Всеволод в очередной раз проснулся и услышал, что по коридору в кухню прошла Валентина Сергеевна. Интересно, купила ли она что-то на Невском, куда привыкла ездить за дефицитным товаром ещё давным-давно? А позавчера весь день провела в сберкассе, где должна была менять деньги. Потом долго не могла успокоиться – прямо при ней старуха грохнулась у окошечка после скандала с кассиршей. Приезжала "скорая", но ничего сделать не смогли – бабуля отдала Богу душу.
Тут же, конечно, начался митинг против денежной реформы, набежали журналисты, какие-то типы с листовками и газетами, стали брать у всех интервью. Валентина Сергеевна ничего говорить не стала, чтобы не повредить Всеволоду по службе, но сама была того же мнения, что и большинство народу в очереди. Все эти реформы, начиная с послевоенной сталинской, народу принесли одно только горе, а поводились они, должно быть, в интересах кучки заинтересованных лиц.
Грачёв не собирался спорить с уважаемой дамой, благодаря которой он сейчас жил в Ленинграде. Он только спросил, из-за чего получился скандал, закончившийся столь трагично.
– Да бабушка эта девять тысяч на обмен принесла, а можно было, ты знаешь, только двести рублей на нос. Или нужно представить документы о том, что зарабатываешь много. А откуда у старухи девять тысяч взялось, да ещё не на книжке? Вероятно, заподозрили её в чём-то, – кутаясь, как и дочь, в платок, но только в оренбургский, ответила баба Валя. – С её официальной пенсии таких денег не скопить – это ясно. Так ей девушка и сказала, потом ещё и заведующую позвали. Бабуля кричала, что всю жизнь копила похоронные, но ей не поверили. Сзади стали напирать, что она всех задерживает. Люди с работы отпросились, а ей, бездельнице, столько внимания за чужой счёт. Да ещё заведующая добавила: "Тут люди по пятьсот рублей получают, а за всю жизнь столько не накопят! Надо ещё проверить, откуда у вас такие деньги! Пусть в милиции разбираются, как при пенсии в семьдесят рублей девять тысяч скопить можно. Даже если не есть и не пить, да ещё голым ходить, не выйдет. Так что отойдите в сторону, а я сейчас позвоню…" Ну, бабушка зашаталась, взмахнула руками и рухнула на пол, – закончила Валентина Сергеевна.
Она поправила перед зеркалом свою безупречную укладку на седых, отливающих фиолетовым, волосах. Потом важно, горделиво направилась к выходу с кухни. У порога обернулась, вздохнула и махнула узкой, благородной ладонью.
– Конечно, и кассиров понять можно. Народ валом валит, и у всех далеко не по двести рублей. Кругом кричат, что народ у нас бедно живёт, особенно пенсионеры. Мне вчера другая старушка – беззубая, рваненькая – сказала запросто: "Вот, милая, полторы тысчонки под полотенцем завалялись. Сегодня нечаянно нашла, а тут не меняют. Куда жаловаться, не скажешь? Ты учёная, сразу видно!" Нам бы так жить, Сева, чтобы по полторы тысячи под полотенцем завалялось! – с горечью закончила Валентина Сергеевна. – И никогда такого в нашей семье не было, каждая копейка всегда на счету. Какой-то секрет они знают, или как?
Грачёв, помнится, что-то ответил про спекулянтов, про торгашей; потом вспомнил свою родную мать, у которой, конечно, тоже сейчас проблемы. Потом он опять заснул, и открыл глаза только тогда, когда в коридоре опять разоралась Дарья. Мать уговаривала её говорить потише, чтобы не мешать Севе отдыхать, но сестрица, как всегда, думала только о себе.
