорит, папа велел! А я теперь его отрывать должна? Ты каким местом думаешь вообще-то?
– Не ори – не глухой! – Михаил сгрёб бумаги в кучу. – Ты за это время уже всё вычистить могла. Розетку-то попробовала сегодня? Ну-ка, включи ночник! Как? Зажёгся?
– Когда ты успел-то? – Светлана тяжело вздохнула, остывая.
– Сегодня рано утром. Чем вопить, проверила бы сначала. Ну, что ещё у тебя отвалилось-оторвалось? Где? Я хочу, чтобы работа для мужика была, а не для бабы. Да, жизнь у тебя нервная, но ведь в тепле сидишь, под крышей, тяжести не поднимаешь. Да ещё хнычешь без передыху!.. Вот моя мать весь дом на себе тащила, когда без мужа жила! Даром, что высшее образование имела, а её рука знала лопату, грабли и коровий сосок. Вот это женщина, я понимаю…
– Да, и твоя рука знала всё то же самое, – кивнула Света. – А, кроме того, лестницу вертолёта и страховочный трос… – Она всхлипнула. – Ты на Галину Павловну посмотри и на меня! Комплекции-то у нас разные, а, Мишенька? В неё одну две таких, как я. поместятся. Я – городская женщина, с детства задушенная дымом. Мы у Кировского завода жили, в Автово. Только когда на дачу с садиком ездила да в пионерлагерь, могла отдышаться. Да, если уж мужская работа тебе нужна, ранец ребёнку почини. Третий день, как бомж, в школу ходит.
– Починю, починю, не кричи! – Михаил подошёл к Светлане и обнял её. – Замухрышка ты моя белобрысенькая! В чём душа только держится? И грудь, как плоскодонка – будто не баба вовсе. – Возьмёшься – и уколешься…
Он засмеялся особенным, ночным смехом, расстёгивая на жене кофту. Света вскрикнула и рванулась к двери.
– Ты чего, с ума сошёл? Рано ещё, Богдан увидит! И обед не доварен…
– Да ты ведь не успокоишься, пока я тебе внимание не уделю! – Михаил сдёрнул с себя джемпер, галстук и рубашку. – Ничего, сейчас ты угомонишься, а я поработаю малость. Мне больше всего тишина нужна.
– Давай, давай, соблазняй, Сталлоне, Шварценеггер, Муромов… Тьфу! – Света прижалась спиной к косяку, но не убегала. Из этого Ружецкий сделал вывод, что ругается она в основном для порядка. – Думаешь, я весь день мечтаю, чтобы ты ко мне полез? Нужен ты мне, зверь такой, только подавай тебе!
Михаил вдруг подхватил Свету на руки, и она заболтала ногами. Заглянувший в щёлку сын увидел мать без кофты, в кружевном прозрачном белье. Сначала он зажмурился, а потом принялся с интересом наблюдать за происходящим.
– Мишка, прекрати! – Светлана, увидев в щёлке между косяком и створкой любопытный блестящий глаз, заколотила кулаками по спине мужа. Обручальное кольцо соскочило с пальца и покатилось по полу. – Поганец такой! Видишь, ребёнок подглядывает? И опять на аборт идти придётся… С предыдущего всего два месяца – нельзя ещё… Ну, хоть бы ты себе бабу завёл! Ну, хоть бы…
Света не договорила, замолчала, а потом рассмеялась – так же волнующе, тихо, как и муж. Они не заметили, как прошёл без малого час, и только потом проснулись. Звонил телефон – судя по всему, уже не в первый раз, но раньше было никак не встать. В комнате стало холодно, и не зашторенные окна светились так, словно рамы намазали фосфором.
Ружецкий сел на диване, оглянулся на Светлану. Та спала у стены, и лямочки её рубашки сползли с узких плеч. Крашеные перекисью кудряшки прилипли ко лбу. На кухне возился сын – он проголодался и отправился есть один, не решаясь побеспокоить родителей. Потом Богдан, наконец, не выдержал, снял трубку и что-то спросил. Через несколько секунд он уже колотил в дверь.
– Пап, тебя спрашивают! – И удрал к себе, что-то жуя. Похоже, он всё-таки увидел лишнее, а теперь не знал, как себя вести.
