* * *
Сеземова на реанимобиле, с сиреной и мигалкой, умчали в Военно-Медицинскую Академию, а труп его жены оставили до приезда следственной группы. И так случилось, что группа ввалилась на кухню одновременно с очаровательной темноглазой Жанночкой. Девочка была в белой пушистой шапке с длинными ушами и в серой, чёрными пятнышками, шубейке. Слава Барановский тут же взял её за ручку, увёл в комнату, принялся отвлекать разговорами. Заодно он хотел выяснить, как можно позвонить бабушке, у которой сейчас жила маленькая Кристина.
Михаил и Всеволод стояли у тумбочки с телефонным аппаратом, перед тёмным экраном большого телевизора. Они ничего здесь не трогали, не разговаривали даже со следователем и прочими членами группы, предоставив им возможность работать самостоятельно. Грачёв оглянулся, увидел в глубоком кресле оставленное вязание, клубки шерсти в полиэтиленовом мешочке – и у него от жалости перехватило дыхание.
– Я сейчас Захару позвоню, – сказал Ружецкий, снова снимая трубку. – Надо же объяснить, почему мы застряли здесь. Теперь вот и брокерская сеть накрылась медным тазом…
– Звони. – Всеволод, кажется, уже и не вспоминал об утреннем письме. Наталья Сеземова, должно быть, ничего подобного не получала – а вот как оно вышло…
Михаил набрал номер, назвал себя и вкратце обрисовал, чтобы произошло на квартире Сеземова. Но потом, вопреки ожиданиям брата, он не положил трубку, а стал молча слушать. Всеволод видел, как худеет, сереет лицо брата, и понимал – произошла ещё одна трагедия. Сегодня выдался поистине чёрный день.
– Что там ещё у вас? – Всеволод еле дождался конца разговора.
– В "рафик", который Баринова вёз, грузовик врезался. – Михаил говорил медленно, с трудом; и брат видел, что его трясёт. – Чуть-чуть только успели отъехать от дома…
– И?.. – Грачёв теперь даже боялся смотреть брату в лицо.
– Вениамина Артёмовича – насмерть. И ещё одного, из райотдела… Бобров, кажется. Его фамилия. Парень такой белобрысый. Колюня Маркузин жив, но очень плох. Повреждены голова и позвоночник. Остальные тоже получили своё – кто больше, кто меньше. – Ружецкий вдруг тряхнул головой, и в его глазах появился всегдашний блеск. – Захар приказал нам сейчас же ехать на Литейный. Давай, двигайся, работы ещё много. Здесь оставляем Барановского – пусть с ребёнком разберётся, на все вопросы ответит. Теперь я не жалею, что Славка с нами увязался – без него было бы тяжко. Мы с тобой не смогли бы, наверное, этой девчонке в глаза смотреть. А Славка, вон, болтает, смеётся даже, выручает нас. – Михаил, застегнув крючки дублёнки, направился к двери. – Там ещё один парень был, с Бариновым, так у того лицо всмятку. Ладно, что женщина, которая опись делала, своим ходом отправилась в районную прокуратуру…
– Водилу-то задержали? Ну, того, с грузовика? – Всеволод нахлобучил шапку. – Сейчас Славку предупредим, и поехали.
– Задержали, а что толку? Оказался в дрезину пьяным, и попробуй докажи злой умысел. Как всегда, всё банально. С Колюней вместе ещё одного мужика забрали, еле живого. Эх, знать бы там, у Баринова!..
Они, перебросившись несколькими фразами с Барановским, через кухню отправились к выходу. Братья заметили, что девочка не плакала, а оживлённо болтала со смешным рыжим дядькой и даже показывала ему свои школьные тетрадки. Видимо, Слава ничего Жанночке про мать не сказал, а сама она не поняла.
– Славка её сказал, что мать в больницу забрали, – прошептал Всеволоду на ухо Михаил. – А папа, сказали, в командировку срочно уехал…
– И правильно – зачем ребёнку знать?.. – Всеволод отвернулся от обведённых мелом контуров лежащей фигуры и кровавых пятен на пластике. Но ещё страшнее было смотреть на девочку, которая испачканными в чернилах пальчиками листала свой дневник, украшенный переводными картинками, и доверчиво внимала их святой лжи.