Кажется, опять какие-то проблемы с концертным платьем, над которым они втроём колдовали целый месяц, и это после того, как привезли его от портнихи. Грачёву так осточертели разговоры про Шопена и платье, что он не только нырнул под одеяло, но ещё и закрыл оба уха подушкой. Ну что за люди эти женщины – одни тряпки на уме да косметика, а Шопен – это уж в нагрузку от старшего поколения. Да, Дашка уже выросла, и стала такая же, как все. Ничего гениального и даже талантливого в ней нет, и музыкантша она никакая – просто баба. Ещё немного, и замуж захочет – опять маме Ларе проблемы…
Под подушкой стало жарко, но зато притих надрывный Дашкин голос. Всеволод снова подумал, что такая дочь – не ровня своему отцу. И, как всегда, вспомнил, что знал о чудесном воскрешении Миши Грачёва, которое случилось зимой сорок третьего. Когда советские войска ворвались на окраины Краснодара, они обнаружили в яме трупы заключённых городской тюрьмы, которых расстреляли прямо из пулемёта всего час назад.
Тела хотели сразу же закопать, но прибежали женщины с детишками, попросили позволить им глянуть, нет ли среди казнённых их родных. И одна из зарёванных вдов, которая уже нашла труп своего мужа, вдруг крикнула, указывая на окровавленное, закопчённое тело: "Идите сюды, хлопец живой – зараз шевельнулся!"
Потом оказалось, что пуля прошла всего в пяти сантиметрах от сердца, но жизнь, висящую на волоске, отнять не смогла. Когда раненый очнулся, уже в военном госпитале, навалилась новая беда – от страшной боли он ослеп и три года жил в молочно-белом тумане. Доктора объяснили его матери, что ему нужно сузить зрачки, а сделать это можно только в Москве. За своего связного просил партизанский командир, да и во всём городе знали Мишку Грачёва как героя и мученика. А потому организовали эту поездку, добились того, что к делу подключился один из лучших специалистов-офтальмологов – и парень прозрел, снова удивив всех и растрогав…
Всеволод сегодня почему-то особенно ярко, живо вспоминал своего отца и думал, как несправедлива бывает судьба. Его не смогли убить ни оккупанты, ни бандиты, а вот свои затравили, едва не опозорили перед всем честным народом. "Зависть богов" – сказал Сашка Минц ещё тогда, и потом Всеволод понял, что его приятель имел в виду. После истории с таинственными самоубийствами, особенно после очередного триумфа подполковника Грачёва зауважали враги, но возненавидело начальство. Каждому казалось, что этакий супермен долго не будет прозябать даже в полковниках, обязательно полезет дальше, и бороться с ним будет очень трудно.
Тогда и начался третий бой Михаила Грачёва, в котором он погиб. Сражаться со своими всегда гораздо труднее, даже чисто психологически. А уж когда они – начальники, и в их руках твоя судьба, это почти что невыносимо. Но он всё-таки так ни разу и не сорвался, не показал, что переживает, что сердится или недоумевает. Вместо того чтобы наградить отличившегося сотрудника и повысить его в звании, как давно уже собирались, его начали травить. Всем этим паркетно-кабинетным генералам и полковникам нужно было избавиться от опасного, сильного, яркого соперника – и тут годился любой повод.
После возвращения с Кавказа, из командировки Михаил Иванович должен был идти на собрание, где решалась сего судьба. Вернее, даже не собрание это было, а судилище, и вопрос о служебном соответствии полковника решался именно там. Но отец простился с семьёй, как всегда, и сказал, что после Новороссийска завернёт в Сочи, к Надежде, Оксане и внукам. У старшей сестры тогда как раз родился третий сын – Валерка, после Михаила и Олега.
Всеволод сейчас вспомнил, как августовским утром восемьдесят седьмого года провожал отца в "Пулково". Лето уже становилось похоже на осень, и день намечался серенький, прохладный. Туман, правда, рассеялся, и взлёт дали сразу. С отцом тогда летел и Тенгиз Дханинджия – оба они сначала направлялись в Одессу. Другой бы, на месте Грачёва-старшего, плюнул бы на всё и написал рапорт, ушёл со службы, чтобы предотвратить готовящуюся расправу; уж, по крайней мере, не поехал бы в эту командировку.