Ружецкий протянул руку, нашёл треники, куртку. У него вдруг застучали зубы от холода, хотя до этого мерзляком никогда не был. Ему приходилось исполнять аква-трюки и осенью, и даже зимой, когда это было нужно. Бывало, и в крещенской проруби купался, а потом только жарко было…
Проходя мимо трельяжа, он осмотрел себя и остался доволен. Нет, не потерял форму, хоть уже не так часто "качается" в спортзале. Дура Светка, мелет чепуху всякую. "Хоть бы бабу нашёл!" Найди, так она удавится. И до сих пор не верит, что этакий плейбой ни разу ей не изменил. Да, гулял, пока был холостым, и в армии, и на съёмках. А сейчас невероятным волевым усилием загонял в самые дальние уголки сознания перешедший по наследству темперамент.
Слишком уж непрезентабельно выглядел в такие минуты отец, и Михаил поклялся никогда такого не делать. Перед тем, как они расписались со Светланой Смычковой во Дворце на улице Петра Лаврова, он дал ей клятву раз и навсегда завязать. Никто, включая невесту, обещаниям красавца-жениха не поверил, да и сейчас никому ничего не докажешь. Но перед своей совестью он чист – действительно, других женщин у него не было. Может, Светка теперь не стала бы возражать – ведь за всех любовниц в постели отдуваться приходилось ей одной…
Когда муж вышел к телефону, Светлана приподнялась на локте, то ли плача, то ли смеясь. И внезапно вздрогнула, заметив, что на пальце нет обручального кольца. Похолодев от ужаса, она спрыгнула с постели, принялась обшаривать, ощупывать каждый миллиметр ковра и паркета, но так ничего и не нашла.
Как всегда, после таких "успокоений", она чувствовала себя униженной, раздавленной, ничтожной. И ведь сама виновата, пенять не на кого. Дала Мишке повод считать, что все претензии и эмоции проистекают из желания близости. Ни разу не смогла его оттолкнуть, вырваться, доказать, что она не сука какая-нибудь, а человек. И его красивая физиономия, гора мышц не дают права так обращаться с женой…
Так и не найдя кольцо, Света утомилась, села на ковре. Ей тяжело было ползать с наклоненной головой, особенно вечером – под черепом волнами разливалась боль. Сейчас бы заснуть до утра, а тут, мать твою, надо чистить картошку! Ладно, кольцо потом можно будет найти – днём, когда светло. Раз не на улице потерялось, а дома, значит, закатилось куда-нибудь в щель.
Светлана накинула халат, вцепилась пальцами в волосы и тихо застонала. Пожалуйста, Мишка запросто треплется по телефону, а ей будто мозги выносит. В комнате холодно, а всё тело в поту, и поджилки трясутся. А ведь завтра – опять на работу. И там нужно перед сотрудницами марку держать, а то зажалеют.
До сих пор ей удавалось водить товарок за нос. Сотрудницы из билетных касс на углу Невского и улицы Гоголя завидовали Свете и откровенно удивлялись, что такой роскошный парень прельстился страшненькой задрыжкой. Как батарея – ни груди, ни зада. Да и лицо самое обыкновенное. И сынок растёт – копия папа, такой же писаный будет. Повезло, бывает же… Впрочем, понятно – за Светланой её родители дали квартиру на проспекте Энгельса. Специально разменяли свою "сталинку". Михаил жил с матерью и отчимом в одной комнате коммуналки – вот и не упустил момент. А до этого, вроде, вообще из деревни приехал…
До сих пор Светлана жила в выдуманном ею самой мире, и, в конце концов, сама себе поверила. Когда болтала с сотрудницами, даже хвасталась перед ними. Искренне считала, что сын у неё – отличник, а муж с ней нежен и внимателен. Кассирши знали, что Михаил без возражений помогает жене по дому, и сразу выбрасывает из головы все милицейские дела, едва переступает порог. Эта вера помогала ей жить, как-то держаться на людях и не плакать.
На самом же деле она иллюзий не строила, дома давала себе волю. Когда оставалась одна, ревела в голос. Но никому не смогла бы объяснить, какого рожна ей ещё нужно. Муж не гуляет, не пьёт, деньги в дом приносит, пальцем её ни разу не тронул, а этой тощей выдре всё не так. И не поймут никогда коллеги, что Мишка – хам. Сильный, самоуверенный, первобытный самец – и никогда другим не станет…
Света вышла на кухню, и ей было стыдно взглянуть в глаза сыну. Богдан воодушевлённо рубал хлеб с колбасой, уткнувшись в какую-то книгу. Нетронутая картошка так и громоздилась на расстеленной газете. Света вытерла слёзы, взяла ножик и принялась за работу.
Михаил, переговорив с Горбовским, положил трубку. И тут же раздался новый звонок – какой-то особенный, резкий, длинный. И всё-таки это был не межгород – просто в ушах будто бы зазвонили далёкие, скорбные колокола.