Акимов, ругаясь, на чём свет стоит, повёз их на Литейный. Это было совсем недалеко. Михаил на сей раз не отвечал ему, молчал, как камень, и Всеволод тоже не хотел ничего говорить. Так и добрались они до "Большого Дома", поднялись на этаж, вошли в кабинет Горбовского. Там их уже ждали Захар Сысоевич с Павлом Андриановичем. Едва ли не на ходу выслушав краткий доклад, оба убежали – каждый к своему начальнику, и братья остались вдвоём.
Ни слова не говоря, Ружецкий достал из кармана письмо и положил его перед Грачёвым. Тот дёрнулся, как от удара, и молча взглянул на старшего брата; потом опустил глаза.
– Сегодня получил? – спокойным, даже скучным голосом спросил Ружецкий.
– Да, утром. А как оно к тебе попало? Не лазил же ты у меня по карманам? – слабо улыбнулся Всеволод.
– Оно в коридоре валялось, напротив двери, – Михаил тщательно разглаживал конверт. – Мы так и думали с тобой, что сегодня будет…
– Ты ничего не получал? – счёл нужным уточнить Грачёв.
– Нет, и у Тенгиза тоже пока тихо. Я ведь ему показал этот конверт сегодня, так что батоно всё знает. Он сейчас вернётся – сыновей из аэропорта встретить надо – Нодара и Гиви. Он разволновался очень, когда узнал. Но что делать – мы друг от друга ничего скрывать не можем…
В пепельнице посреди стола слабо дымились их окурки. И Всеволод собирал в одну кипу испорченные листы бумаги, бланки протоколов допросов. За окном совсем стемнело, ближайший фонарь на Литейном перегорал. Весь его прежде яркий свет сосредоточился в тускло-фиолетовом огоньке, как у кварцевой лампы. Даже из самых крохотных щёлок в кабинет полз лютый, прямо-таки космический холод.
– Не раскисай, Севка, завтра всё закончится. – Михаил положил свою тяжёлую ладонь на локоть брата. – Немного осталось, потерпи, а то на тебе лица нет. Утром передадим эстафету ОМОНу. Не дай Бог, кого-то из вершининских парней прикончат – очень уж банда опасная. А без них никак – у нас сил маловато…
– Будет ли оно для меня, это завтра? – Грачёв кисло усмехнулся, стыдясь перед братом за свою слабость. – Молодой я ещё, это и держит на земле. Ну, хоть бы немного попозже, когда их всех возьмём…
– Отдохнуть тебе нужно. – Михаил говорил непривычно мягко, даже ласково. – Поедем сейчас ко мне – и не вздумай возражать. На Кировском тебя могут ждать. – Больше брат ничего не объяснял, но Всеволод и так всё понял. – Ты на машине сегодня?
– Разумеется. – Всеволод хотел рассказать и про купленный пистолет, но решил пока подождать.
– Вот и поедем. Дело ведь не только в тебе – могут домашние пострадать. Так что тебе пока лучше находиться от них в стороне.
– Этого я больше всего боюсь, – признался Грачёв. – Но ведь и ты мне не чужой. Не нужно рисковать – я сам как-нибудь. Может, мне здесь пока остаться, на диване?
– Да заткнись ты! – Ружецкий встряхнул брата за плечи, повернул к себе лицом. И Всеволод вдруг ощутил себя маленьким мальчиком, который должен слушаться старших. Только лишь повиноваться – и всё. – Это, конечно, не близкий конец – угол Энгельса и Просвещения. Но ничего, на колёсах доберёмся быстро. Это же ясно, как дважды два – мы после этого письма тебя одного не оставим. Или у них, у бандитов, по-другому принято?
– А вот так – вспомни Кулакова и Баринова. Или сам стреляйся, или грузовиком тебя раздавят. Может, у них головы только так и варят, – предположил Грачёв. – Ты же знаешь этих ребят. И понимаешь, что они меня всё равно в покое не оставят. Ты же не сможешь всё время меня охранять…
– Давай сегодняшний день проживём, а там видно будет. Да, кстати! – Ружецкий о чём-то вспомнил. – Минц, кажется, знал о письме? Вы же с ним утром у Горбовского о чём-то таком перемолвились. Или я неправильно понял?