Но отец оставался самим собой, и потому работал, не обращая внимания на интриги и козни. После Одессы они с Тенгизом собирались летать в Новороссийск, а уже оттуда Михаил Иванович планировал добраться автобусом до Сочи. Он очень хотел увидеть младшего внука, но не успел. Смерть оказалась во сто крат милосердней жизни – увела, спрятала, не дала опозорить светлое имя. И. к своему ужасу, Всеволод понимал, что это бы был лучший на тот момент выход…
К этому времени уже больше года собирались сведения о загулах знаменитого сыскаря, о его пьянках и превышении полномочий. Да, не откажешься, и это в жизни отца было тоже. Но не из сочувствия к Ларисе Мстиславне вытащили эту грязь на свет Божий. И сейчас, спустя три с лишним года после катастрофы, Всеволод был благодарен мачехе за такт и терпение. Лариса не желала разбирательств, всегда отвечала отказом на вкрадчивые намёки и не собиралась вовлекать в их семейные дела посторонних людей.
Тогда всё это только начиналось, а сейчас расцвело пышным цветом. Торжествующая серость душила любого, кто хоть как-то выделялся из общей массы. И чем отчётливее ощущались враги Грачёва своё ничтожество, свою несостоятельность, тем с большим рвением они набрасывались на жертву. Раз всё познаётся в сравнении, значит, нужно убрать этот сияющий эталон! Но убрать не просто так, а ещё и оправдать свои действия – и в собственных глазах, и в чужих, чтобы не сосал потом где-то под сердцем червячок, не мучила по ночам совесть…
Терпимость к злу, попытки выдать справедливый гнев за жестокость, попустительство – за великодушие, предательство – за благоразумие – всё пошло в ход на той необъявленной войне, тихой и коварной, подлой и вероломной. И если в бою Всеволод закрыл бы собой отца от пуль, от осколков, но в той ситуации ничего поделать не мог. Он даже толком не знал, кто руководит травлей, и почему люди, ещё вчера доброжелательно настроенные к отцу, вдруг присоединялись к его врагам.
А тогда, в аэропорту, как вспоминал сын, на отце был тёмно-синий макинтош в мелкую чёрную клетку. Белоснежная сорочка, узкий чёрный галстук, густые тёмные волосы, седые виски – таким впечатался в память Всеволода самый дорогой человек и остался там навсегда. В руке Михаил Иванович держал новенький "дипломат", найденный потом среди сгоревших обломков "АН-24", на который Тенгизу даже через воинскую кассу не удалось достать билет.
Дханинджия пришлось заночевать в Одессе, а утром он с ужасом услышал о катастрофе самолёта рейса "Одесса-Новороссийск". Тенгиз и позвонил на Кировский, к шефу домой, сообщил о случившемся. И долго просил прощения за то, что остался жив, хотя никто его в этом не упрекал…
Мутным утром, три с половиной года назад, Всеволод и Тенгиз встретились в том же аэропорту, где совсем недавно расстались. Горе было огромным, давящим, непобедимым, и оба боялись этой встречи. А когда они взглянули друг на друга, разом вспомнили о чём-то и неожиданно улыбнулись, потому что поняли – судилища не будет. Скорее всего, Михаил Иванович согласился бы с ними. Смерти он не боялся никогда, а вот позор был для него страшен.
Вместо того чтобы клеймить Грачёва на собрании, гонители собрались в траурно убранном зале. Там, на возвышении, стоял красный закрытый гроб, внутри которого был ещё один – цинковый. Провожающие несли и несли цветы, венки; играла скорбная музыка. И те, кто совсем недавно собирался изгнать Грачёва из своих рядов, кто клеймил его садистом и развратником, теперь говорили тёплые, проникновенные речи, и целовали руку Ларисе Мстиславне.
Всеволод стоял рядом с ней, тоже принимал соболезнования, потому что так полагалось по протоколу. Он держался долго, насколько хватило сил, и смотрел на подушечки с отцовскими наградами – в том числе и военными. Поднимал глаза и видел его портрет – в милицейской форме, с чёрно-красной ленточкой в углу. Потом переводил взгляд на фуражку, лежащую на крышке гроба, и чувствовал, как пол качается под ногами. И лишь когда заговорил, глотая слёзы, один из зачинщиков того самого собрания, Всеволод повернулся и вышел из зала, чтобы сгоряча не сломать церемонию. Будь эти "товарищи" сейчас откровенно счастливыми, он ненавидел бы их куда меньше.