– Слушаю! – Ружецкий даже не успел отойти от аппарата.
– Мишико, ты? – Тенгиз говорил торопливо и тихо, словно боялся, что его услышат.
– Ну, я. Что случилось, батоно?
– Мишико, я только сейчас всё понял. А днём, когда мы разговаривали, что-то не сходилось…
– Что ты понял? – Ружецкий ещё обдумывал разговор с Захаром.
– Почему Кулаков так себя вёл, – пояснил Тенгиз. – И отказался с нами ехать, и бумаги отдал…
– Почему? – Михаил уже понял, что случилась беда.
– Он застрелился, Мишико. Сразу после того, как проводил нас…
Глава 6
В половине девятого утра Всеволод спустился к почтовым ящикам, и душа его была в тот момент непривычно спокойна. Мороз, похоже, совершенно озверел. Когда кто-то вошёл с улицы в подъезд, по всей лестничной клетке пронёсся ледяной, пропахший автомобильными выхлопами вихрь.
Грачёв ещё не опустил ключи во внутренний кармашек на крышке "дипломата", и потому решил взять почту. Дарья ушла перед ним, но она никогда не лазила в ящик – видимо, считала ниже своего достоинства делать это. Кроме того, сестра и не читала никаких газет, демонстративно не интересовалась политикой, когда все сходили с ума у телевизоров и брали штурмом киоски прессы. И домашним будущая великая пианистка заявила, что хочет выделяться из толпы – как все гении.
Всеволод увидел через дырочки в ящике что-то белое – скорее всего, это не газета, а письмо. Почтальонка по такому холоду рано не пойдёт – значит, придётся спускаться к ящику бабе Вале. Более того, Грачёв хорошо понимал, КАКОЕ это письмо, и потому обрадовался, что достанет его сам. И содержание послания он представлял себе слишком ясно – вернее, мертвящее отсутствие всяческого содержания. Там должен быть чистый лист – даже без клеток и линеек.
Он сунул ключ в скважину, двумя пальцами вытащил обычный конверт – опять без почтового штемпеля. На сей раз адрес был напечатан не на машинке, а на принтере компьютера.
– Состоялся "сходняк", – вполголоса сказал Грачёв, подкидывая конверт на ладони. – Интересно, всем разослали или мне одному?
Он подумал, что сейчас увидит тех, с кем работал в рамках операции "Купюра". Кроме Михаила Ружецкого и Саши Минца, никто не знает ни о звонке Стеличека, ни о первом его письме. А ведь дело касается всех, а, значит, ребят надо предупредить. Они должны быть осторожны, даже если пока и не получили таких вот писем. Но никто не мешает, начав с одного члена группы, добраться потом до всех. Посмотрят, какое впечатление произведёт расправа с Грачёвым, а потом решат, что делать дальше.
Горбовскому и Милорадову тоже нужно будет показать этот конверт – возможно, чуть позже. Показать не для того, чтобы вызвать жалость, выйти из игры, попросить защиты. Просто начальство тоже должно быть в курсе событий и адекватно на них реагировать.
Заиндевевшая старуха-соседка с багровой рожей втискивала свои телеса в дверь, прижимая к животу набитую продуктовую сумку. Вернее, не такая уж соседка и древняя, как рядится в лохмотья. Несколько лет назад ушла на пенсию и решила, что заглядываться на неё некому. А чтобы для себя самой марафет навести – этого от наших женщин не дождёшься.
Торопливо поздоровавшись, Всеволод ретировался, чтобы не отвечать на вопросы относительно здоровья Валентины Сергеевны и Ларисы Мстиславны. Он не спешил разрывать конверт – решил сделать это позже, в машине. Гады, такой день испортили – конец операции, причём неожиданный и триумфальный. Всеволод всегда любил эти дни, заполненные совещаниями, оперативками, беготнёй по начальственным кабинетам и нервной, но радостной дрожью.
Милорадов ещё вчера вечером сообщил, что отделу Горбовского удалось добыть ценнейшие материалы, позволяющие без особых хлопот взять банду Стеличека и его подельников. Оказалось, что Мишка с Тенгизом приволокли на Литейный такие сведения, за которые и помереть не жалко. Конечно, противная сторона тоже готовит свои сюрпризы, но это – в порядке вещей. Бандитов тоже можно понять – свой же человек так круто их подставил.