– Я ему в коридоре показал письмо и решил, что всё ясно. Сашку как раз Захар вызвал, когда тот мимо меня пробегал. А Минц, оказывается, сразу же после этого вызвался летать в Москву вместо Тенгиза или Гагика. Мне он объяснил, что принял смертный приговор за послание Лили Селедковой, о которой я и думать забыл. Захара Канунников попросил помочь, выделить человека. А у наших кавказцев свои обстоятельства. Нанули что-то вдруг на ревность пробило, а Ани в больнице лежит. Вот так всё и получилось.
– Я бы на месте Львовича что-нибудь поумнее придумал! – зло сказал Ружецкий. – Ну, теперь ты понимаешь, что он за фрукт? Ещё и издевается над человеком, которого действительно приговорили!
– Мне кажется, что он не так бандюков боится, как бабу хочет, – хмуро сказал Всеволод и снова вспомнил про свой пистолет. – В "Космосе" много "ночных бабочек" вьётся, вот он и решил гульнуть маленько. Он давно рвёт и мечет, и на Лильку ещё заглядывался…
– Честно сказать, даже я от него такого не ожидал! – признался Михаил. – Кем угодно считал его, только не трусом. Особенно если дела тебя касается – хотя бы в память бати… Он отлично знает, что такое пустой лист! И какой идиот станет показывать посторонним любовные письма, даже если и получит? Надо же, засела ему твоя Лилька, прямо покоя не знает! Зачем в Москву-то ехать – вот же она, блондинка, в Ленинграде! И, ты говоришь, телом торгует. Раз ты не ревнуешь, видов на неё не имеешь – флаг ему в руки и барабан на шею! – Михаил, постукивая кулаком о раскрытую ладонь, суженными глазами смотрел в окно, и словно видел там Минца. – Вот ведь избаловали мальчика – ни в чём отказа знать не хочет! Захотел бабу – и друга в опасности бросил. Я всегда говорил, что Львовичу в органах делать нечего. А ты, помнится, возражал, и Андрей Озирский тоже. Жаль, что он раненый лежит в госпитале, а то сейчас помог бы тебе тоже, не сбежал бы никуда. И Геннадий Иваныч гриппует, голова наша светлая! Как по закону подлости всё – одно к одному. Ладно, ты собирайся, а я сейчас Светке позвоню.
Ружецкий снял трубку городского аппарата. Всеволод тупо смотрел в зеркало, висящее на стене около двери, и водил по его холодной поверхности пальцем. Зеркало запотело от дыхания, и Грачёв вяло подумал о том, что дышит, возможно, последние часы. Не надо впутывать сюда Мишку, всё равно от них не отвертишься…
Всеволод скривил губы и увидел, что за сегодняшний день они выцвели. Лицо заросло щетиной, потому что забегался и забыл днём лишний раз побриться. Надо же, как сражаются бандюки и теневики за свои купюры! И какой только идиот придумал, что деньги у нас "деревянные", никому не нужные? Со своих баррикад кинулись в сберкассы все эти демороссы, позабыв о том, что советский рубль – просто фантик.
– Светка, ты не ложись пока, – сказал Михаил в трубку, боком присев на свой стол. Он зачем-то прикрыл ладонью микрофон, и брат заметил тонкую проволочку обручального кольца, гранёную запонку на манжете рубашки. – Мы с Севкой приедем. Что? Ага, сейчас выходим. Он у нас переночует, ладно? Не возражаешь? Ну и умница. Я потом тебе всё объясню. Целую, жди! – Ружецкий положил трубку. – Всё, порядок. Едем!
Михаил стал надевать дублёнку, но в это время распахнулась дверь, и влетел Тенгиз.
Ещё с порога, схватившись за косяки, он выдохнул:
– Ну? Что надумали?
– Едем с Севкой ко мне в Шувалово. Ему на Кировский сейчас нельзя. А потом, когда возьмём эту кодлу, может, и обстоятельства изменятся.
– Я с вами! – отрубил Тенгиз. – Мы должны быть все вместе в такое время. Не бойся, ночевать у тебя не буду – такси возьму.
– Батоно, может, мне доверишь? – спросил Ружецкий, надевая шапку за створкой шкафа.
– Я чего говорю, Мишико? Все вместе! – Дханинджия пытался отдышаться, но никак не мог. – Чем нас больше, тем лучше. Верно, Севка?
Грачёв понимал – брат не хочет, чтобы Тенгиз ехал с ними. Секунду подумав, Ружецкий хлопнул себя по лбу.