Всеволод всё-таки начал засыпать, но опять увидел то, что четвёртый год мучило его ночами. В ирреальном, зловещем свете белый самолёт падает на правое крыло, и дымный шлейф тянется за ним в южном небе, над пляжем и морем, а кругом сверкают молнии…
Формальным поводом для преследования подполковника Грачёва стал тот самый эпизод в Вырице, о котором вспомнил вчера Барановский. Там, в одном из окраинных домов, засели четверо бежавших из колонии убийц-рецидивистов. Они были вооружены автоматами с дополнительными рожками, и на каждого из них приходилось ещё и по пистолету.
Хозяев сразу же убили – супружеская пара и трое детей были потом найдены в залитых кровью постелях. Все они были зарезаны – изверги берегли патроны, хотя имели их в достатке. Эта изба была выбрана именно потому, что стояла на пригорке и занимала очень удобное положение. Все подходы просматривались бандитами, и по любой движущейся точке они сразу открывали огонь.
Все четверо были ранее приговорены к расстрелу, но позже казнь заменили длительными сроками заключения. И тем погубили ни в чём не повинных людей, которые в противном случае были бы живы. Кроме того, при операции погибли трое сотрудников милиции, а остальным пришлось лежать в огороде – без всякой надежды на успех. Поднимать голову было смертельно опасно – бандиты оказались меткими стрелками и практически не промахивались.
Грачёв выехал в Вырицу не сразу, а лишь после того, как операция зашла в тупик. Более того, местное начальство, знавшее о его боевом прошлом, слёзно просило помочь, потому что в посёлке могли погибнуть другие люди, если бандиты вдруг надумают прорываться из окружения.
Он в бинокль осмотрел место действия и сразу же сообразил, что без больших потерь взять беглых преступников не получится. Конечно, полковник уже чувствовал травлю и понимал, что может попасть в западню, и в любом случае окажется виноват. И потому он решил, что нужно сделать главное – уничтожить тех, кто засел в избе, чтобы они не разбежались по улицам, не стреляли из окон и с чердака. Единственное, что останавливало в тот момент Грачёва, была мысль о хозяевах и их детях, которые могли пострадать. О том, что все заложники мертвы, он тогда ещё не знал.
Перелом произошёл в тот момент, когда один из бандитов показал в окно майку хозяина и ночную рубашку его жены – с густыми, жирными пятнами крови. И тотчас же щёлкнул одиночный, но безупречно меткий выстрел, сразивший бандита наповал. Этого не ожидал никто – ни преступники, ни милиционеры, и потому на какой-то момент растерялись.
Другой зэк, поняв, что случилось, швырнул в окно "лимонку", но не выдернул чеку. Видимо, он тоже был в шоке. Покорные, пугливые, дрожащие менты вдруг решились на радикальные действия. А далее последовал второй, вернее, уже третий акт трагедии. Михаил Иванович, незаметно пробравшись в огород, перехватил гранату, выдернул чеку и швырнул её обратно в избу…
Все бандиты при взрыве погибли, и никаких сообщников в округе у них не было. Как потом оказалось, оружие они захватили в воинской части, и там тоже были жертвы – два человека. Эксперты установили, что хозяева дома и их дети погибли намного раньше взрыва, и ни один осколок их даже не задел. Но с авторитетным мнением злопыхатели не посчитались, обвинили Грачёва в самоуправстве и превышении полномочий. А полковник, вместо того, чтобы покаяться в соответствии с веяниями времени, сказал, что зря их помиловали. И добавил ещё несколько слов из ненормативной лексики, когда какой-то чересчур перестроившийся представитель Главка заявил, что на зло нужно отвечать добром, а жизнь каждого человека священна.
После этого его участь была решена. До авиакатастрофы оставалось около трёх месяцев.
* * *
Всеволод всё-таки заснул, причём так крепко, что не слышал, как ушла Дарья. Он раньше обещал, что проводит её, поддержит морально, но сейчас сил не было даже пошевелиться. Вот так всегда получается – то не заснуть, то не проснуться, и всё время на душе противно.