Захар Сысоевич и Павел Андрианович сошлись на том, что необходимо привлечь к операции не только ОМОН, но, если потребуется, и СОБР. Боевики из этой группировки натасканы в восточных единоборствах, прекрасно вооружены, и потому будут представлять большую опасность для обычных оперативников. И если про Святослава Иващугу никто, включая начальство, не знал ничего, то об Ипполите Жислине говорили обычно шёпотом, как о чём-то неприличном. Этот тип был потомком сибирских разбойников, а его родной папаша в своё время промышлял и людоедством.
Всеволод разговаривал с Милорадовым поздно вечером, и не сразу сообразил, что ляпнул лишнее. Не нужно было подставлять Шурку Сеземова, который хранил часть материалов по этой группировке у себя дома, но как-то сорвалось с языка, а потом было поздно.
– Да вы что! – Павел Андрианович, наверное, на том конце провода схватился за голову. – Чтобы немедленно переправить всё на Литейный, завтра же! Всеволод, ты меня понял? Да вы с ума сошли, братцы…
– Есть переправить! – только смог сказать сконфуженный Грачёв, готовый откусить свой собственный язык и выплюнуть его в окно. – Только, очень прошу вас, не наказывайте Сеземова. Он день и ночь пашет, бедняга.
– Это – его работа, – сухо ответил Милорадов. – А начёт наказаний и поощрений поговорим, когда операцию закончим. Я-то что, на меня и наплевать можно, – с горечью сказал Милорадов. – На подопечных наших положить сложнее. Как бы они свои меры не приняли в преддверии захвата. Вот этого я больше всего и боюсь…
Основные мероприятия были назначены на тридцать первое января, и Горбовский почти не появлялся в своём кабинете. С самого утра его вызвали к генералу, где опять-таки присутствовали и чекисты, и люди из ОБХСС. Похоже, все собравшиеся не ожидали, что дело закончится так скоро, и были слегка растеряны. Бумаги из папки Бориса Кулакова лежали на столе и, казалось, тикали, как адская машина.
А в это время Всеволод Грачёв, подняв воротник, перешёл узенькую улочку Братьев Васильевых, и как-то по-новому оглядел свои заиндевевшие "Жигули". Тёмно-фиолетовый кузов стал сверкающе-белым, и стёкла тоже искрились под светом фонаря. Ещё не погасшие звёзды мигали в вышине, словно точки на электронных часах Грачёва. И он впервые в жизни ощутил, что весь мир – огромный, сложнейший механизм, необъятный компьютер, в память которого заложены судьбы всех живущих на Земле.
И вот если бы сейчас можно было востребовать из кладовых его гениального мозга сведения о себе, о том, чем всё это кончится! А зачем, собственно? Всё и так понятно. Эти приказы исполняются в течение суток. Лишь бы не сейчас, попозже, когда он переговорит с ребятами, расскажет им всё, что знает сам, предупредит об опасности. С ним в могилу не должна уйти ни одна мелочь, чтобы не пострадал так тщательно выверенный план.
И хорошо бы лично взять Баринова, а потом, совместно с Сеземовым, отвести к Милорадову материалы по телефонным брокерам. Эти ребята невероятно много могут рассказать, если гарантировать им безопасность. Только вот сегодня в обществе Грачёва лучше не мелькать. Наверное, и Сеземова придётся поставить в курс дела – на всякий случай…
Когда Грачёв доставал щётку и скребок, конверт выпал из его кармана и мягко спланировал на посыпанный песком лёд. Неторопливо нагнувшись, Всеволод сунул его в карман, и продолжал драить лобовое стекло, сметать нападавший снег с крыши. Руки его коченели, и сердце замирало.
"Дитя знойного юга, – подумал он о себе. – Генетически в меня не заложена морозоустойчивость. Для родившегося под пальмами температура ниже пяти градусов мороза – катастрофа. А ТАМ, куда меня сегодня же отправят, будет, наверное, ещё холоднее…"
С этого момента Всеволод мог в любую минуту получить пулю в спину, в затылок, в грудь – как будет удобнее киллеру. А ведь он даже не видел ещё чистого листа, но кому до того есть дело? Его, конечно, уже плотно пасут, и нужно поскорее вычислить "конвоира".
Долго искать не пришлось – в припаркованной рядом белой "восьмёрке" шевелилась мощная туша мужика в "дутом" пальто. Ни эту машину, ни её хозяина Всеволод здесь никогда не видел, и потому сразу же заподозрил неладное. Хотя, конечно, всё может быть, и тип этот тут оказался случайно. Это мы сейчас проверим. Если в "восьмёрке" тихарь, то он обязательно поедет следом.