– Ты ребят своих довёз до дома?
– Нет, только в метро посадил. Большие уже, сами доберутся. А что?
– Да тебе тут недавно Нанули звонила! Я ещё подумал – зачем, если ты только что дома был? Она сказала, что Медея заболела, на грипп похоже. Просила тебя побыстрее приехать, а у ребёнка температура высоченная. А я тут замотался и забыл совсем…
– Медико? – Дханинджия оторопел. – Она же утром здорова была!..
– Ты же знаешь, что грипп внезапно начинается. Р-раз – и затрясло! Так что езжай домой – там ты нужнее…
Ружецкий незаметно наступил на ногу Грачёву, который сразу не сообразил, в чём дело, и удивлённо уставился на брата.
– Нанули боится, что "неотложку" вызывать придётся, в больницу ехать…
Михаил мысленно умолял Тенгиза не звонить жене и не перепроверять его слова. Похоже, внушение сработало, и батоно сдался.
– Ладно, Мишико, если так, то я пойду. Нанка ничего не просила по дороге купить? Может, в аптеку надо?
– А что ты сейчас купишь? По крайней мере, Нанули по этому поводу ничего не говорила.
– Ну, до завтра! – Дханинджия заторопился. – Вы уж поосторожнее там, ребята. Если бы не такие дела, я сейчас бы с вами поехал…
– Конечно, конечно, я всё понимаю! Они если и ждут меня, то около дома. И "хвост" проверим, не волнуйся…
– Жестоко, конечно, но что поделаешь? – Ружецкий говорил несколько смущённо, и вроде даже оправдывался. – Пять человек детей у него. Если что случится, век себя казнить буду. А так не за что бы не отвязался – я батоно Тенгиза знаю. Это тебе не Минц.
Ружецкий два раза повернул ключ в замке, вытащил его и подбросил на ладони. И в ту секунду, когда с порога взглянул в тёмный кабинет, сердце его болезненно сжалось.
– Мишка, а вдруг он действительно не понял? Ну, я Сашку имею в виду…
– Ничего, Львович свой интерес всегда понимает. Предрекаю – он далеко пойдёт. И в Лионе, в штаб-квартире Интерпола, заседать станет. А мы тут загнёмся, на мелкашке, никому не ведомые. Или сейчас рядком ляжем на кладбище – помяни моё слово.
– Да не каркай ты – и так тошно! – Грачёв шёл так быстро, что брат еле за ним поспевал. – После такого письма всё может быть. И не обязательно сегодняшним вечером – когда хочешь.
– Может, конечно, – обречённо вздохнул Ружецкий, будто моментально утратив силу и уверенность. – Но я тебя всё равно не брошу – пока живой…
* * *
Они спустились с крыльца и вышли на тёмный Литейный. Завернули за угол, на парковку, и Всеволод первый подошёл к своим "Жигулям".
– Кто поведёт? – Он достал из кармана ключи.
– Конечно, я. Ко мне же домой едем! – Михаил открыл дверцу, по-хозяйски уселся за руль, включил двигатель на прогрев.
Всеволод достал щётку, обмахнул стёкла, крышу; но движения его были вялыми. Он смотрел на машину так, словно она ему уже не принадлежала, и потому делал лишь самое необходимое.
– Ладно, давай. "Жигуль" же, считай, наш общий – отцовский.
И про себя подумал, что бандиты не оставили ему времени даже на то, чтобы сходить к нотариусу и завещать машину брату.
Прикинув, что мотор уже прогрелся, Михаил задним ходом вывел "Жигули" на Литейный и рванул к мосту. Проспект почти опустел, из переулков ползла мозглая сырость. Дома сплошной стеной стояли по обеим сторонам магистрали, из-за чего она походила на длинный коридор. Свет фар выхватывал из темноты грязные кучки снега, а впереди темнел звенящий от мороза невский простор.
Братья молчали, думая каждый о своём. Всеволод смотрел в сторону набережной Робеспьера и вспоминал весь сегодняшний день, от начала до конца. Почему-то сознание зацепилось за эпизод с Минцем. Откуда Сашка взял, что Лилия Селедкова может прислать ему письмо? Ведь она пропала сразу же, даже ни разу не позвонила. Всеволод её действительно почти забыл, а уж она-то его – и подавно.