Лариса осторожно постучала, вошла в комнату, но её пасынок смог лишь что-то промычать из-под подушки. Она на цыпочках прокралась к не зашторенному окну и посмотрела вниз, на Кировский проспект.
– Севочка, смотри, сколько снегу ночью выпало! Наверное, машину тебе теперь откапывать придётся. По радио передали – сейчас минус шесть, а потом будет понижаться. И немудрено – ветер сильный, северо-восточный. Ты вчера когда вернулся?
– Уже сегодня – во втором часу, – промычал Грачёв, с невыразимым трудом раздирая глаза. Голос мачехи казался ему сейчас неприятным и гулким.
– И как дела? – с интересом спросила она.
– Да пока никак, мам Лара! Дашка ушла?
Всеволод сел на постели, спустил ноги на пол. Хорошо, что он был в нежно-голубом немецком костюме и даже в шерстяных носках, а то получилось бы некрасиво.
– Ушла, – эхом отозвалась Лариса. – Сердце всё за неё изболелось.
– Наверное, обиделась на меня, – предположил Грачёв. – Но, сама понимаешь, никак не встать было. Концерт – это, конечно, важно, но служба всё-таки важнее.
– Она ничего об этом не говорила, – успокоила Лариса. – По– моему, как в каком-то трансе. Очень боится выступать. Всё-таки это не экзамен, а настоящий концерт. Ведь если Даша сейчас провалится, всю репутацию себе испортит. Вовеки потом не отмоешься, одними сплетнями изведут…
– Ну и что? Проживёт и без этих концертов. Надо ещё себе проблемы создавать, когда их и так вагон с тележкой. Мне никто не звонил?
– Нет. – Лариса всё глядела на летящий вкось снег. Рыжие её волосы падали на воротник зелёного стёганого халата. – Но ты всё-таки поедешь в Консерваторию? Я понимаю – служба, усталость…
– Раз обещал – поеду. Тем более что Сашку нужно туда везти – мы договорились вчера вечером…
– Ладно, не стану тебя стеснять, – спохватилась мачеха. – Ты с Сашей где встречаешься?
– У "Горьковской". Через… – Всеволод взглянул на настенные часы. – Короче, в одиннадцать. Не выспался, конечно, но что ж делать?
– Я завтрак разогрела, – сказала Лариса, выходя из комнаты. – И костюм тебе приготовила для концерта – ты просил…
Бриться, мыться и собираться пришлось в темпе вальса, и времени хватило в обрез. Без пятнадцати одиннадцать Грачёв вышел из своего подъезда, опять заглянул в парикмахерскую, снова убедился, что дело глухо – и отправился откапывать "Жигули". Мама Лара оказалась права – Грачёв поработал, как заправский дворник, и его концертный костюм, конечно, теперь здорово помялся.
Сегодня его раздражало всё – и слишком быстро отрастающие волосы, из-за чего их постоянно нужно подравнивать, и крепкая, как проволока, щетина на щеках, с которой опять пришлось как следует повозиться. Да ещё этот снег, из-за которого пришлось помахать лопатой и скребком – теперь придётся перед концертом поправлять пробор. К тому же давно не надёванный костюм стеснял движения, а крахмальный воротник сорочки натирал шею.
Но куда денешься – мама Лара никогда не отправила бы его на концерт в будничном виде. "Там такие люди, Севочка, а ты в джинсах!" – с укоризной говорила мачеха, и пасынок сразу вспоминал, откуда он родом. Да, всё правильно, не нужно совсем-то опускаться. Тем более что Лариса тоже будет в зале – подъедет прямо перед Дашкиным выходом.
Наконец мотор прогрелся, и Грачёв выехал на Кировский проспект. Конечно, нужно было Дашку отвезти, но здесь ему повезло. За сестрой обещала заехать приятельница, у которой отец водит "Волгу". Кажется, зовут её Мила Вишневская, но к знаменитой певице она никакого отношения не имеет.
Хорошо, что они сейчас встретятся с Сашкой, а то вчера не договорили там, в коридоре. Вдвоём, всё наверстают – благо в дороге время найдётся. Заодно можно прикинуть, что по делу предпринимать дальше. Похоже, начальство всех сегодня вытащит на службу, ладно если не из Консерватории…