Действительно, хорошо, что нет жены и детей. Если сейчас убьют, плакать будет особенно некому. Ну, мать, конечно, наденет траур, старшая сестра Оксана – тоже. Обе скажут, что неблагодарного сына Бог наказал за то, что в Ленинград тогда уехал. Насчёт отца они уже так сказали, так что подозрения не беспочвенные.
Что касается мамы Лары, Дарьи и Валентины Сергеевны, то тут, как говорится, "баба с возу". Они, конечно, вслух не высказывались, но Грачёв подозревал, что всё же является их конкурентом – хотя бы из-за жилплощади. И нет ни одного человека, для которого гибель Всеволода Грачёва стала бы настоящим горем, перевернувшим всю жизни. Народу на похоронах и поминках, конечно, будет много, а толку что? Оркестр сыграет, салют дадут – и забудут через неделю…
Пропетляв по сумрачным улочкам, уже за Литейным мостом, автомобиль вывернул на проспект Карла Маркса. Михаил вёл его мимо заводских корпусов Выборгской стороны, внимательно оглядывая дорогу спереди и сзади. Он был готов в любой момент, применив свою каскадёрскую выучку, бросить "Жигули" в сторону, если произойдёт то, что случилось сегодня с "рафиком", вёзшим Баринова.
Жаль, конечно, что такой важный участник аферы мёртв, и не сможет заговорить, а материалы по брокерам похищены. Но это всё равно уже не сможет помешать завтрашней операции по захвату нескольких преступных группировок. Досье Бориса Кулакова очень помогло им, и одно заменило целый шкаф второстепенных материалов. Лишь бы сейчас всё прошло благополучно – отсутствие "хвоста" позволяло надеяться на это. И всё же Ружецкий, как и его брат, не верил в шальную удачу, а потому постоянно был настороже.
Справа мелькнула часовня Сампсоньевского храма, слева – въезд на Гренадерский мост. "Жигули" резво запрыгали по трамвайным рельсам и мёрзлым колдобинам.
– Ты не находишь странным то, что нас никто не ведёт? – наконец спросил Грачёв, когда они проезжали кондитерскую фабрику и. Первый Муринский проспект. – Они от своих планов никогда не отказываются.
– Вообще-то интересно, – согласился Ружецкий. – Только ведь рано ещё выводы-то делать. Вот когда в квартиру войдём, будем удивляться. Стеличек и прочие – мастера мутить поганку.
Над их головами, по железнодорожному мосту прогрохотала электричка и остановилась у платформы станции "Ланская".
Ружецкий автоматически взглянул на часы:
– Без пяти десять. У меня будем примерно в половине одиннадцатого. Ещё и поужинать успеем.
– Неудобно всё же, – заметил Грачёв. – Мало того, что продукты по талонам, так ещё и время на меня тратить нужно. А Светлана, конечно, устала после работы…
– Неудобно на потолке спать – одеяло падает! – раздражённо ответил Ружецкий. – Чего ты разнюнился, в натуре? Светка всегда всё поймёт – она моя жена! Да и вы с ней не впервые сегодня встретитесь.
Михаил говорил с такой досадой, потому что ему и самому было жалко Светлану. И мать, бывало, говорила, особенно когда они только что поженились: "Раз взял девку, береги. И не шляйся от неё, как твой папаша! Я чуть кислоту не выпила, а потом вешалась два раза – пока с брюхом ходила. Со стыда сгорала вся, а аборт уже поздно было делать. Да и чем ты виноват, раз от кобеля такого уродился? Если бы мне знать, что Мишка женатый, разве бы я с ним сошлась когда? Думала, что осенью распишемся, и всё нормально будет. Я – деревенская, так и он, чай, не принц. В семье десять человек детей было, и мать у него какая-то косоглазая. Тоже интеллигенция! Всё культурных себе ищет. Вышла за него эта дурочка, Лариса, после двухсотой бабы, и рада. Принесёт ей заразу какую-нибудь, так наплачется ещё. Я вот боюсь, что ты, Мишка, таким же будешь. Я уж тебя попрошу – не мучай ты девок, несчастные они. Не обманывай их никогда, сынок…"
– Вот и приехали! – Ружецкий мимо павильона метро завернул на проспект Просвещения. – Видишь, окна наши светятся? Сейчас Богдан вскочит, даже если уже лёг. Так гостей любит, ты не представляешь! А потом, конечно, школу проспит, мазурик!